***
Организация деятельности додзё — крайне ответственная работа. Уборка утром, днем и вечером в огромном зале, подготовка нужного инвентаря и экипировки, уход, оказание медицинской помощи и совершенствование навыков солдат каждый день — все эти обязанности лежали на плечах отдельной бригады мечей. Мицутада осуществлял педагогическую работу до самого вечера, и многие, более молодые цукумогами, благодарили за тренировку под его командованием. А вечером он, проведя уборку помещения, отправлялся на кухню готовить ужин на пару с Касеном. Разумеется, парень под конец дня ложился, как убитый, однако с каждым новым утром он вновь отправлялся выполнять обязанности по цитадели. Тем временем он старательно начал следить за Хасебе. Издалека, совсем ненадолго, он застывал при виде преданного, ответственного, с прекрасной внешностью юноши. Он ввек не забудет той заботы, которую оказал Хешикири. В моменты, когда его сердце начинало биться чаще и чаще, Мицутада вспоминал… Закрывая глаза, он вновь видел перед собой грязь, дождь, гром, как копье рассекло хаотичную битву одним лишь ударом. Если б только Тачи не увернулся на миллиметр, сердце его разорвалось в одно лишь мгновенье, и тогда только осталось томиться в бездне в ожидании пробуждения. Но и развернувшийся исход не был лучше. Ребра с мучительным треском раздробило, парень медленно задыхался, жадно глотая воздух всем месивом, что осталось от легких. Ожидаемо, что его незамедлительно доставили в лазарет. На плечах, запыхаясь и чуть ли не падая у порога, Хасебе в одиночку доставил товарища и в течение нескольких дней выхаживал любой ценой. В бреду, Мицутада чувствовал твердые руки парня, бережно стиравшие кровь, пот и грязь с его тела. И в то же время касания становились нежными: вот он уже поглаживает голову, укладывал в удобное положение, клал пузырь со льдом и долго наблюдал за состоянием Мицутады. Мелькали эпизоды, когда к парню возвращалось сознание, и теперь он запечатлел спокойный сосредоточенный взгляд. Парень не мог оторваться от нежно-лиловых глаз, что сияли на свету. И от рук, что иногда ложились на его шею, дабы проверить пульс. Он сразу вспоминал еще и тот момент, когда они впервые сошлись в интимной связи. К сожалению, не срослись отношения после того раза. Но Мицутада не упускал шанса снова испытать те приятные эмоции, окутавшие его разум. А позже он погружался в сон. Глицинии, бесконечный океан розовой пены, высокое беспечное небо и его силуэт. Бред казался слишком реалистичным, и от того его сердце сжималось сильнее. Он желал сделать для Хасебе что-то значимое, но тело сковала лихорадка, и ему оставалось лишь бороздить границы своих видений. Шокудайкири глубоко жалел о том, что не был в состоянии как-то признаться Хасебе или просто поблагодарить за оказанную заботу. Нет, он позже вылечился, и ему даже удалось поговорить на эту тему. В надежде он завел непринужденную беседу… но одна фраза позже оставила Тачи наедине с жестокой реальностью. — Что это значит? — не веря, переспросил он Хасебе. — Я начал встречаться кое с кем из цитадели, — краснел парень. — Я действительно счастлив, что наконец-то смог признаться ему в чувствах. Так как мы друзья, я даже могу сказать, кто это! — О, вот оно как? Я рад за тебя! Надеюсь, он будет рад встречаться с тобой. — Даже не спросишь, кто это? — Мне и не нужно. В любом случае, вы оба счастливы. Больше мне и не надо. Мицутада вполне осознавал, что тут не лежит чья-либо вина. Обстоятельства разрешились не в его пользу, но на благо любимого человека. Так, по крайней мере, он успокаивался, пока в один день, тренируясь в додзё, сам того не осознавая нанес Хасебе сильный вред. Тело на минуту перестало принадлежать ему, и в следующий момент видит, как мужчина, держась за собственный глаз, мучается в судорогах. Все произошло настолько быстро, что он не понимал: «Почему это Хасебе согнулся? Почему он завыл от боли? Неужели я не рассчитал свои силы?» Тогда в голове, словно гром, вспыхнула мрачная мысль. «Я намеренно это сделал?» Учигатана сослался на неаккуратность и простил Мицутаду. Многие последовали по тому же примеру, хотя предчувствие не подвело их — всеми любимый Шокудайкири Мицутада постепенно что-то терял в себе. Вялые движения, прогрессируя с каждым днем, выдавали себя. Стал рассеянным. А вскоре резко перестал выходить из комнаты. Парню не раз приходилось слушать лекции и оправдания Хасебе, и ответ оставался неизменным. — Прости, Хасебе-кун. Пока я не могу встретиться с тобой лицом к лицу, — спрятавшись под футоном, отвечал он ему, после чего продолжал находиться в том же положении неизвестное ему количество времени. Учигатана после этого молча уходил прочь. А Мицутада вновь погружался в сон, возвращался к фантому, который с каждым днем уносился все дальше и дальше, а земля под ним падала ниже и ниже. Сердце ныло с прежней силой. И когда, казалось, он начал постепенно свыкаться с судьбой, Мицутада пришел к первой ступени осознания отчаяния, в которое он погружался каждый день.***
Он нервно постукивает пальцами по столу, чтобы хоть как-то компенсировать гнев, закипающий в его теле. Нетерпимо тикали часы, отбирая его время на раздумья. Нужно бежать. Как можно дальше. Находясь в кабинете Санивы, Мицутада раз за разом придумывал отговорки, почему же он не выходил из комнаты последние четыре дня. Бросить обязанности по цитадели — сродне отлыниванию и уходу от ответственности, как он считал. Потому он и раздумывал, как можно снизить степень стыда, скатывающегося на него. И тем не менее он продолжал ждать, ждать и ждать прихода господина. Закрыв лицо руками, парень сделал глубокий вдох-выдох. И так несколько раз. Спокойнее не становилось, однако. В голове снова всплывал образ возлюбленного Хасебе. Он дорисовывал в голове его образ, несмотря на то, что он даже того в глаза не видел. Спрашивал себя: «Насколько он лучше меня?» Неужели он чаще выходит с ним на вылазки, спасает из любой передряги, проводит в гостиной ночи за настольными играми и вкуснейшими закусками? Неужели Хасебе чувствует более сильный эмоциональный комфорт с тем человеком, что готов рассказать любые секреты, которые бережно скрывал от Мицутады? Неужели от него исходит харизма, по сравнению которой весь «крутой» образ Мицутады виделся бледнее и скучнее? Неужели он изобретательнее признался ему в любви? Неужели он его не бросил после акта любви? Цукумогами серьезно не мог понять, что же он делал не так. В конце концов, Хасебе видел его больше другом или объектом случайного секса, который он бросил спустя день… но почему же? В груди заныло. Он словно горел. Глаза становились мокрыми. Он не обратил ни на то, что Санива вошел в кабинет, ни на его слова, ни на приказ обратить внимание на господина. Мицутада опустил голову в стол и молча плакал. — Мицутада, скажи, что же не так? Без твоей помощи мы никак не придем к решению проблемы. С трудом вздохнув, он прерывисто, из-за приступа плача, произнес: — Санива-сан, я чем-то хуже других? — Не говори глупостей. Все в нашей цитадели по-своему интересны, в чем-то лучше одного, но и хуже одновременно. И это нормально. Что произошло, что ты начал думать обратное? — У Хасебе-куна есть любимый человек. — Да, это верно. И поэтому? — Я тоже люблю Хасебе-куна. Но он не выбрал меня. Как мне справиться с этим? — А ты пробовал признаться Хасебе? — Да. — Это сложно объяснить, — собрался Санива со словами. — Я понимаю, как вам, цукумогами, затруднительно приобретать человеческие эмоции и потом контролировать их. Но вам нужно учиться жить с этим. Мы можем организовать отдельные часы в цитадели, чтобы те, кто переживает подобные трудности, научились управлять эмоциями. Тем не менее, о тебе… — Он ведь лучше меня? — Нет. Этот выбор зависел только от Хасебе. И только он мог решить, с каким человеком ему будет важнее находиться в интимной близости. Пожелай ему наилучшего и попробуй справиться с этим. Мицутада замолчал на мгновенье. Затем он встал из-за стола и, скрывая распухшее лицо, вышел из кабинета, невзирая на пререкания Санивы. Он не обратил внимание ни на кого, кто терпеливо ждал его выхода. Последнее, что помнил Шокудайкири на тот момент, это четыре стены, лужа крови, тихий хрип из разодранного голыми руками горла и… Хасебе. Шокудайкири улыбался, захлебываясь кровью, лихорадочно дергал его одежду и шевелил губами, раз за разом повторяя что-то… знакомое. — Гхууу… лу… — раскрывал он широко рот, чтобы произнести «люблю». Затем он хватал Хасебе за руки и тянул к кровоточащему горлу. И все же… почему Хасебе так холодно смотрел на него в эту минуту? Это гневило его сильнее. Из горла еще раз брызнула кровь, и Мицутада, оскалившись, снова произнес это слово.***
— Скоро мы расскажем о наших отношениях всей цитадели? — В этом нет нужды, я считаю. Многие уже знают, в любом случае. Да и, в конце концов, эта связь касается лишь нас, не забывай. — …Хасебе? — Гм? — А Мицутада знает? — Не волнуйся, у Мицутады это временно. Скоро он забудет про меня. Фигура, что нежилась в объятиях любимого человека, облегченно вздохнула. Шорох простыни. Он тихо испускает стон, но другой человек сразу же окликает, говорит не издавать лишних звуков, чаще дышать. Да. Им нужно соблюдать тишину. Иначе их услышит Мицутада, который стоял прямо за дверью. Что-то внутри говорило ему немедленно ворваться, но он откинул любую подобную мысль. Он не обязан был останавливать то, что должно было произойти рано или поздно. Хасебе лишь воспользовался им, в конце концов. Поэтому он обязан просто принять это как должное. Под шелест простыни, сдержанными вздохами Санивы и раз за разом повторяющейся фразой, так знакомой ему, парень переосмыслил каждую секунду, отобранную тем человеком. «Как чудовище, — пронеслась мысль, — он пожирает любого, кого любит». (Нет же! Это такая форма любви. Ты просто не понимаешь этого. Мы ведь цукумогами, не адаптировались к человеческим эмоциям. Просто расслабься и думай только обо мне.) Медленно его руки охватили шею, слабо сдавили. Ведь так? Таковы были его слова, раз за разом повторял себе Мицутада. Он и не ошибается, ведь не все мечи смогли приспособиться к осознанию себя как полноценных людей. Сам Санива утверждал, что многим жителям Цитадели стоило бы начать контролировать эмоции во избежание развития более серьезных проблем. С завтрашнего дня он обязательно встанет с раннего утра, как раньше делал, направится к Саниве, расскажет о проблеме, и все вместе они решат упорными трудами! Каждый день все делали вместе! И каждый день они встречали мир с улыбкой, потому что нет ничего лучше, чем быть человеком, и служить самому лучшему хозяину! (Видишь? Это же так просто! Просто не шевелись, думай только обо мне и отдайся лишь ощущениям…) Дави, дави, дави. Он крепко сдавливает собственное горло, чтобы не закричать. Ощущения? Эмоции? Каково быть человеком? Это терпеть утрату. Это страдать от преувеличенных ожиданий и сокрушительного разочарования. Это отдаться жестокому человеку на растерзание только потому, что ты наивно понадеялся на любовь с его стороны. Это заставить себя привязаться к насильнику за тем, чтобы исследовать эфемерную любовь из неброских романтических новелл. Это опустошить себя до той степени, пока не начнешь рвать себя на куски. (Стой ты на месте! Я же с любовью это делаю, черт возьми!) Нет! НЕТ! НЕТ! Воспоминание той ночи, когда Хасебе просил душить его, дабы тот ощутил удовольствие, впечаталось в памяти так сильно, что Мицутаде становилось дурно от этих мыслей. Он освободил шею в момент, когда Санива испустил стон. Так, его бы точно они оба не услышали. Но Шокудайкири не был бы против, даже если бы они заметили его. Вот за этим удовольствием гнался тогда Хасебе? Ему так нужен был оргазм от человека, с которым он занимался сексом впервые в своей жизни? В отверстие между дверью и косяком он мог ясно увидеть Хасебе с Санивой, двое в одной постели. И Хешикири смотрел пристально на него, Мицутаду. Мужчина не мог отвести взгляд от того прекрасного самоцвета, которого лелеял в своих фантазиях, и улыбался. Так нагло он испортил его. Так подло он разорвал его на куски, не пошевелив пальцем. Мицутада ушел прочь в свою комнату с мыслей, что это будет конец для него.***
Очередная ночь с Санивой была успешной. Они определенно влюблены друг в друга, потому было довольно последовательно заняться сексом через некоторое время. Каждый шаг его сделан наперед. Таков практичный Хешикири Хасебе. И все же одно его гложет, что с Мицутадой не удалось завести отношения, такие же удачные, как с господином. Он смекнул, что стоит наконец-то разъяснить Шокудайкири о том, почему же он выбрал другого человека ради любви, хотя совершенно недавно проявил внимание именно Мицутаде. «Нужно прояснить ему, что только я вправе решать, как будут развиваться отношения. Если мне не понадобятся они, то я в полном праве бросить этого человека. Это свойственно людям, в конце концов». Но не нужно, чтобы вокруг были лишние уши. Такие вопросы разрешают с глазу на глаз. Так он полагал. Потому он с полной уверенностью в себе направился к комнате Мицутады. Однако, только пойдя по нужному направлению, он прочувствовал непривычный холод, пробирающий до мурашек. Хасебе сослался на то, что комната находится довольно далеко, потому отбросил тревожные мысли, сославшись на погоду снаружи. — Мицутада, ты не спишь? — Нет, — отозвалось за дверью. — Я могу зайти? Нужно кое-что обговорить между нами. — Да, заходи, пожалуйста. Но только Хасебе пересек порог, он почувствовал, как что-то мокрое, липкое шлепнулось под ногами. Резко его тело покрылось мурашками. Опустив голову, парень увидел нечто, напоминавшее черный сгусток слизи. Сначала он подумал, что ему снится или воображение разыгралось, но видя, как субстанция начала пузыриться и разбрызгиваться холодным соком, парень убрал ногу и долго, долго уставился на слизь. Нет, нет, нет! Мне всего лишь нужно проснуться, уверял себя Хасебе. Он поморгал еще раз, но ничего из этого не уходило. Он ущипнул себя за щеку. И ничего не произошло. Он дал себе одну пощечину, другую, третью, но по какой-то причине Хасебе не хотел просыпаться. Значит ли это, что… Парень бегло осмотрел комнату. Однако кроме Хасебе и загадочной субстанции, ничего не было… — Кх… гхаааа… Капля субстанции упала на его плечо. Хасебе замер. И затем медленно… медленно… взглянул наверх. В темноте разглядеть было трудно, но в постепенной мере его глаза привыкли. Это было скопление черной слизи, пульсирующее и извергающее кромешную жидкость. Казалось, мир остановился в этот момент. Перед глазами пронеслись силуэты, фигуры людей, которые населяли жизнь Хасебе, но ни одного ответа на вопрос: «Что делает здесь эта тварь?» — не нашлось для него. Неясный вид магии поражал молодой разум цукумогами. Магии ли?.. Кровь закипала в теле, но только ноги отказывались двигаться. А существо медленно спускалось с потолка. Показались руки. Крепкие. Облаченные в черные кожаные перчатки. — Агхааа…… «Сюда, — заговорил в его голове чужой голос, жутко напоминавший ему ранее знакомый. — Иди ко мне».***
— Для достижения блаженства не нужно долго трудиться. Просто забери и поглоти без остатка, а затем выброси, как мусор. И не забудь воспользоваться чужими чувствами, чтобы утолить свой бездонный голод. Верно, Хасебе-кун? Тело словно парализовало. Но глаза видели уже лучше. И первое, что он увидел вокруг себя, это багровое месиво, судорожно дышащее, пульсирующее, словно готовящееся забиться в агонии. Собрание из кишок, сосудов и обезображенной плоти вздымались над ним. Вся комната преобразовалась и теперь представляла собой зловонный ад. Снизу послышалось чавканье. Немедленно он обратил внимание на свои ноги, как Хасебе окончательно потерял связь с реальностью. Это было похоже на сон. И Хасебе решил, что так оно и есть. Ведь как так могло быть? Мицутада, забрызганный в крови, неторопливо, тщательно перемалывая зубами, переживал скопление плоти — обезображенное основание члена. Бедра расцарапаны в кровь. Живот также обезображен, черные скользкие внутренности выпущены наружу. Неужели это он таким был внутри? Парень оторвался от «трапезы», нежно взглянул на любимого и оскалился, обнажая багровые зубы. Языком он прошелся вверх, к головке, и резко сомкнул зубы, гневно прорычал и дернул головой. Шокудайкири не сводил взгляда с застывшего Хасебе, и это доставляло ему еще большее удовольствие. Он выплюнул плоть, которой вдоволь насладился, и навис над парнем. Поцеловав, парень обменялся с ним собственной кровью, раздвинул ноги и с силой вошел. Но Хасебе больше ничего не мог говорить. Лишь сдавленные хрипы иногда выходили из его горла, которое Мицутада уже покрывал поцелуями. На него теперь смотрел сам Бог. Эта плоть. Эта кровь. Эта боль. Это отчаяние. В сожалении он закрыл глаза и более не смог их раскрыть. Последнее, что он расслышал, это слова Мицутады: — Нам более не нужно будет страдать, здесь мы в безопасности. Только ты и я. Тебе не нужно будет плести интрижки, а мне — убиваться от собственной безнадежности. Здесь и будет находиться Рай. Наш личный Эдемский Сад.***
Преображенную комнату нашли Муцуноками и Садамуне, когда ночью вернулись с вылазки. Танто только хотел проверить состояние старшего брата, но закричал в ужасе, когда увидел дверной проход, покрытый в безобразном месиве. Но что Садамуне заметил особо примечательное, как кусок плоти протянул к нему отростки, напоминающие руки, и обвился вокруг его ноги, не сдавливая, не притягивая к себе силой. Из сборища мяса на него глядел один единственный глаз золотого цвета, который истекал черной неизвестной жидкостью. Тайкогане не был в ужасе, однако. Его лицо исказилось скорбью. Все правое крыло проснулось в тот раз от протяжного рева. Утром все жители правого крыла были выгнаны на неопределенное время. Окурикара, Цурумару, братья по школе Осафуне также признали то, что осталось от него. Простившись, все по очереди разошлись. Дело оставалось лишь за Санивой. Он долго замаливал прощения, пока не встал и не принялся за обыденную деятельность. Очищать и помогать Цитадели.