***
Временами каждому из них становилось невыносимо в этом времени и, тяготясь обществом японской аристократии той эпохи, они периодически собирались вместе и вели себя более чем непринужденно. В один дней, когда Мастейн в очередной раз ощутил, как сильно его тяготит окружающий его мир, он достал из своих вещей, которые он старательно прятал от окружающих, тетрадь в клетку, вырвал из нее лист и, набросав нехитрое, лишенное какой-либо поэзии, послание, отправил Марти приглашение на чай. Письмо пришлось маскировать, вложив его в бумагу, подобающий эпохе в которой они находились. И если написание письма доставляло удовольствие — редко он мог себе позволить забыть о формальностях и взять обычный лист бумаги и написать, не подбирая слов, не складывая стихов и рифм, не вкладывая глубинного смысли и многогранного подтекста, то для оформления конверта пришлось в очередной раз приложить усилия, подобрать бумагу, благовония и соблюсти множество прочих тягостных формальностей, дабы не прослыть невеждой и ненароком не потерять все, чего он с таким трудом добился.***
Он был просто счастлив видеть Марти без сопровождения кого-либо из его приближенных, которых тот предусмотрительно оставил на приличном от себя расстоянии. Дэйв понимал, что теперь может чувствовать себя легко и непринужденно, хотя его немного все же смущало, что одет его старый друг, как, впрочем, и он сам, самым причудливым образом в лучших традициях этого времени, в тщательно подобранных сообразно времени года, статусу и прочим формальным факторам одеждах соответствующего материала, покроя и тщательно подобранных цветов. Так же немного раздражали благовония, являвшиеся индивидуальной «визитной карточкой» каждого аристократа, своим ароматом дававшие знать о появлении Марти еще до того, как тот вошел к нему. К собственным благовониям Дэйв, ощущая их аромат постоянно, немного привык, а вот к тому, что с каким человеком ему вот-вот предстоит встретиться, он узнавал, едва почувствовав в воздухе определенный запах, нет. Дэйв приготовил для себя и своего друга чай в чайнике, относящемся к тому времени, в котором находились (иных у него не было), но налил его в любимую кружку, которая была в его вещах. — Несколько веков спустя, во время чайных церемоний, они будут по очереди пить чай из одной чашечки… но у нас причина совершенно иная, — заметил он. Марти ухмыльнулся в ответ и отпил из протянутой ему кружки. Затем он взял нехитрое угощение, находившееся на одной из крышек, и, не смакуя съел, тут же запив его. Как бы хорошо он не прижился в этом времени, здешняя кухня ему не особо нравилась. — До чего изысканно ты подобрал бумагу, на которой написал послание, — произнес Марти, вдыхая аромат чая, отчетливо пробивающийся даже сквозь благовония. — Как постарался с простотой слога, написав письмо, как это делали в наше время. И отсутствие благовоний… — Он передал кружку Мастейну, тот сделал глоток и недовольно посмотрел на друга — даже то, что было связано с домом он, по всей видимости, теперь ощущал, как часть ритуала. — Все это так подобало случаю, месту и поводу, что просто не могло не заставить меня перенестись на мгновение домой. — Жизнь минувшая растаяла, Словно в небе вечернем дымок от осенних костров. Хотел бы я снова с тобой к любимым струнам Незабытых гитар прикоснуться, Да к кото теперь все мысли стремятся мои. — Прости, Дэйв, я слишком адаптировался к этой культуре, даже если мы когда-нибудь вернемся обратно, у меня уйдет немало времени для того, чтобы перестроиться обратно. Опустошение, охватившее Дэйва в тот момент, не позволило ему что-либо ответить. Последняя отдушина, связывавшая его с привычным миром, по всей видимости, начала ослабевать, грозя со временем перестать существовать вовсе. Грубить другу он не хотел, а что-либо хорошее на ум просто не шло, и он молчал, тупо глядя на кружку с чаем. Поняв, в каком состоянии находится его друг, и проникшись к нему сочувствием, Марти взял кото и начал наигрывать на нем что-то довольно необычное. Сначала то, что он услышал, показалось Дэйву очередной импровизацией, затем очень скоро он осознал, что подобная игра шла вразрез со всеми канонами не только этого времени, но канонами игры на кото вообще. Затем в какой-то момент он внезапно узнал знакомую с юности мелодию одной из старых песен Diamond Head. Поняв, что песня была узнана, Марти начал подпевать себе. Мастейн улыбнулся и, отпив немного из кружки, добавил в нее чая. Он начал подпевать, получая от этого удовольствие. Прошлое, настоящее и будущее, восток и запад сливались в тот момент в какую-то причудливую своеобразную смесь, вызывая странные, не лишенные приятности эмоции. И вот, в тот момент, когда друзья наслаждались странной музыкой, пришел один из людей Марти и принес ему послание, чем мгновенно убил атмосферу и все удовольствие вместе с ней. Марти развернул письмо, взгляд его бегло пробежал по строчкам, и в какой-то момент лицо его выразило удивление. Мастейн отнял послание. Короткое письмо, которое он прочел, дало понять что как и подобает не называя своего имени открыто пишет Марти дочь левого министра. Из нехитрого открытия было совсем несложно понять смущение и легкий ужас Марти: дама эта была замужняя и довольно статусная. В стихах, без которых редко обходились письма и посвященных, вроде бы, красоте природы, несложно было уловить совершенно иной подтекст: женщина писала о необычной игре на кото и выражала недвусмысленное желание узнать Марти поближе. — Ты и в этом времени легко цепляешь баб, — ухмыльнувшись, произнес на родном языке Мастейн. Сказал он это так мягко, что если кто-то его и слышал, то наверняка не понял, какую грубость сказал их утонченный знакомый. Марти тоскливо улыбнулся. Его немало радовала свобода нравов, царящая в эту эпоху, но слишком многих связей он тоже заводить не хотел и размышлял, как подобало ответить на письмо, и нужно ли было хоть как-то сближаться с написавшей его женщиной. Мастейн же на родном языке поблагодарил Марти за приятную компанию, и лишь по глазам его можно было понять, что он хотел сказать на самом деле. Понявший, что чаепитие закончено, и закончено, надо сказать, не на самой приятной ноте, Марти, поблагодарил друга и удалился.