Открытие

Каз дал мне свободу, и я не могу в это поверить. И подтвердил свой поступок покупкой корабля. Мне кажется, что всё как-то странно и неправильно. Чего он хочет? Что ему надо? Зачем всё это? Но главный вопрос, чего хочу я? Мы сидим с родителями в гостинице, и я рассказываю им всё. Вижу слезы, тоску и печаль в их глазах, мне кажется, что всё потеряно. Родители уверяют меня в обратном. И я верю им, верю как никогда раньше. Это ещё один раз, когда я убеждаюсь в том, что вернуться домой надо ради них. Не ради воспоминаний, не ради родственников, а ради родителей. Нужно осчастливить их впервые за долгое время. Но что же Каз? Я не знаю… Он стал для меня дорогим человеком, как и все вороны, в принципе. Нина уехала, Матиас умер, Уайлен и Джеспер нашли друг друга, а мы… В чём смысл? Мне кажется, его нет. Я не могу принять себя, может смогу принять его, но примет ли он меня, примет ли Каз себя? Я не уверена. И биться об глухие стены друг друга я не хочу, точнее боюсь. А если уйти, оставить всё незаконченным, точнее неначатым. Что если исчезнуть из его жизни навсегда? Его слова… слова, поступки, он просит остаться, но даёт свободу. Он говорит, что я инвестиция, но очень мной дорожит как Пауком. Говорит, что найдёт другой план без меня, но я вижу, что без меня не справиться. Его насмешки, его слова с сарказмом «сокровище моего сердца» и всё остальное. Что это? Правда или его очередная ложь. Я помню тот момент перевязки, я помню всё. Он смотрел на меня так, как не смотрели другие. В его взгляде не читалось то, что читалось у других в «Зверинце». И мне хочется, хочется попробовать, но я боюсь, что кто-то из нас оттолкнёт друг друга. Я не знаю. Быть может надо уйти бросить всех и начать заново. Быть с родителями. Заняться работорговлей. Исчезнуть, как всегда исчезала в тени, в его тени. Действительно, так и сделаю. К тому же, кто мы друг другу, друзья — вряд ли, у Каза нет понятия друг, что-то больше — однозначно нет или всё-таки да. Не знаю. Что ж корабль уплывает завтра в полдень, две недели обучения мне хватило. Дальше практика. И за эти две недели, мы не виделись не разу. Джеспер и Уайлен приглашали меня и родителей к ним, и мы сходили. Родители отвлеклась, а вот я… Мне кажется, что всё неправильно. Всё такое не настоящее. Как будто я сейчас проснусь и окажусь у себя дома той четырнадцатилетней Инеж Гафа. Я уплываю и это окончательное решение. Быть может, вернусь когда-нибудь. Быть может, сказав ему простые три слова или услышав их от него, я бы изменила решение. Но нужно ли ему это? Нужно ли мне это? Мне — скорее да, а ему… Смотрю на свои шрамы, вспоминаю всё. Понимаю, что хочу убрать их, но не все. Один единственный точно оставлю, почти единственный раз, когда мы были в близком контакте, в тот день я могла умереть. Если бы у меня был трезвый ум, а не истекающая кровью рана и приближающийся конец, то я бы хоть что-то поняла из его слов, взглядов и движений. Не знаю, что будет дальше. Это новое начало или конец? Точное знаю, что мне это нужно. Я не хочу, чтоб дети страдали так, как страдала я. Я уплываю и это всё. Сейчас зашла мама, попросила пойти спать. Я её не послушала. Скучала за материнской заботой. Уверена, что она и папа меня любят, как любят друг друга. А вот кого люблю я? Могу сказать, единственное: я любила Каза Бреккера и люблю сейчас. Что дальше? Воля Святых. *** — Ох, Инеж, что же ты делаешь, — Каз сидит посреди гостиничного номера, из которого сегодня выселилась семья Гафа, и пытается отойти от прочитанного листа из дневника Инеж. Его терзают эмоции впервые за долгое время, впервые за последние годы. Он знал, что она ведёт дневник, но никогда не читал. Придя сюда, он был почти уверен, что не застанет их, не увидит её. Посреди большой гостиной стоял кофейный столик, а на нем лежал блокнот в кожаном переплёте. Больше ничего и больше никого. Оставила Инеж его намеренно или забыла, Каз не знает, но теперь ему хочется их увидеть, увидеть её и сказать всё, что думает и чувствует.