Он приметил ее еще неделю назад: прохаживаясь по узкой солнечной магазинной улочке с ребенком в открытой коляске, она походила на звезду сахарного кино пятидесятых — такая наигранно счастливая, сияющая белоснежной улыбкой и медовыми лоснящимися волосами, пышными волнами до обнаженных плеч!.. Розовое платье, будто кукольное, широкой треугольной юбкой опускалось чуть ниже колен; миниатюрная, едва заметная молния тянулась от шеи и до верхней трети подола, пересеченная лентой-пояском, на пояснице завязанной бантом. Она со всеми здоровалась, все улыбались ей в ответ. Следуя за ней всего пару часов, он выяснил, что зовут ее Маргарет, она замужем, и супруг ее часто пропадает в командировках. «Удобный расклад, — обдумывал предстоящую «встречу» тайный воздыхатель, имеющий ужасающий стаж в подобных симпатиях. — Лучше, когда женщина одна дома: не надо искать подходящее место, чтобы с ней пересечься и где бы «продолжить знакомство», можно просто забраться в ее дом…»
Муж Маргарет, высокий статный брюнет в белой рубашке и черном костюме, похожий на вечно занятого бизнесмена, недавно вернулся домой, но через день снова уехал. Об этом Маргарет рассказала пожилой соседке, когда они в одно время вышли к почтовым ящикам: «…Да, он опять уехал — всю жизнь в разъездах, но на следующей неделе выйдет в отпуск…» — значит, время пришло, пора наведаться в гости…
Из машины, припаркованной у дома напротив, давно выставленного на продажу, пустого, ослепшего, он наблюдал за тем, как Маргарет ходит у незавешенных окон, напитывающих лужайку лимонным светом. Как выносит пухлые мусорные мешки к высокому зеленому контейнеру на колесиках. Как вытаскивает малыша из детского кресла на кухне и несет наверх по застеленной ковром деревянной лестнице. В детской комнате зажигается лампа — вскоре гаснет, лишь сотканные из света лошадки скользят по стенам и оконным стеклам, ведомые неторопливо крутящимся вокруг своей оси ночником.
Чем дольше он смотрел, тем приятнее ощущалась выбранная роль невидимого зрителя: погруженная в домашние дела, Маргарет, как и многие до нее, даже не допускала мысли о том, что безопасный кукольный домик может рухнуть ей на голову в любую минуту. Его мать тоже не замечала его, делала вид, что его не существует, когда так сильно была ему нужна. От одного лишь воспоминания об ее отстраненности, от его жалких безмолвных просьб уделить ему хоть каплю внимания, в ушах его начинала шуметь кровь, злость незаметно искривляла тонкие бесцветные губы. Маргарет выключила свет на кухне, зажегся торшер наверху, в скрытой шторами спальне. Преследователь не торопился: пусть ляжет, заснет. Он был рад возможности насладиться предвкушением…
Еще не ведая в деталях внутренней обстановки, он рисовал в воображении, как проникает в дом через заднюю дверь или, на худой конец, окно. Снаружи светлее от надкусанной апельсиновой луны (словно в честь начинающегося действа добавившей себе цвета, жаль, не кроваво-красного) — бледные лучи сквозь ледяные окна будут падать на лишенную пылинки мебель. Бесшумно он прокрадется к лестнице, поднимется медленно; не скрипнет ни одна ступень. Лакированные перила будут дразнить подушечки пальцев глянцем, холодом — перед тем, как в его руках окажется нечто мягкое и теплое,
живое…
Живое — пока этого желает он. Ее, лежащую на пышной подушке, он сразу же схватит за горло, второй рукой зажмет ей рот, чтоб не закричала. Пробудившись, захлебнувшись ужасом, она обязательно обронит мычащий стон, большими испуганными и умоляющими о пощаде глазами воззрит на него. Он сдержится, не сделает ее своей вещью сразу. Устрашающе, а не удушающе, держа за шею, он заставит ее покинуть постель, дойти до шкафа и сменить ночнушку на то розовое платье, в коем он и приметил ее. Никакого белья — на голое тело. Она будет плакать и дрожать, раздеваясь при нем. Прикроет платьем верх плеч, он застегнет ее молнию. Плохо слушающимися из-за тремора тонкими, хрупкими пальцами она по его приказу будет завязывать бант, выйдет далеко не сразу. Последний штрих — туфли, матовые «лодочки» на среднем тонком каблуке. И вот она готова…
Он повалит ее на пол навзничь — за горло. В зверином рывке усядется сверху, тем самым к паркету приковав. Щелкнет перочинный нож, ожидавший в кармане грязных брюк столь долго очередного звездного часа: под слезный восклик, отделяющий плач от тихих рыданий, лезвие трескуче вспорет ткань над сердцем аж до пояса, чтобы в широкий разрез были видны ее дерзкие груди. Она не будет сопротивляться, лишь биться, подергиваться, точно птица в силках, а если поведет себя не так, как ему нужно, на таких мамочек, как она, есть универсальная управа. Едва заслышав угрозу ребенку, она бессильно поддастся, согласная ради своего чада даже умереть, хоть в данный момент и надеется на исход получше. Все они такие,
заботящиеся о своих мелких ублюдках, — это его разозлит не на шутку, всегда было так. От пощечины столь сильной, что закровоточит губа, Маргарет заскулит, всем телом жалобно вздрогнет. Он сможет вдоволь кусать ее грудь, все крепче сжимая длинную слабую шею; губами и языком ласкать поочередно соски, слушая ее хрипы и затухающие повизгивания. Он не убьет ее сейчас — смиренно лежащие тела его не возбуждают. Ему нравится послушание сквозь стиснутые зубы, слезы и мольбы во время раздвигания ног. И он заставит ее это сделать — собственноручно поднять пышную шуршащую юбку, ноги согнуть буквой «М». Он надеялся, что Маргарет не бреет начисто киску: некоторые из ее предшественниц так забавно кричали, когда он хватал их за лобковые волосы, подавались тазом наверх, за рукой, и сжимались внутри! Он улыбался своему блеклому отражению на стекле водительского окна, думая об этом. Кажется, представляя изнасилование, он был возбужден куда сильнее, чем при его совершении. В реальности что-нибудь обязательно будет уступать фантазии, но возможность выжимать жизнь из заливающейся слезами жертвы, пока рьяно толкаешь в нее член, — достойная компенсация за любые мелкие разочарования.
Время пришло — так он решил и тихо вышел из авто. В окнах соседних домов свет не горел, улица была тиха, как кладбищенская тропка. Озираясь — и к счастью своему не находя ни одного потенциального свидетеля, — он перешел дорогу, преодолел тщательно подстриженную лужайку и обошел дом. С задней его стороны белела деревянная дверь с прозрачными стеклянными вставками, простенькая, не замок, а одно название. Так что внутрь, в столовую, он быстро проник. Мимо овального обеденного стола — на кухню. Мимо тумбочек и едва гудящего холодильника — к лестнице. По действительно молчаливым ступеням — к коридорчику, усеянному дверями. Словно напавший на след желанной добычи хищник, он неосознанно раздувал ноздри, пытался напиться сладким запахом женских духов, наполняющим спальню. Маргарет лежала в постели на боку — так ему показалось благодаря силуэту натянутого до подушки одеяла. Он подошел ближе. «Наверное, придется сорвать одеяло, чтобы за шею схватить… Как странно…» — из-под одеяла на подушку не высовывалась ни единая прядка волос. Внизу что-то шелестяще двинулось. «Под кроватью!» — успела пронестись мысль в его суженном возбуждением сознании, но было уже слишком поздно: от ноги, в кою будто бы в неистовом ударе впилась ядовитая змея, вверх, до мозга, прошла искусственная молния! Сталкера тряхнуло, и, сраженный шокером, он тяжко рухнул на пол.
***
Он плохо помнил, что случилось, пока не открыл глаза. Тело ломило, как если бы он упал с лестницы. Дважды — есть ведь еще лестница в подвал. В котором он и оказался, привязанный к стулу веревкой. Стиральная машина ухмылялась декоративной выемкой на иллюминаторе. Из корзины с бельем выглядывало розовое платье.
— Мне хотелось, чтобы ты пришел в себя, — услышал он совсем не улыбчивый голос, но по-прежнему спокойный и мелодичный.
Мэгги вышла у него из-за спины, присела на край стола рядом с сушилкой. Ее грудь, о которой он неделю мечтал, прикрывала пушистая кофта в обтяжку с коротким рукавом; вместо подола — джинсы с высокой талией. Его брови машинально дернулись к переносице: «Неженственно… Отвратительно…» В глупой вспышке гнева он двинулся вперед!.. Веревки туже сжали запястья, отыгрались на суставах по полной.
— Хитрая гадина, — не выдержал он, упомнив ее «грязный прием». — Что, уже вызвала полицию, трусливая сука? До дрожи в коленках страшно было до их приезда остаться со мной, не связанным, в одном доме, пусть даже я и был в отключке?
— Полиция не едет, — покачала она головой, скрестив руки под грудью. — Зачем: она нам только помешает.
Он в непонимании нахмурился.
— Да и не верю я им после того, как ты оказался на свободе, — как ни в чем не бывало продолжила Мэгги. — Они смогли доказать твою причастность только к одному убийству, хотя все понимали, что девушек было еще шесть. Ты следил за ними, на кого-то нападал вне дома, если она жила не одна, на кого-то — в их собственных спальнях. Душил и насиловал, забавлялся с их телами как с куклами.
— Устроишь самосуд? — издевательски ухмыльнулся серийный насильник.
— Да какой самосуд, мне, в общем-то, все равно — я тебя даже в чем-то понимаю, — с неожиданным безразличием, не столько удивляющим, сколько злящим его, скривила губы Мэгги. Из-за корзины с бельем на стирку она достала облаченный в прозрачный пакет пивной бокал, осторожно водрузила его на стол, а под ним щелкнула крышкой ящика с инструментами. — Может, капельку завидую тебе, но есть вещи поприятнее маленьких интимных удовольствий, — вздохнула она, разогнувшись с небольшой пилой в руке.
— Ты что задумала?..
— …Например, брак, — самозабвенно продолжала Мэгги, — воспитание ребенка. Бывает нелегко — рутина душит, — нежно сжала она свою шею, являя темную улыбку под стать игривым огонькам в глазах, — но, черт возьми, ты бы знал, какое безумие — роды! Я как будто взяла всю ту кровь, все то чужое мясо, все те крики — и внутри собственного тела объединила их в живое существо, а потом исторгла его в этот мир, заплатив кровавую дань часами мучений.
— Да ты же больная!.. — оживила паника мужские губы. Преступник заерзал в тугих путах, стул не двинулся — надежные крепления, растущие из бетонного пола, впивались зубьями-винтами в его ножки.
— Нет, это ты больной, — возразила Мэгги, неторопливо надвигаясь с пилой. — Болезнь — это то, что наносит вред. Я живу прекрасно. Я способна заманить в этот чудесный подвал такое тупое животное, как ты, всего лишь несколькими простенькими манипуляциями. Так что болен тут ты: тебя твои болезнь и слабость характера завели сперва в тюрьму, теперь — сюда. Но дело даже не в этом, это не личное, — заверила его Мэгги и приставила клыкастый металл к его горлу. — Я просто совмещаю приятное с полезным.
Ей хотелось начать с кистей рук, но пришлось пойти с собой на компромисс: все-таки спальный район, соседям не стоит слушать душераздирающие вопли. На что только не пойдешь ради семьи…
***
Ко дню рождения супруга все было готово, и, помешивая пасту в высокой побулькивающей кастрюле, Мэгги не могла сдержать улыбку. Смартфон из подставки пел бархатным мужским голосом. Маленький мальчик, плененный детским креслом, лопотал нечто неразборчивое на своем, на детском, ладошками барабаня по боку плюшевой лошадки. За этим домашним, теплым шумом Мэгги не услышала, как открылась входная дверь, как черные длинноносые ботинки поздоровались с кафельным полом уверенной поступью. Она увидела искривленное отражение на поверхности кастрюли, промурчала приветствие, когда знакомые крепкие руки обхватили ее вокруг пояса, а к волосам прижалась щека, серая от прячущейся под кожей щетины.
— Торт в холодильнике, твой любимый, — опустила Мэгги затылок мужу на плечо. Он потерся о нее, точно кот, обнял крепче. — Так сильно соскучился?
— Мне позвонили полчаса назад. Переса повязали: на расчлененном трупе серийного насильника, найденного в переулке, обнаружили его отпечатки пальцев. Перес уже не отвертится, его упекут надолго, а значит, его группировка будет обезглавлена. Каждый из верхушки будет метить на его место, конкуренты начнут сливать информацию друг о друге, и в итоге мы посадим всех; агенты под прикрытием ускорят внутреннее брожение. Я три года, три чертовых года на это потратил! — и топтался на месте.
Спасибо, — облегченно выдохнул он в ее волосы.
— Я же знаю, как много для тебя это дело значит.
С грацией танцовщицы Мэгги развернулась в кольце его рук, поцеловала родные губы с несвойственной для себя — и все-таки искренней — нежностью. Малыш отвесил лошадке оплеуху и заливисто рассмеялся. Его родители мерно покачивались под пение смартфона, глядя друг другу в глаза. Чуть нахмуренный, в то же время с полуулыбкой на устах, он не мог поверить, что столь восхитительное создание отдало себя в его руки на всю жизнь. Снисходительно любующаяся им снизу вверх, сияющая Мэгги диву давалась: как может кто-то быть снаружи таким крепким, напористым, пробивающим любые стены ради намеченной цели! — но хрупким, чувственным, горящим внутри?..
—
С днем рождения… — счастливо прошептала она в его губы.
