Все ради семьи, ради мира, ради Англии

Сперва Диана, а теперь и сам Мосли, который смотрел на него все это время огромными немигающими масляными глазами. По крайней мере теперь Томас понимал почему удостаивался таких взглядов. Прекрасно понимал будучи прижатым к стене политиком и ублюдком, которого хотел убить. Его усы кололи ему кожу вокруг губ, а он думал, что страшнее бороды Алфи его губы уже ничего не испытают. Мосли целовался жарко, но словно неумело, права была Лиззи, сказав тогда, что он не доставил ей удовольствие и быстро уснул. Томас сперва не отвечал на его ласки, отчасти все еще шокированный таким поворотом событий от того, кто пропагандировал чистоту расы и был явно против подобных связей. Однако, как смешна жизнь… Но потом он стал проявлять инициативу на все эти слюни. Сперва немного, словно робко, пришлось изображать то, что Томас не испытывал – воодушевление, загорающуюся страсть, нежность в ответ на грубые движения внезапного партнера. Мосли замер, а затем стал целовать его еще яростнее, сдергивая пиджак, жилет и рубашку мужчины. Томас положил руку ему на затылок и стал отвечать увереннее, душа в себе желание перенять инициативу или просто пристрелить уже это недоразумение. Не стало удивлением что вскоре Мосли решил развернуть его лицом к стене и спустить штаны. Томас лишь надеялся, что это придурок хотя бы в курсе о растяжке или… Его пронзила резкая боль от стремительного проникновения. Нет Мосли не знал ничего такого. Неужели Томас был его первым? Или мужчина решил не церемониться с каким-то цыганом, хоть тот и был его деловым партнер и вроде как приемником? Сейчас Томас благодарил одного шумного, бородатого еврея за его, несмотря на развивающийся рак, неуемную любвеобильность к нему. Он был не так узок как обычно, но все же… Толчки были грубыми и неритмичными, такими словно жеребца переполняла страсть гона у кобылы, и он всеми силами пытался оказаться внутри и быстрее сделать свое дело. Томас постарался расслабиться и думать об Англии, о всем том, что он делает и ради чего, о всем том, что может принести ему эта образовавшаяся связь, о том как голова Мосли однажды разлетится от пули и воцарится мир в стране и в самом Томасе. Мосли не понадобилось много времени, чтобы разлить свое семя внутри Томаса. Глава Бирмингема поморщился. Ему ни от кого это не нравилось, разве что от Алфи и то по настроению. Но быть помеченным этим ублюдком было еще противнее. Его собственный член даже не встал за всю эту имитацию секса. И конечно же его любовник не удосужился оказать ответную услугу в удовольствии партнеру. Теперь ему было немного жаль Диану. И он бы не удивился, что все произошедшее лишь последствие ее расхваливания его способностей в постели. С таким мужем любой был бы искусным любовником. Мосли тяжело дышал ему в загривок, а затем отдернул ворот растрепанной рубашки и впился зубами прямо в плечо. Томас зашипел. «Сукин сын!..». Еще одна метка. - Ты мой, - обжог он его ухо своим дыханием. – Мой! – на сей раз зарычал свет британской аристократии и качнул бедрами, мазнув по ягодицам Томаса опавшим членом. Томаса передернуло, внутри зарождалась злость и протест, но судя по довольному вылизыванию его шеи, Мосли воспринял это как дрожь удовольствия от принадлежности ему. Томасу это было лишь на руку. - Освальд, - постарался простонать он страстно, а не зло. Мужчина привалился к нему сзади, вжимаясь носом куда-то в челюсть. - Ты, твои огромные глаза озера, все мое, мое… Я чувствовал еще тогда, что… и ты… - его тяжелое дыхание стало выравниваться, а он успокаиваться. Томас стал просить Бога, в которого не верил, чтобы этот придурок уже оделся и ушел, а не затеял еще какие-нибудь разговоры с ним. Хотелось вымыться, хорошо оттереть с себя все эти касания, следы гуляющих сейчас по его телу рук. Он чуть не застонал от отчаяния, когда почувствовал, что член Мосли вновь поднялся и упирался ему в ложбинку. «Сука!». Лиззи же говорила, что он быстро отвалил. Похоже годы сделали его выносливее или все дело в сложившемся моменте. Мосли вновь развернул его к себе и впился поцелуем, таким же неловким и мокрым. Вновь пришлось изображать вовлеченность, особенно когда мужчина потащил его на диван, еще и уложил на него лицом к себе. В Томасе точно когда-то умер великий актер. И он даже знал когда – во Франции. Он выгибался под ним, двигаясь на встречу, стонал, отвечал на поцелуи и смотрел с желанием своими, как выразился Мосли, «глазами озерами» на эту тварь. Физиология делала свое дело и похоже угол был более удачным так что даже его член смог подыграть этой игре. «Все мы шлюхи» - вспоминал Томас вновь чувствуя, как у него внутри разливается теплая жидкость. Мыться придется долго, и он так не любил чистить себя внутри. Но придется. Он не желал оставлять хоть крупицу Мосли на себе и уж тем более в себе. Политик смотрел на него как на новое дорогое приобретение, что смогло его порадовать больше чем он ожидал. К счастью, после это он наконец-то слез с него, оделся, с удовольствием посмотрел как приводит себя в порядок Томас и обронив пару прощальных слов о том, что ему очень понравилось и они обязательно повторят, свалил, оставляя Томаса вновь склеивать часть себе уже не по кускам, а по крупицам пыли. Томасу нужна была ванная, виски, пару сигарет в процессе и постель Алфи в конце. Пожалуй, сегодня он разрешит Сирил лечь с ними и сопеть в уши, слюнявя все вокруг своей огромной мордой. Алфи это порадует, а взамен он обнимет его, прижмет к своей груди, где громко бьется теплое, но временами жесткое сердце, и не задаст ни единого вопроса о его потухшем взгляде и растертой до крови коже. Все ради семьи, ради мира, ради Англии.