Мерзость

      Осталось всего полгода. Дилюка успокаивало это знание. Через полгода он будет свободен. Встречая очередное ненавистное утро, он отчаянно желал того, чтобы время ускорило свой бег.       Вчера это случилось снова. Дилюку хотелось содрать с себя кожу или целиком предаться очистительному огню. Ощущая тошноту, он с отвращением смотрел на свое отражение в зеркале. Он почти видел на своей коже фантомные ожоги от прикосновений. Следы, которые оставили так ненавистно-любимые им руки.       Дилюк очень плохо помнил мать. Фотографии были всего лишь скудным напоминанием об ее внешности. Была ли она ласковой? Читала ли на ночь сказки, пока он был совсем мал? Или, может, была холодна со своими мужем и сыном? Как звучал ее смех? Когда отец впервые сказал, что Дилюк очень похож на мать, это случилось уже после ее смерти. Тогда он почувствовал гордость и радость. Если бы Дилюк только знал, что именно имел в виду его отец, то почувствовал бы холодный липкий ужас.       Пока он рос вместе с Кэйей, ничего странного за Крепусом Рагнвиндром не водилось. Отец, казалось, не делал особых различий в воспитании родного и приемного сыновей. Иногда Дилюк испытывал иррациональную неконтролируемую ревность по этому поводу. Эта ревность сыграла с ним очень злую шутку в дальнейшем.       В день шестнадцатилетия, когда Дилюк уже готовился ко сну, в дверь его комнаты постучали. Он подумал, что это был Кэйа. Тот частенько любил поболтать на ночь глядя, но это оказался отец. — Хотел поздравить тебя еще раз, мой мальчик, — сказал он, закрыв за собой дверь.       Дилюк услышал звук защелки, но не придал этому должного значения. — Ты так вырос. Я очень горжусь тобой, — продолжил отец. Нежная улыбка не сходила с его лица, поэтому Дилюк не заподозрил ничего неладного, когда отец ласково потрепал его по волосам, — ты так похож на свою мать.       Удовольствие от похвалы, которое ощутил Дилюк, было эгоистичным, ведь в сходстве с матерью не было его заслуги. Но чувствовать тепло отцовской руки, которой тот по волосам скользнул к щеке, было очень приятно. — Какой она была? — без какой-либо задней мысли спросил Дилюк, но, заметив, как изменился в лице отец, пожалел о своем любопытстве. — Хочешь узнать? — через некоторую паузу спросил он.       Отец не отводил пристального потемневшего взгляда, который Дилюк принял за затаенный гнев из-за его неосторожного вопроса. И лучше бы это действительно был гнев. Лучше бы отец избил его, выплеснув эмоции таким варварским способом. Ведь то, что произошло потом, стало для Дилюка самым худшим кошмаром. Отец поцеловал его, и это был не поцелуй родителя. Оторопевший Дилюк даже не сразу осознал, что именно произошло. — Чт?.. — попытка задать один из огромного множества вопросов была прервана еще одним поцелуем.       Теперешний Дилюк понимал, что для действа, которое произошло, когда отец запустил язык ему в рот, слово «поцелуй» не подходило совершенно. Это было отвратительно, гнусно и паскудно. Но это и рядом не стояло с той мерзостью, от последствий которой частенько хотелось умереть. — Прекрати! — Дилюк словно очнулся и отпихнул от себя отца, глядя на него с ужасом и непониманием. — Ты же хотел узнать о том, какой была мать? — усмехнулся старший Рагнвиндр, перехватив отталкивающие его руки сына. — Чем же ты недоволен? — Не прикасайся ко мне! — Если будешь продолжать кричать, то сюда прибежит Кэйа. Дверь я, конечно, закрыл, но ты правда хочешь втянуть его в наши семейные отношения? — «Наши семейные отношения»? Ты понимаешь, что ты только что сделал со своим родным сыном? — Дилюк едва не задохнулся от возмущения и несправедливости, испытывая при этом какую-то болезненно-пугающую ревность из-за упоминания сводного брата в подобном контексте. — Я сделаю куда больше, — с убийственным спокойствием пообещал отец.       Внутренности Дилюка сковало холодом, а к горлу подступила тошнота. Его сопротивление казалось таким бессмысленным — в тоне голоса отца было не только обещание, но и угроза, что если упрямство продолжится, то он просто возьмет его силой. Разум Дилюка онемел, превратив мысли в густую жижу, в которой вязла рациональность. Хотя он предпочел бы лишиться чувств, а не цельности рассудка. — Зачем ты это делаешь? — спросил тогда Дилюк почти безучастно, ощущая, как внутри него копошились отцовские пальцы. — Мой мальчик должен знать, как сильно я его люблю, — отозвался старший Рагнвиндр, по всей видимости довольствуясь отсутствию сопротивления со стороны сына. — Сильнее кого бы то ни было.       Отец готовил его долго — по крайней мере не меньше часа. Под конец это превратилось в изучение реакций тела на различные манипуляции, но Дилюк был где-то далеко, почти не обращая внимания на то, имелись ли эти реакции вообще. Когда отец принялся медленно вводить в него член, ему хотелось зарыдать от невыносимой боли. Эта боль была не физической — физически Дилюк ощущал только то, как раз за разом в его тело вторгалось то, чего там быть не должно. Его мучительно разрывало изнутри от осознания, что его невинность забрал самый родной человек в акте анального надругательства. — Ты восхитителен, мой мальчик, — пробормотал Крепус, подхватив ногу сына под коленом, делая позу еще более открытой. — Со временем ты научишься принимать мою любовь с тем же удовольствием, какое получаю я, одаривая тебя ей.       Сознание Дилюка, глядящего в потолок пустым взглядом, царапнула болезненная мысль о том, что это будет повторяться регулярно. Его собственный отец хотел его насиловать и дальше. Как только мать сошлась с этим чудовищем? С ней он тоже творил что-то подобное? А что, если сам Дилюк был плодом нежеланной насильственной беременности? — Теперь ты понимаешь, что Кэйа здесь был бы лишним? — Да, отец, — впервые за весь этот ненавистный акт ответил Дилюк.       Кэйа действительно был бы здесь лишним. Дилюк был несказанно рад, что ему не пришлось и не придется пройти через все то, что испытал он сам. Хорошо, что наивность и невинность Кэйи не пострадают. Эта мерзость не должна касаться еще и его. — Я люблю только моего драгоценного мальчика, — старший Рагнвиндр пропустил руки под поясницей сына, привлекая его тело к себе еще ближе.       Последние толчки были медленными и глубокими. Дилюка замутило, когда он почувствовал, как отец кончил в него.       Крепус Рагнвиндр не проронил больше ни слова. Он позаботился о чистоте тела Дилюка, нанес какую-то мазь вокруг и внутрь заднего прохода, и ушел. Отец не просил сохранить все, что произошло, в секрете, прекрасно понимая, что сын и так никому ничего не рассказал бы.       Дилюка вырвало. Психика пыталась избавиться от последствий насилия, будто это было что-то материальное. Будто от месива из чувств и мыслей можно было так просто избавиться…       Отец делал это с ним дважды в неделю, за исключением тех случаев, когда уезжал в командировку. По возвращении старший Рагнвиндр устраивал сыну бессонную ночь, насилуя до тех пор, пока Дилюк не начинал захлебываться рыданиями и словами о том, как «сильно он любит папочку».       Первые три месяца его рвало после каждого изнасилования. В школе его направили к психологу, заметив изменившееся состояние ученика. Тогда у Дилюка появилась возможность признаться хоть кому-нибудь в том, что с ним творил отец, но он так и не смог. Испугался, что ему не поверят — Крепус Рагнвиндр всегда тщательно готовил тело сына, использовал презервативы, был достаточно аккуратен в самом процессе, а после очередной совершенной им мерзости наносил заживляющую мазь. Единственное, что Дилюк смог бы доказать фактически — что у него был с кем-то регулярный анальный секс.       Через полгода отец сломал его. У Дилюка не вышло отследить, как в его мыслях слово «изнасилование» изменилось на слово «секс». Возможно, это произошло, когда он впервые осознанно, желая получить удовольствие, кончил под отцом, понимая чей член и в каком процессе принес ему этот оргазм. Возможно, это произошло, когда он говорил о том, как «сильно он любит папочку», и это больше не было ложью. Возможно, это произошло, когда Дилюк сам пришел к отцу с желанием ощутить в себе его член.       На семнадцатый день рождения, оставшись наедине с отцом, Дилюк получил в подарок огромный набор эротических игрушек, которые потом не единожды пускались в ход в их постели. Порой отец говорил о сходстве Дилюка с матерью, что начало вызывать в нем чувства неистовой ревности и злости.       Полтора года спустя он стоял, глядя в зеркало с ненавистью. Полгода до его совершеннолетия, чуть больше до окончания школы. Отец перестанет видеть в нем ребенка, перестанет сравнивать его с мертвой женщиной, давшей ему жизнь. Нет! Дилюк думал о том, что должен был решить эту проблему прямо сейчас. Накинув легкий халат, он направился в кабинет к отцу. — Мальчик мой, — взгляд старшего Рагнвиндра облизнул сына, — что-то случилось? — Я хотел поговорить, — честно ответил Дилюк, направившись к отцу, развязывая по дороге пояс халата. — О чем? — Крепус Рагнвиндр отвлекся от своих дел, немного откинувшись в кресле, позволив полураздетому сыну оседлать свои бедра. — Когда ты говоришь, что любишь меня, ты имеешь в виду, что любишь меня или образ матери во мне, отец? — Мы же с тобой договаривались, что наедине ты можешь звать меня по имени. Конечно же я люблю тебя, мой прелестный ревнивый мальчик. То, что ты похож на мать, не означает, что я люблю тебя за это. Просто этот факт придает твоему облику чуть больше нежности, на мой взгляд. — Тогда покажи мне, насколько сильно ты меня любишь.       Дилюк не дал отцу ответить, с жадностью припав к его губам. Старший Рагнвиндр бережно усадил его на свой рабочий стол, проследив, чтобы сын ничего с него случайно не снес в порыве страсти. Ощутив в себе пальцы в смазке, Дилюк возмутился: — Не трать время на это. Мы только вчера занимались любовью. — Мне по нраву твоя порывистость, Дилюк, но это вопрос здоровья. Да и ко всему прочему, мне нравится, когда ты кончаешь только от пальцев. — Но я хочу тебя прямо сейчас! — Потерпи.       Обстоятельность отца порой раздражала, но в одном они сходились во мнении — кончать только от пальцев было действительно приятно. Когда Дилюк содрогнулся от очередной разрядки, откинувшись на стол, старший Рагнвиндр, наконец, вошел в него. Впервые не было презерватива. — Мой ревнивый мальчик чувствует, как сильно я его люблю?       Дилюк чувствовал. Он привлекал к себе отца ближе, одновременно подаваясь ему навстречу. Откровенно стонал, совершенно позабыв о том, что они находились в кабинете, где не было никакой звукоизоляции, в отличие от его спальни или отцовской. — Папочка, а-ах, — еще одна приятная судорога пробежала по телу Дилюка, — пожалуйста, еще! — Хочу, чтобы ты растворился в удовольствии, выстанывая мое имя.       Столешница поскрипывала под натиском соития двух тел. Старший Рагнвиндр иногда покидал тело сына, чтобы вновь запустить внутрь него пальцы. Руки Дилюка беспорядочно теребили то отцовскую одежду, то его волосы, никак не находя покоя. Когда в очередной раз пальцы сменились членом, Дилюк прогнулся в пояснице, насколько позволяла его физическая подготовка, подаваясь навстречу глубоким замедляющимся толчкам. — Крепус… — оргазм сотряс его тело, вынудив извиваться на столе, пытаясь продлить удовольствие. — Мой мальчик.       Ощущая, как внутри него разливалось семя отца, Дилюк чувствовал себя абсолютно счастливым. Балуясь ленивыми и долгими поцелуями, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Идя в свою комнату, Дилюк чувствовал себя абсолютно счастливым. Счастье испарилось в один момент, когда его припер к стене неизвестно откуда взявшийся Кэйа: — Ты совсем уже сошел с ума?! — Не прикасайся ко мне! — тут же ощетинился Дилюк на такое нахальство. — Лучше бы сказал это своему отцу, вместо того, чтобы стонать под ним.       Рагнвиндра словно окатило ледяной водой. Их видели и слышали. Но вместо стыда Дилюк, почему-то, ощутил ярость и пошел в наступление: — Это не твое дело. — Еще какое мое. Я — твой брат. — Ты мне не брат! Ты мне вообще никто. Не лезь в наши семейные отношения. — Тебе нужна помощь, Люк, — Кэйа назвал его так, как называл когда-то в детстве, словно пытался воззвать к кому-то, похороненному внутри того мальчишки. — Тебя растлил твой собственный отец. Наш отец, раз уж на то пошло. Это преступление. — Еще раз повторюсь — не лезь, — Дилюк сжимал и разжимал кулаки, прикидывая стоит ли ему опускаться до драки. — Мы любим друг друга. — Да у тебя стокгольмский синдром цветет буйным цветом! — всплеснул руками Кэйа. — Кто бы мог подумать, что Крепус Рагнвиндр окажется насильником. Может, еще и педофилом? Сколько вы уже… любитесь? — Полтора года.       Дилюк почувствовал что-то странное. Упоминание насилия пробудило внутри него что-то, что он старательно пытался стереть из памяти. — Нужно сообщить в полицию. И тебе нужна психотерапия, Люк. — Я буду все отрицать. — Для этого существуют экспертизы. Да и с чего ты взял, что все отрицать будет и твой отец тоже? А вдруг в нем взыграет совесть? — Зачем тебе все это? Просто оставь нас в покое! — И не подумаю! Этот гнусный человек сотворил такую мерзость, — когда Дилюк услышал это слово, его внутренний блок начал медленно рассыпаться, — с родным сыном. Покопался у него в мозгах, наградив целой кучей ментальных болячек. Да просто даже факт того, что он допустил одну мысль о связи с несовершеннолетним, пускай и достигшим возраста согласия, сама по себе омерзительна!..       Дальнейшую речь Кэйи Рагнвиндр не слышал. Мир перед его глазами потемнел.

***

      В день шестнадцатилетия, когда Дилюк уже готовился ко сну, в дверь его комнаты постучали. Он подумал, что это был Кэйа. Тот частенько любил поболтать на ночь глядя, но это оказался отец. — Хотел поздравить тебя еще раз, мой мальчик, — сказал он, закрыв за собой дверь.       Дилюк услышал звук защелки, но не придал этому должного значения. — Ты так вырос. Я очень горжусь тобой, — продолжил отец. Нежная улыбка не сходила с его лица, поэтому Дилюк не заподозрил ничего неладного, когда отец ласково потрепал его по волосам, — ты так похож на свою мать. — Как он? — спросил Кэйа у врача, с грустью наблюдая за тем, как Дилюк пустым взглядом смотрел в окно больницы. — В отрицании, — ответил тот, делая какие-то пометки у себя в документах. — Вы же понимаете, что любой стресс, даже самый незначительный, ведет к регрессу, а тут новости о смерти его отца. Боюсь, что все, чего мы добились за это время, было нивелировано этим известием. — Ему как-то можно помочь? — вздохнул Альберих, чувствуя, что ему и самому совсем не помешала бы психотерапия. — Нужно время, чтобы делать какие-то прогнозы. Время и поддержка. Прошу меня простить.       Врач удалился, оставив Кэйю наедине с Дилюком. — Знаешь, Люк, — начал Альберих, аккуратно погладив Рагнвиндра по руке, — та наша давняя клятва… Про то, что мы должны защищать друг друга и быть вместе несмотря ни на что. Ты ведь помнишь? Не нарушай ее, пожалуйста, Люк. Я не справлюсь один.       Дилюк молчал, продолжая смотреть в окно.