Признаться по-особому

Уроки химии проходили напряжённо и неспокойно. Сидеть приходилось как на пороховой бочке — тише воды и ниже травы, лишь бы не навлечь на себя гнев строгого учителя. Нарушение дисциплины, к чему относили разговоры, смех и телефоны, обходилось не плохой отметкой в дневнике, а настоящим испытанием. Провинившийся вставал у доски и до звонка писал формулы с объяснением или рассказывал тему. Просьбы поставить двойку и отговорки, что ты спал или не знаешь, не работали. В этот раз была новая тема. Учитель в умеренном темпе диктовал условия задачи и чертил мелом химическую реакцию. В классе царила абсолютная тишина. Алукард нетерпеливым взором сверлил часы, но те, увы, не начинали тикать быстрее. Оставшиеся двадцать три минуты длились вечность. Ожидание давалось Алукарду тяжко, особенно на таких скучных и бесполезных уроках. С часов он переводил взгляд на улицу, затем делал заинтересованное лицо и, сдерживая шок, смотрел на полностью исписанную доску. Почиркав в тетради для вида, он косился на Грейнджера, уныло вздыхал и возвращался к часам. Алукард не переставал удивляться усидчивости и терпению его соседа по парте. Грейнджер не был отличником. И хотя на уроках химии чувствовал себя, как рыба в воде, математику и английский язык любил больше всего. Учился он прилежно. Как ни взгляни — послушно записывает и внимательно слушает лекцию. Так ещё и даст списать конспект и всё объяснит понятным языком. За это Грейнджер ему и нравился. Оба считали их отношения приятельскими и не спешили выходить за рамки дружбы. Иногда между ними мелькали искорки, со стороны Алукарда звучали неумелые намёки и предложения провести время вместе. Всякий раз, когда его план проваливался, Алукард с досадой понимал, что это не то. Признание Грейнджеру в чувствах должно быть необыкновенным. Ждать окончания занятия незачем. Пусть учитель строго наказывал за беседы, именно на его предмете признание прозвучало бы так, как надо. Грейнджер сразу поймёт, какой Алукард смелый и умный, раз решился на подобное. Алукард, не сводя глаз с преподавателя, шепнул имя соседа. Грейнджер нехотя повернулся к нему. — Ты случайно не йод, лютеций, ванадий и уран? Грейнджер непонимающе нахмурился и отвернулся. Как Алукард и предполагал, первая попытка не произвела никакого впечатления, будто он сказал это человеку, далёкому от химии. Но разве Алукард когда-то сдавался? Не прошло и пяти минут, как он снова позвал соседа. — Э-э.. Кажется, ты мой хром, уран, сера и водор… — Кто у нас такой болтливый? Уже всё написали? От зычного голоса Алукард вздрогнул, так и не договорив. Сердце бешено застучалось. Увидев, что учитель ходит от парты к парте и проверяет записи, он поспешил переписать последние формулы и начерченные рисунки. Время шло против него — оставалось пятнадцать минут, чтобы сделать идеальное признание, а Грейнджер никак не хотел понять его. Проверка дошла и до них. Преподаватель быстро просмотрел записи Алукарда и недовольно зацокал. К Грейнджеру претензий не было. Дождавшись, когда мужчина отойдёт подальше, Алукард тихонько толкнул соседа в плечо. Самый действенный способ он оставил напоследок. — Не отвлекай, я пишу, — еле слышно шикнул Грейнджер и начал писать усерднее. Алукард не унимался. — Грейнджер, ну пожа-алуйста! Реши вот этот при… От внезапного кашля поблизости Алукард побледнел. Невольно схватившись за грудь, он то с облегчением, то с ужасом ощутил тяжёлое биение внутри. Сердце норовило свалиться вниз от стыда. Как он мог не обратить внимания и действовать так опрометчиво? Как оказалось, учитель обошёл передние парты, на ходу вымыл доску и теперь возвращался к задним столам через их ряд. Мысль о наказании пугала не так сильно, как то, что его план опять потерпит крах. Попробовать признаться можно было и на уроке русского, и на биологии. Однако они ни за что не сравнятся с химией, где просто заговорить уже чего стоит. — Любишь болтать, люби и у доски отвечать. Верно? — мужчина поправил очки и движением руки пригласил к доске, — иди. Будешь писать химическое уравнение. Выбора не оставалось. Алукард боязливо сглотнул и с трудом оторвался от стула. В этот момент он видел себя героем любовной трагедии. Будто ещё немного, и они с Грейнджером больше никогда не увидятся, и его чувства к нему останутся тайной до самого гроба. Жизнь мимолётно проносилась перед глазами. Оказавшись у доски, Алукард неуверенно взял кусочек мела и забегал глазами по поверхности, в надежде найти малейшую зацепку. Бесполезно. Учитель стёр всё, что только можно было. Не побрезгал и темой занятия, которую Алукард забыл сразу, как записал в тетрадь. Голова гудела от попыток вспомнить базовые понятия и перечислить элементы таблицы Менделеева. Свойства металлов, кислоты, полимеры… Ничего из этого Алукард не знал и не хотел знать. Счёт шёл на минуты — вот-вот урок закончится, и возможность признаться по-особому выпадет не скоро. Решиться на это значило переступить через свои возможности. Доска скрипнула под давлением мела. Алукард вывел цифру, затем букву. Класс молчал. Но когда Алукард закончил и отошёл в сторону, ученики бурно зашумели. При виде написанного растерялся даже суровый преподаватель. На доске было выведено небольшое математическое уравнение:

9x – 7i > 3 (3x – 7u) 9x – 7i > 9x – 21u – 7i > – 21u 7i < 21u i < 3u

Как можно незаметнее Алукард глянул на место, где сидел его сосед, и удивлённо улыбнулся. Красное от смущения лицо Грейнджера говорило само за себя. Теперь не важно, выругает его учитель или придумает наказание похуже, будут ли над ним смеяться и задирать одноклассники. Он был счастлив. В этот раз Грейнджер наконец-то всё понял.