долго ли цветут люпины?

      сереже шестнадцать, он мнет в руке край собственной футболки, закусывает губу и боится дышать слишком глубоко. несколько недель назад он впервые осознал, как резко пульс может поменять свой темп от чужого прикосновения. а еще осознал: чувство юмора у судьбы даже более ебнутое, чем у него.       — серый, у тебя все хорошо? – нет, блять, и не было никогда, кажется. странный вопрос для умирающего сироты. ладно, он привык. поднимает взгляд.       — а что должно быть не так? – а у самого сердце кувырком сейчас выпрыгнет, сальто в воздухе сделает и на шпагат сядет, прям настоящий олимпийский чемпион, а не сердце.       — ты не куришь, серый.       а, так дело в этом. разумовский задумчиво повертел сигарету в руке, поджег и поднес к потрескавшимся губам.       вообще-то сережа правда не курит. даже осуждает. ну, вроде как: «вредно же для легких», все дела. только смысл теперь, если легкие превращаются в ебаную клумбу.       самое сложное было — не спалиться, не подать виду, не проколоться. и сережа искренне думал, что у него получается. получается скрывать кашель, раздирающий глотку, безысходную тоску во взгляде и то, что он не спал уже пару дней.       но от олега у него получалось скрыть только эти чертовы люпины, которыми он задыхался каждый божий день. разумовский сделал затяжку.       — просто какая-то чертовщина снится. подумал, может пройдет, если закурить?       — поэтому такие синяки под глазами?       черт. разумовский не помнит, когда последний раз смотрел в зеркало достаточно долго, чтобы заметить в отражении какие-то проблемы со здоровьем. раньше чаще смотрел в зеркала.       — наверное.       докуривать в тишине было неловко и уютно одновременно, хотя как эти эмоции сочетались в одну единицу времени сережа не понимал. да и похуй. под внимательным и тревожным олеговым взглядом становилось виновато и хотелось спрятаться.       — что-то кроме кошмаров?       «прости, олег, я не могу тебе сказать, что со мной»       — нет. не знаю. нервничаю — экзамены скоро.       скоро — это через год, они еще в десятом. олег мог бы поспорить насчет восприятия времени, но не стал, и сережа был ему благодарен за это.       потому что сам внутри усмехнулся: «ну какой тебе еще год?»       олег просыпается от звука сережиного кашля. разумовский отказывается идти к врачу. олег делает вид, что ему не слишком тревожно. сережа старается не замечать обеспокоенного взгляда каждое утро.       так сережа и живет.       утро воскресенья какое-то сразу катастрофически уебищное. во-первых, пошел снег. не все эти красивые хлопья снежинок, а обычный петербургский снег в апреле, который честнее назвать мокрой хуетой. пошел сейчас, когда уже все растаяло, и сережа наивно понадеялся на наступление нормальной весны.       забыл что-ли, где живешь?       разумовский посмотрел на окно так будто оно сказало что-то тупое. моргнул. подумал: «ладно, похуй» и встал, чтобы начать собираться. олега в комнате не было.       когда сережа закончил застегивать рубашку, дверь в комнату открыли. в проеме показалось сразу несколько человек: олег, женщина в белом халате и воспитательница. последняя начала диалог громко, стремительно влетев в их пространство и встав в позу.       — разумовский, что за отношение к своему здоровью!? почему на твой кашель приходят жаловаться твои соседи, а не ты?       сережа посмотрел на олега одновременно как на предателя и с пониманием, ебаная амбивалентность. обидно, но сам бы также поступил, было странно не ожидать подобного. врач вошла в комнату, натянув маску на лицо, и держа в руке металлическую ложку для осмотра гланд. на шее висел стетоскоп.       — сереж, сядь лицом к свету, мне надо посмотреть, что с горлом.       разумовский продолжал пялиться на олега. тот уже вошел в комнату и сел на кровать напротив.       — прости, серый, но мне не жаль — ты кашляешь как туберкулезник. сам бы тоже самое сделал.       сережа кивнул — да, олег. а потом резко сорвался в дверной проем и исчез из виду.       волков в ахуе моргал секунды две, и рванул следом. быстро соображая, как поймать это рыжее существо, он не ожидал, что ловить не придется.       разумовский упал на колени посреди коридора и выкашливал фиолетовые лепестки так словно бросал конфетти из пакета. блять, нет.       плечи сережи тряслись, когда женщина в белом халате подбежала и начала с нажимом гладить его по спине — то ли успокаивая рыдания разумовского, то ли помогая таким жестом прокашляться.       олег замер посреди коридора. обернувшись сережа заметил, что тот смотрит на него, как на чертово приведение.       разумовский ненавидит кататься на скорой и ебаные медицинские осмотры. господи, как мерзко. столько трогают, ковыряются, заставляют раздеваться до пояса, берут кровь из вены, перед этим вену ищут пару веков судя по ощущениям.       — ремень тоже сними на всякий случай, будем рентген делать.       как же заебало.       отмучавшись в кабинете врача общей практики, флюорографии, и зачем-то на всякий случай лора, разумовский наконец вернулся в первый из кабинетов, чтобы услышать то, что он и так знает.       — твой диагноз ханахаки. ты же знаешь, что это?       сережа умный и очень много что знает, поэтому вместо очевидного ответа на вопрос выбирает поразглядывать плитку на полу.       — признаваться в чувствах пробовал?       разумовский в панике округлил глаза и помотал головой. врач посмотрела на него со смесью жалости и потерянности.       — попробовать придется.       — нет.       их взгляды, адресованные друг другу, не изменились.       — сереж, это единственный способ…       — я в курсе. я не собираюсь ничего говорить.       врач покачала головой.       — почему ты так категоричен? в шестнадцать в гроб захотелось? — разумовский посмотрел на нее как-то совсем загнанно. «да терять нечего» пронеслось в голове прежде чем с губ апатично сорвалось:       — потому что не хочется получить от него в ебальник. вопросы?       сережа не ожидал увидеть в ответ еще большее сочувствие вместо осуждения. он разрыдался с новой силой, будто прорвало трубу и тут же закашлял.       — ты все равно не можешь быть уверен, пока не попробуешь.       это было последним, что он ожидал услышать от педиатра в россии, и последнее, что он услышал перед тем, как выйти за дверь кабинета.       заходить в комнату было тревожно. разумовский прекрасно понимал, что ни на какую учебу олег сегодня не пошел и ждет его из больницы. подойдя к двери сережа прислушался, но ничего не услышал. он зажмурил глаза и повернул ручку.       волков сразу его обнял. сережа даже глаза не открыл, а уже оказался в его крепких руках. это было очень сладко и горько одновременно. разумовский уже привык к несочетаемым чувствам, но ему все равно пришлось задержать дыхание, чтобы не заплакать третий раз.       — сереж, ну как так-то…       он… он так редко использовал эту форму имени. разумовский обнял в ответ так крепко как смог и все-таки расклеился снова. ну блять.       спустя пять минут, когда они закрыли дверь и оба пришли в себя, разумовский сидел на кровати и отрывал отслаивающиеся ногти на руках.       — ты расскажешь, из-за кого заболел?       сережа помотал головой.       — ты не доверяешь мне?       — доверяю.       голос слишком сиплый. олег вздрогнул.       — почему не хочешь говорить?       рыжие волосы спрятали лицо, но поджатые губы было все равно видно.       — просто не могу.       олег снова потянулся обнять его и сережа позволил, само собой. руки нежно гладили по ярким локонам, пока сережа позволил себе спрятаться где-то в ключицах олега. разумовский почувствовал поцелуй в лоб и улыбнулся. а потом снова зажмурился, сдерживая слезы.       — я не могу, не могу, не могу!       — тише, тише, — волков не осуждал его, не обижался, не обвинял, не выпытывал информацию, а просто пытался успокоить, и это было блять хуже всего.       — если я расскажу тебе не понравится.       — мне не понравится, если ты умрешь. ей самой пытался говорить?       разумовский внезапно рассмеялся. нервно.       — нет. ОНА, — разумовский выделил это слово, — ничего не знает. потому что не существует. потому что не «она», а ты.       — сережа, я не буду тебя осуждать, я хочу, чтобы ты жил, пожалуйста, скажи, что я могу сделать.       сережа вспомнил слова врача. и что жить ему примерно полтора месяца. сережа поднял голову и посмотрел в обеспокоенное лицо олега. сережа подумал «как же я тебя люблю» и решил       похуй, я все равно умру.       руки обхватили лицо олега так нежно, прежде чем разумовский поцеловал его. он и не знал, что губы умеют искрить нежным электричеством. он будто вообще ничего не знал до этого момента, а сейчас — все узнал. что целовать того, кого любишь до смерти — очень вкусно, что кожа на скулах такая приятная, когда касаешься ее кончиками пальцев, что сердце оказывается умеет замирать,       когда ты чувствуешь как на твой поцелуй ответили.       через неделю сережа вспомнит, что дышать полной грудью вполне себе возможно, но сейчас олег сцеловывает с его щек слезинки и повторяет шепотом «люблю» каждой из них.