Сидеть!

      — Черт бы тебя побрал, Дазай.       Колени с силой сдавили бедра, неласково стискивая их ровно до первого жалобного полустона. Чуя, нагло и абсолютно самодовольно рассевшийся на чужих бедрах, цыкнул, мол, «тебя, животина, так, слегка придавили, а ты уже ноешь?». Брови его сведены к переносице, взгляд разражается бурей посреди безоблачного штиля, дополняя тем самым показательность «воспитательных мер». Кое-кого здесь действительно нужно перевоспитать, и этот кто-то далеко не Чуя.       — Напомню, придурок, это была твоя идея. — Чуя привстает на коленях, на этот раз удобно упираясь ими в диван, и без капли стеснения хватает шоколадные патлы на затылке, неласково оттягивает назад и заставляет смотреть на себя. Этот пленительный, бушующий голубоглазый океан несколькими сантиметрами выше приковывает взгляд; Дазай выдыхает рвано и трепетно, не в силах смотреть куда-либо еще.       — Я уже говорил, что ты безумно красивый? Если нет, позволь уточнить — с тобой не сравнится свет и тысячи звезд.       — Да захлопнись ты, романтик недобитый. — Чуя закатывает глаза — столь избитый комплимент он, откровенно говоря, не оценил; на самом деле, он надеялся на что-то более оригинальное, нежели «свет» и «звезды».. В каких любезностях рассыпается этот прохвост перед любой случайной девушкой! А сейчас что, не хватило фантазии или Чуя недостоин изречений получше?       — Хорошо, хорошо, понял, очарование мое, мой последний, самый нежный луч закатного солнца. — Дазай улыбается, не сводя взгляда с точеного лица ни на секунду. Под стать пламенному, немилосердному солнцу, Накахара рывком стянул резинку с волос и наскоро распушил опавший огненными всполохами на плечи маллет — приглушенный свет настенных ламп золотистыми отблесками мерцал на рыжине волос. Осаму искренне хотел присвистнуть ему, и сделал бы это, если бы не факт — его зубы ежесекундно рискуют встретиться с кулаком Чуи. А сохранить их хотелось больше...       — Уже лучше. Еще попробуешь или хватит с тебя? — Вопрос, собственно, был риторическим: Чуя с размаху сел. И, о боги, как он это сделал! Мазнул ягодицами по бедрам Дазая, двинулся плавно вперед-назад и с силой вжался, если не сказать въехал вперед, максимально близко. Более того! Чуя изящно, чувственно прогнулся в спине. Эх, сейчас бы задницу его, да сжать посильнее…       Но есть нюанс.       Дазай сам, развлечения ради, уболтал связать себе руки за спиной, и сам (о, как же быстро!) пострадал от собственных прихотей — так далеко и так близко желанное им тело! И сейчас это тело, ненормально красивое и соразмерно недовольное, потерлось пахом о его пах. Дазай едва не выругался вслух, интенсивно заерзал, поддаваясь смело навстречу, а затем… был жестоко осажден вновь сжавшимися острыми коленями, спасибо, хотя бы не в бока. Сразу следом послышалось раздосадованное шипение.       — Что, куколка, сам нагадил — сам страдаешь? — усмехается Накахара с присущим лишь ему шармом — в глубокой синеве пляшут черти, а губ касается надменная улыбка. Кажется, ангел снисходительно решил, что разок можно и сжалиться над юродивым — но всего лишь раз. Чуя почти ласково скользнул по острой скуле Осаму языком, проводя самым его кончиком ниже, вдоль впалой щеки к линии челюсти. Ненадолго остановившись, он оставил легкий поцелуй под челюстью (Дазай едва не мурлыкнул), затем снова провел языком, возвращаясь к скуле. Казалось, незначительная шалость, а отозвалась целой стаей чувственных мурашек по спине Дазая.       Постепенно незамысловатый жест преобразился — Чуя одарил своего ненаглядного поцелуем-укусом, тягучим и, на самом-то деле, болезненным. Однако, даже несмотря на интимность момента, низ живота полыхал в предвкушении далеко не от этого, нет — ладонь, облаченная кожей перчатки, сильно надавила на пах, неласково хватая пальцами без малейших церемоний. Чуя не пытается ублажить, Чуя прямо говорит о своих намерениях.       — Чу-у-ах! Чуя! Сними с меня эти паршивые веревки, пока я сам не изодрал их! — простонал Дазай, не находя себе места на жарком диване. Возможно, в жаре виноват был отнюдь не диван.       Неласковый бич, терновыми лозами оплетающий запястья, натягивается сильнее с каждой попыткой вырваться. Веревка натирает, веревка давит, веревки на данный момент быть здесь не должно. Запястья неприятно трутся друг о друга, но и это не помогает — тугой, любовно сплетенный насмерть узел не поддается.       — Ну-ка цыц. Отказываешься от своих слов, тряпка? — Чем больше Осаму думает вслух, тем чаще Чуя закатывает глаза. Терпение последнего, между прочим, тоже не железное; однако же «пленник» в этой ситуации виноват целиком и полностью, и отпускать его без наказания было бы настоящим кощунством. Чуя сжал пальцы сильнее — болезненно-блаженный вскрик Дазая расцвел усладой для его ушей.       Хитро и ловко Чуя воспользовался секундным замешательством и больно укусил того за нижнюю губу, оттягивая немного на себя.       — Мх-х… М!       Сногсшибательный ответ на грубую ласку. Понадобилось совсем не много времени, чтобы Чуя яростно сорвался — еще пара секунд и Накахара перехватывает инициативу, ведет в поцелуе: жадном, жарком и невыносимо влажном. На долю секунды он позабыл о лидирующей позиции, отдаваясь чувствам всем своим существом; поцелуй стал чуть… мягче.       — Эй! — Чуя распахнул глаза в последний момент, с силой кусая сухие обветренные губы, ставя на этом поцелуе точку. — Ты совсем ошалел, окаянный?       Длинные худые пальцы властно сминают ягодицы, с не меньшей уверенностью раздвигая их в стороны. Заминки хватило, чтобы Дазай привлек к себе внимание поцелуем в шею.       — Ах ты, урод, ты все это время мог освободиться! Это был мой лучший узел. — Накахара недовольно цокает, отрезвленный простым и довольно очевидным фактом. Он почувствовал пускай крохотный, но ужасно жгучий укол обиды за свои старания; ну конечно, Дазай мог выбраться с самого начала! Чуя действительно хотел в назидание прекратить (раз такой умный!), но руки, ох уж эти руки, не дали и двинуться с места.       — Сидеть! — Дазай глухо рычит, горячим дыханием обжигая шею. Пришел черед Чуи покрываться мурашками; тело словно электрический разряд пронзил, тысячей иголок пробиваясь глубоко под кожу. Сладостная мука не прекращается, мелкие, сдержанные поцелуи осыпают кадык и опускаются к ложбинке между ключиц. Кожа нещадно пунцовеет под звонким, пошлым засосом.       — Длинноногая сука. — Чуя захлебывается хрипом, когда зубы больно впиваются едва ли не в самое горло (останется очень яркий след), а руки интенсивно насаживают бедра на себя, ох, всего лишь через ткань. Рыжий выгнулся, задевая всем собой чувствительный орган в очередном тесном контакте. Пальцы снова хватают Дазая за волосы и заставляют прижиматься ближе, ближе и ближе.       — Любимая сука, попрошу. — Дазай усмехается. Усмехается, и решает больше никогда в жизни не экспериментировать с этими идиотскими веревками! Разве что… не на себе.