Хороший мальчик

В жизни Хиде было немало сложных решений, но принимал он их, как правило, легко. Просто в какой-то момент делал то, что хотелось больше всего, а потом не жалел об этом. Он с детства уяснил, что самое главное – не жалеть о принятом решении, а, если оно окажется неудачным, принять другое и все исправить. Вот и в «такой» клуб он решил пойти легко и быстро, почти сразу же, как узнал о его существовании. Возможно, дома, в Японии, он бы подумал дважды и трижды – все-таки слава BUCK-TICK их уже догнала, а временами и обгоняла. И Хиде совсем не хотелось, чтобы его кто-то опознал, а потом в очередном желтом издании появилась статейка о том, что гитарист популярной группы ходит по сомнительным заведениям. Но здесь… В Лондоне их никто не знал, да и они сами почти никого не знали, к тому же ощущение в целом было такое… Словно ты на другой планете и тут можешь позволить себе все, что угодно, и никто из аборигенов косо не взглянет, потому что ты ведь совсем другого вида и к тебе неприменимы местные нормы морали. А, учитывая, что местные и сами были весьма расположены к подобным увлечениям… Самым сложным, как ни странно, было незаметно уйти с радаров своих же: они все этот месяц впятером жили в одной квартире с одной спальней и никуда по отдельности старались не отлучаться. Не потому что были такие правила или негласные договоренности, нет, просто так как-то вышло. С ребятами все выходило само собой. До этого, правда, они еще ни разу не жили вот так, настолько близко и кучно – буквально кучно: у них была одна двуспальная кровать и три матраса на полу, так что спали все вместе, как в деревенском доме зимой. Ели тоже за одним небольшим столом в кухне, и Хиде с Имаи готовили на всех; пили точно так же – сидя на полу перед телевизором, где круглые сутки крутился музыкальный канал. Ну и работали, понятное дело, вместе, так что нужды разлучаться не было совсем. Даже когда Имаи как-то заметил, что хочет прогуляться по магазинам и купить сувениров, в результате за сувенирами они пошли все впятером – не из страха оказаться в одиночестве в этом чужом непонятном мире, а просто от того, что им всем вместе было на самом деле интересней, чем в одиночку. Вот только задуманная Хиде эскапада не предполагала компании. Он бы предпочел даже не говорить никому о том, куда собрался. Не потому что о нем плохо подумают и осудят – это очень вряд ли. Но вероятность того, что все остальные загорятся идеей и тоже захотят пойти вместе с ним, была как всегда неиллюзорно велика. И Хиде отчетливо понимал, что если они впятером завалятся в гей-клуб с уклоном в БДСМ, то всю ночь будут развлекать себя сами, и никаких новых ощущений он, скорей всего, не получит. А он хотел, причем, давно. Не отчаянно хотел и прямо мечтал, скорее, регулярно размышлял на эту тему и осторожно думал, что хорошо было бы попробовать и понять, чудится ему или нет. В обычной жизни он никак не попадал в ситуации, когда бы можно было однозначно сказать, что его привлекают властные и, возможно, даже агрессивные парни. Всегда присутствовал какой-то контекст, который исключал возможность сексуального взаимодействия и не давал принять окончательное решение. А тут подвернулся такой занятный случай… В первый раз Хиде испытал какие-то странные ощущения на этот счет, когда еще в средней школе занимался футболом. Это была обычная санкционированная взрослыми возня, во время которой Хиде почувствовал, что необычным образом взволнован. Тогда он еще не умел анализировать свои ощущения, так что предпочел просто сделать вид, что ничего особенного не происходит. Так что он чувствовал нечто странное, получал от этого удовольствие или дискомфорт, и тут же выкидывал из головы, как несущественное. В старшей школе его познакомили с одной девушкой, и они какое-то время вроде как встречались. В первую же встречу эта девушка спросила Хиде, садист он или мазохист. Он тогда понятия не имел, кто он, но рассудил, что если назваться мазохистом, будет меньше возможностей сделать что-то не так – она была на пару лет старше, и перед ней совсем не хотелось выглядеть неопытным сопляком, каким он тогда и являлся. Правда, после этого девушка начала вести с ним себя так неприятно, что довольно скоро Хиде просто сбежал. Потом у него были еще девушки, но ему повезло, и ни одна из них не пыталась записать его в какую-то категорию. И, в общем-то, все у Хиде было в порядке и довольно успешно в личном плане, только вот… чего-то не хватало. Какой-то крошечной перчинки, которая добавила бы к его сексуальной жизни необходимый завершающий штрих. Наверное, только в Лондоне Хиде наконец осознал, чего именно ему недостает. Сама по себе мужская любовь никогда не вызывала у него особого интереса. Хиде знал, что так бывает, знал, что для некоторых его знакомых это чуть ли не единственный вид взаимоотношений, не вызывающий отторжения. Знал, что, например, Аччана гомосексуальность страшно интригует и одновременно пугает, и был уверен, что рано или поздно тот попробует. Возможно, даже с Имаи, которому, кстати, было во всех смыслах абсолютно плевать на свой или чей-то еще пол. Но сам Хиде… Сложно было представить себе вот это все. Целоваться с мужчиной – не на спор, не в шутку, а вот так. Серьезно. Обниматься, там, ласкаться... Говорить какие-то нежности. Все, что Хиде испытывал, представляя себе подобные сцены, это неловкость, поэтому и не думал никогда всерьез об отношениях с мужчинами – это было точно не его. А потом они прилетели в Лондон, и уже на второй день черт его дернул обратить внимание на небольшой клуб рядом с баром, где они выпивали вечером. В Лондоне было очень много – и баров, и клубов, и кафе с живой музыкой. Так что Хиде без задней мысли курил и разглядывал мокрую афишу на кирпичной стене – вроде бы, там был изображен обнаженный мужской торс, перетянутый черными ремнями. Это никаких ассоциаций не вызывало – на музыкальной сцене Хиде видал наряды и постранней. Но что-то сбивало с толку, тревожило при взгляде на эту афишу. И только почти докурив, Хиде понял, что именно – на сосках что-то было. Сначала он подумал, что это декоративные нашлепки – так иногда маскируют женскую грудь во всяких фривольных шоу. Вроде и грудь полностью видна, но раз соски прикрыты, то остается видимость пристойности. А потом Хиде пригляделся и едва не выронил сигарету из разом задрожавших пальцев. Это были зажимы. Маленькие зажимы на сосках. Его продернуло судорогой неожиданного возбуждения, член моментально встал, а собственные соски заныли от фантомной боли. Все решилось в секунду – Хиде точно знал, что это ему надо, хотя еще мгновение назад и не подозревал о подобной нужде. Афиша интриговала. Он вчитывался в смутно понятные слова, разглядывал даты, принимался считать кубики на прессе изображенного торса, чтобы не так откровенно пялиться на поразившие его зажимы, и все больше убеждался в правоте своего решения. Дат было несколько на выбор: вечеринка в стиле SM проводилась по пятницам, но вход был открыт только для тех, кто соблюдает дресс-код. Вот в этом месте Хиде не слишком понял, что имеется в виду, а вчитываться в мелкий поплывший шрифт было и неловко, и скорей всего бесполезно – вряд ли бы он что-то понял со своим минимальным знанием английского. Спросить тоже было не у кого, поэтому в ближайшую пятницу он предложил всем провести вечер все в том же пабе. Наверное, выглядело странно, что каждый раз, чтобы покурить, Хиде выбегал на улицу, но его никто ни о чем не спрашивал, наоборот, один за другим ребята составляли ему компанию – вот, именно это он и имел в виду. Очень сложно остаться одному в их группе. Тем не менее Хиде удалось ненавязчиво поразглядывать посетителей, стекавшихся в соседний клуб. Очень многие были в какой-нибудь кожаной одежде: брюки, куртки, даже жилетки на голое тело, хотя на улице было совсем не тепло. Кто-то был вроде в обычных джинсовых брюках и куртках, кто-то – в приличных костюмах и пальто. Хиде никак не мог уловить, в чем заключается пресловутый дресс-код, более того, он увидел даже несколько ярко накрашенных женщин в откровенных платьях, которых без слов пропускали в клуб, и совсем запутался. Прояснить недоразумение неожиданно помог Аччан, который курил с ним в его очередную вылазку на улицу. Аччан с интересом провожал взглядом проходящих мимо к дверям в ночной клуб, и когда мимо продефилировала одна из таинственных барышень – высоченные каблуки, ультра-короткая юбка и ярко-розовый пушистый топ, – с неожиданным восхищением заметил: – Вот это да. Я бы так не решился, да и еще и прямо по городу. – Чего? – недоуменно спросил Хиде, оборачиваясь к нему. Аччан кивнул на заходящую в клуб девушку: – Трансвестит. Хиде так быстро развернулся, чтобы посмотреть на нее еще разок, что хрустнула шея. – Серьезно? А я думал… – Это же гей-клуб, – Аччан буднично затянулся, кивая. – Туда женщин не пускают. – Откуда ты знаешь? – На нем написано. – В смысле… откуда ты знаешь, что не пускают? Аччан значительно посмотрел на него, начиная медленно улыбаться, и Хиде не выдержал, рассмеялся, отворачиваясь. – Да ну тебя… – Ох, Хиде-кун, – бархатно проворковал Аччан, – этот мир полон открытий… Он явно забавлялся, но Хиде неожиданно окатило мурашками от этого его полу-ласкового, полу-насмешливого тона. Так что, независимо усмехаясь, Хиде загасил окурок и ушел обратно в бар, за стол к своим, к ополовиненной кружке пива и тарелке с остывшей картошкой. И постарался ни о чем больше не думать до самого утра. А ровно через неделю он улизнул из студии сразу же после работы, уже в дверях попрощавшись и сказав, чтоб его не ждали. От волнения сердце стучало где-то примерно в горле; несмотря на затяжной дождь, ледяной, да еще и с порывистым ветром, ему было жарко так, что пот на висках мешался с дождевыми каплями. Первым делом Хиде отправился в одно место, про которое рассказывали местные – что-то вроде района Харадзюку в Токио, только здесь больше торговали антиквариатом и всякими ремесленными штуками, но и киосков с подержанной одеждой самых странных стилей хватало. Большинство лавок было закрыто, но ему все равно удалось подобрать себе кожаную куртку и брюки, чтобы не слишком отличаться от завсегдатаев пятничного гей-клуба. И уже на обратном пути к метро взгляд Хиде неожиданно зацепился за вывеску небольшого зоомагазина. Пожалуй, это было неплохой идеей. На купленном им простом черном ошейнике красовалась латунная бляха с гравировкой «Good Boy». Это было забавно, даже смешно… но когда тугая кожаная полоска обняла шею, Хиде сглотнул, подавляя невольную дрожь в коленях. Хорошо. Так было хорошо. Настолько, что он поднял ворот куртки повыше, чтобы никто до поры до времени не видел его шею. Переживание было слишком новым, слишком острым и интимным, чтобы делиться им с каждым встречным. Еще когда они только приехали в Британию, в самые первые дни на лондонских улицах Хиде испытывал странное ощущение: одновременно полное невнимание прохожих к себе и вместе с тем острое и явно доброжелательное любопытство в тех случаях, когда чей-то взгляд на нем все-таки останавливался. Совершенно противоположное происходило в Японии: и его, и других участников группы случайные прохожие старательно пытались не замечать, но когда не замечать становилось невозможно, то лица идущих навстречу скорее выражали досаду и раздражение от того, что какие-то волосатые недоумки нарушают привычную картину мира и вынуждают на себя реагировать. Лондонцы разглядывали Хиде совершенно беззастенчиво, пока он ехал на метро к уже знакомой станции. Одна девчонка с белыми волосами и черной помадой на губах, поймав его взгляд, улыбнулась и показала большой палец, заставив поперхнуться и отвернуться к окну от смущения. И смущение не покидало Хиде на всем его пути к клубу. На него смотрели: откровенно, оценивающе, иногда даже с желанием. И это не были мягкие безобидные женские взгляды – мужчины смотрели наотмашь, хлестко, жадно. Небезопасно настолько, что в какой-то момент Хиде чуть было не повернул назад, но вовремя спохватился. Он ведь хотел нового опыта? Хотел попробовать? Вряд ли у него будет второй шанс, по крайней мере в ближайшее время. Так что Хиде шел вперед с самым независимым видом, и даже через фейс-контроль на входе прошел так же – молча и не глядя по сторонам. Никто не попытался его остановить, так что, видимо, он сделал все как надо. Чувствовал ли он себя в этот момент привлекательным? Определенно чувствовал, однако только в этот момент Хиде впервые в жизни ощутил, насколько разным может быть внутреннее осознание собственной сексуальной привлекательности. До сих пор он, даже выступая на сцене перед сотнями, тысячами разгоряченных фанаток, не ощущал себя сексуальным объектом. Даже когда самые бойкие хватали его за коленки, стоило чуть зазеваться и подойти к краю сцены ближе положенного, Хиде не чувствовал себя вот так. Выставленным на обозрение. Доступным для взглядов. Доступным для притязаний. Возможно, дело было в том, что во время выступлений он был слишком занят инструментом, чтобы как-то осмысливать взаимодействие с публикой. Вот, например, тот же Аччан нередко жаловался, что временами ощущает себя просто смазливым куском мяса, годным только для влажных фантазий, но Хиде все списывал на его чересчур впечатлительную натуру и слишком требовательное отношение к себе. Но теперь… Наверное, он понимал, что Аччан имел в виду. И также понимал, почему тот, хоть вроде бы и жалуется, продолжает делать все, чтобы ощущать себя вот так. Желанным. Причем, желанным именно так: на фоне бурлящей смеси собственных эмоций – любопытства, опаски, нервного возбуждения, собственной покорности и даже пассивности перед силой чужого желания. То самое ощущение из средней школы: необъяснимое томление в миг беспомощности в чужих слишком плотных объятиях. Желание замереть и не двигаться, позволить чужим взглядам ощупывать затянутые в черную кожу ноги, чужим горячим рукам будто бы ненароком задевать свои плечи, бедра, даже обнаженную – он решил не мелочиться с футболками – грудь под расстегнутой жесткой курткой. Хиде стоял посреди темного полуподвального помещения оглушенный и ослепленный – громко играла музыка, крутились разноцветные прожекторы под потолком и по периметру небольшого круглого подиума в центре помещения. Десятки, а то и сотни мужчин танцевали, обнимались, выпивали, кто-то уже зажимался в темных углах, куда Хиде предпочитал не всматриваться. Пахло потом, табаком, алкоголем и причудливой смесью духов, такой крепкой, что у Хиде заслезились глаза, и он зажмурился, чтобы удержать влагу – не хотелось, чтобы потекла подводка. Все-таки он пришел сюда, чтоб получить то, что ему нужно, а с размазанной по лицу косметикой он вряд ли произведет впечатление человека, опытного в подобных практиках… Вот тут тоже была проблема, и осознал ее Хиде, только уже когда минут пятнадцать провел в клубе. У него не было плана. Он знал, чего хочет, но понятия не имел, как это получить. Люди вокруг общались, трогали друг друга, делали другие странные будоражащие вещи – Хиде успел заметить несколько молодых парней, которые передвигались по клубу исключительно на четвереньках, были в разной степени обнажены, а еще – их водили на поводках другие мужчины. Только сейчас Хиде понял, насколько вызывающе выглядел ошейник на его собственной шее. Может быть он даже по незнанию уже успел нарушить какие-то местные правила, одевшись так? Стараясь выглядеть как завсегдатай подобных заведений, Хиде отступил к стойке бара, и тут же почти испортил все, едва не налетев на поднимающегося со стула крепкого мужчину выше себя на полголовы. Его обнаженный торс был покрыт татуировками, а бородатое лицо выглядело угрожающе; мужчина поднялся во весь свой рост, хмуро посмотрел на замершего Хиде и что-то спросил. Хиде растерянно моргнул. Мужчина повторил, чуть громче, но разобрать получилось только «что-то там… выпить», и Хиде закивал, цепляясь за знакомое слово, как утопающий за соломинку. Мужчина снова сел, жестом предлагая занять освободившийся стул рядом, Хиде торопливо воспользовался предложением. – Джереми, – сказал мужчина, когда бармен выставил перед ними по стакану с виски. Это точно было именем, так что Хиде представился в свою очередь. Джереми кивнул и поднял стакан, выжидательно глядя. Хиде решил следовать его примеру и поднял свой, тогда Джереми стукнул краем своего стакана о его, едва не расплескав, проворчал что-то неразборчивое и заглотнул виски – сразу до дна. Ну, в этом Хиде отставать не собирался и выпил предложенную порцию одним глотком, на что Джереми наконец-то улыбнулся и одобрительно похлопал его по спине. Они сразу же выпили еще, и Хиде наконец-то отпустил нервный мандраж. Тем более что ритмичная танцевальная музыка сменилась на что-то тягучее и электронное, а все прожекторы клуба повернули свои лучи к центру зала, освещая маленький подиум. Среди публики началось шевеление, все собирались вокруг освещенного пятачка, и Джереми тоже пихнул его в бок, призывая развернуться к подиуму. Он наклонился к уху Хиде и сказал что-то, было ни черта не понятно, но можно догадаться, что начинается какое-то шоу. На подиум вынесли какую-то конструкцию, похожую на спортивную скамью, но со странными отверстиями и ремнями в неожиданных местах, а потом вышли двое: почти полностью обнаженный парень в ошейнике и символических трусах, прикрывающих только самое важное, и невысокий мужичок в глухой черной кожаной одежде, черной фуражке, да еще и темных очках. Хиде даже моргнуть не успел, как парень оказался привязанным к скамье голой задницей кверху, а кожаный мужик принялся охаживать ее сначала ладонью, а потом и какими-то подручными средствами. Парень стонал, публика отчетливо волновалась, все плотнее смыкаясь у подиума. В конце концов, сидя у бара, стало уже совсем ничего не разглядеть, и Хиде поднялся. Джереми поднялся тоже, по-хозяйски кладя ладонь ему на талию, и это простое прикосновение ввело Хиде в такой ступор, что он не заметил, как оказался в первом ряду у самого действа, разворачивающегося под светом прожекторов. Он смотрел на наливающуюся багрянцем задницу незнакомого парня, слушал его все более жалобные вскрики, чувствовал горячую ладонь, сжимающую бок, и не мог думать ни о чем. В голове толокся горячий сумбур, в паху тянуло, Хиде даже дышал с трудом, каждое мгновение ожидая, что рука Джереми сдвинется ниже и так же сильно стиснет его ягодицу. Он даже не знал, боится он такого поворота событий или наоборот ждет его, просто стоял и дрожал, время от времени облизывая пересыхающие губы. – Хочешь? – внезапно обжег ухо влажный шепот. Хиде вздрогнул и замер, тяжелая ладонь медленно сползла на его задницу и чувствительно сжала так, что в горле будто сам по себе зародился высокий отчаянный скулеж. Только сейчас Хиде понял, что у него уже какое-то время стоит так, что в кожаных штанах становится определенно неютно. – Да, – выдохнул он практически беззвучно, но Джереми точно его услышал, потому что неожиданно быстро сместился и оказался за спиной, обнял, прижимая лопатками к широкой выпуклой груди. Запустил обе ручищи под куртку, жадно ощупал обнаженное тело, царапнул короткими ногтями кожу, а потом сжал пальцами напряженные соски и выкрутил их – сразу резко, до сладкой боли, так, что Хиде невольно всхлипнул, поднимаясь на цыпочки в инстинктивной попытке уйти от такого интенсивного ощущения. Руки сами дернулись – защититься, остановить боль, но Хиде успел перехватить себя на середине движения и завел их за спину, зажал запястья между собственной поясницей и животом Джереми, запер свое сопротивление, демонстрируя подчинение – и себе, и ему. У Хиде был только один шанс почувствовать это, и не стоило рисковать. Джереми явно понравилось его поведение, он обхватил еще плотней, прижал еще крепче, жестко протирая соски между пальцев, оттягивая их и подергивая, бормоча что-то на ухо – рокочуще и явно успокаивая. – Хороший мальчик, – разобрал Хиде единственные понятные слова, и это было приятно, очень. Настолько, что когда Джереми на секунду отстранился, а потом к запястьям прижался явно не живот, инстинктивный испуг почти сразу же смыло горячим возбуждением. Он ничего не делал, просто позволял о себя тереться и грубо лапать, а голова уже кружилась. Боль стала пульсирующей и накатывала волнами, Хиде жмурился и стискивал зубы, дышал носом, стараясь перетерпеть особо мучительные мгновения – Джереми ненадолго выпускал его истерзанные соски из пальцев, почти нежно гладил, а потом вцеплялся в них снова, мелко вдавливал ногти в самое чувствительное, трепал и щелкал по ним, и после короткого перерыва это было еще больней и еще слаще. Пальцы у него были жесткие, в мозолях, с шершавой кожей, сильные, будто тиски. Он не трогал Хиде больше нигде, и первое время казалось, что все остальное тело будто бы исчезло, все ощущения были сосредоточены на горящей огнем, ноющей груди. Но пытка все продолжалась и продолжалась, и волны жара медленно катились по телу, концентрируясь в паху. – Открой глаза, – приказал Джереми, будто чувствуя, что он уже на грани. – Смотри. Хиде подчинился моментально, в его состоянии это казалось самым естественным, что только можно сделать. Оказалось, что экспозиция на подиуме уже успела смениться, сейчас там был установлен деревянный крест с пристегнутым к нему пареньком – молочно белая кожа наливалась краснотой под шлепками нового истязателя – здоровенного громилы, полуголого, с перетянутым черными ремнями торсом, чем-то похожего на Джереми. От этого в паху заныло еще сильней, Хиде как сквозь подушку ощущал, как Джереми толкается жестким пахом в его руки, проезжается по затекшим, почти нечувствительным ладоням, трется о задницу. А ему ни толкнуться, ни потереться было не обо что, так что он просто дрожал от горячей боли, расползшейся по всему телу, и смотрел, смотрел, смотрел, тихо ахая от каждого удара – Джереми мучил его теперь в такт с тем, что происходило на подиуме, и Хиде горел вместе с этим парнем, чьего лица он не видел, но на чьем месте мечтал сейчас оказаться. В какой-то момент стало совсем невыносимо, Хиде больше не мог терпеть, он уже хотел было освободить вывернутые назад руки и хотя бы сжать себя через брюки. Смаргивая набежавшие слезы, он повернул голову, чтобы попросить Джереми об облегчении, и замер, натолкнувшись взглядом на взгляд другого посетителя, стоящего у подиума через несколько человек от них. Это был Аччан. Не обращая никакого внимания на происходящее на подиуме, непонятно откуда взявшийся здесь Аччан смотрел на Хиде в упор, горячо и жадно. Почему-то его было отчетливо видно даже в темной толпе – словно прожектор направили на него, а не на подиум, где разворачивалось действо. Темные провалы глаз, яркий рот, белые, липнущие к щекам волосы, какая-то повседневная рубашка и концертные кожаные брюки - недвусмысленно натянутые в паху. На секунду стало удушающее стыдно – за слезы на своем лице, за свой наряд, за свою позу и очевидное положение в руках здоровенного британца, за нездешнее, какое-то совсем уж несвойственное для него побуждение потянуться, склониться, прижаться губами к… Но тут Аччан скользнул взглядом по его груди, выставленным на всеобщее обозрение вспухшим покрасневшим соскам, и облизнулся, бесстыже и с неприкрытым желанием. И Хиде вздернуло и выпотрошило этим откровенным коротким жестом. Кажется, он скулил и трясся, запрокинув голову Джереми на плечо, кончая прямо в штаны, а потом бессильно лежал на его груди, пока тот ласково, почти нежно гладил его по животу и плечам. Но когда Хиде пришел в себя достаточно, чтобы оглядеться по сторонам, никакого Аччана поблизости уже не было. Неловко поблагодарив Джереми, он поплелся в туалет и в каком-то полусне там чистился, умывался, холодными от воды пальцами пытался пригасить уже совсем не такую приятную пульсирующую боль в сосках… Все только что произошедшее казалось неимоверно далеким и почти нереальным, словно бурная вечеринка наутро – от ярких ощущений осталось только похмелье и неловкость. Он даже не был уверен, что на самом деле видел в толпе Аччана – может быть, это был кто-то похожий. Может быть, там вообще никого не было, а замутненное непривычными ощущениями сознание Хиде подкинуло ему этот странный образ… И он совсем не хотел анализировать произошедшее и пытаться разобраться, что произошло в реальности. Потому что в его реальности он вряд ли когда-нибудь еще попадет в подобное место. В конце концов, любопытство было удовлетворено, в процессе было здорово, хоть и нервно, а послевкусие ему как-то не слишком нравилось. Грудь болела, и было ощущение, что в ближайшие дни ему лучше не носить жесткую кожаную куртку, да и вообще стараться поменьше касаться сосков чем угодно… Добравшись под утро до квартиры, Хиде завалился спать, даже не проверив, дома ли Аччан. Снилось ему что-то тревожное и возбуждающее, но проснулся он от того, что в комнате густо пахло жареным. Жрать хотелось неиллюзорно, так что он поднялся и поплелся в кухню, стараясь не сильно морщиться и кряхтеть от непривычной боли. Все как обычно сидели уже за столом – Имаи курил, глядя в окно, Аччан читал журнал и пил кофе, братья ели, попутно болтая о чем-то. Хиде навалил себе в тарелку жаренной с овощами и мясом лапши, сел за стол к остальным. К его облегчению никто не обратил внимания ни на его поздний подъем, ни на мятый внешний вид. Только Аччан, на секунду подняв взгляд от журнала, скользнул по Хиде коротким взглядом, хмыкнул, немного наклонился и очень тихо, едва слышно сказал ему на ухо: – Ошейник-то сними. И добавил мягко, бархатно, пока Хиде корчился от неловкости и стыда: – Хороший мальчик…