Чайные розы

У Кавински лëгкие забиты чайными розами и машинным мазутом, а вены пропитаны цветочным ароматом. Он может только улыбаться, едва заметно морщась, и отщипывая по-одному лепестку из под ногтей. Дейв перед ним – как само совершенство, как бледная луна, у которой круги под глазами – это полумесяцы. Изящные кисти, кажется, можно одной левой перехватить, хотя всë, что он делает – это нежно переплетает свои, тëплые и пока пропитанные жизнью, пальцы с его холодными и затëкшими, с алыми костяшками и парой сотней мозолей. Дейв настолько прекрасен в его глазах, что очи за линзами отражаются циановым, а розы в глубине сосудов расцветают как под ультрафиолетом. И, что самое страшное – Винс не возражает. У него не возникает и малейшего вопроса, когда тихий переливистый смех слышится после очередной идиотской шутки, а тяжëлая лохматая голова оказывается у него на плече. Куда делось его лихачество? Куда подевалась тяга к драйву? О нет, сэр, его максимум – сотка под час, и ни метра быстрей. Даже Радан, который обычно от любых его виражей слюни пускает и в сидение вжимается, скучающе вздыхает и облокачивается своим протезом на окно, одним только взглядом вопрошая: Кавински, ты чë? А Кавински быстрей не может. У Кавински в глазах от скорости темнеет, и сердце сильней оплетается лозами с шипами, когда шины на асфальте визжат, а в ушах словно слышится такой знакомый и горячо любимый смех. Да что там Радан – его ребята не могут игнорировать и, более того, замечательно видят, как их босс медленно затухает, давя вымученную улыбку сквозь маску из крови и пережëванных лепестков. Минни ахает, и сходу заявляет: Винс точно не человек, потому что даже ханахаки проходит у него не по человечески. У всех – ромашки, лютики, тюльпаны, колокольчики, а у этого бешеного гонщика и любителя адреналина – шипастые стебли и пышные бутоны, которые каждый раз приходится с корнем вырывать, чтобы сквозь одежду не торчали. Даже Кейт, деятельная и яркая Кейт, которая обычно смотрит лишь вперëд, и на окружающих предпочитает смотреть лишь в момент кризиса и полного ахтунга, вырывает его в какой-то момент после собрания Сияния, с тревогой глядя в янтарные глаза и вопрошая: как это давно? Они могут как-то помочь Винсу? Кто этот человек? Деятельная девочка, нечего сказать. Умеет же Радан себе друзей находить... От очередной мысли о Дейве где-то за ухом начинает свербить. Ему остаëтся только неловко улыбнуться. Достаточно давно. Пока не могут. Он не может сказать, не здесь и не сейчас. Только Калеб и Райя остаются с глазами в нужном месте, да ушками на макушке, в случае некоторых – буквально. Главный секретарь пихает его под бок, с секунду втягивая прилипший аромат, и тут же морщится, качая головой. – Размяк ты, Винс. Привязал тебя к себе этот комиссаришка, а ты даже шаг навстречу боишься сделать. Откуда знаешь, может, всë взаимно? Калеб первым всë узнал. Винс сам к нему первым помчался, истерично ржущий и кашляющий, дрожащими до судорог руками настырно пихающий ему в ладони небольшой, светло-жëлтый бутон чайной розы, окраплëнный совсем свежей кровью. Когда язык на удивление хорошо развязан, а нервная система срочно требуется в каком-то оплоте стабильности, тогда на помощь и приходят хорошие друзья. Например, Калеб. Стабильно усталый, стабильно бурчащий, стабильно хмыкающий на его истории и обзывающийся безумцем. В этот раз мало что изменилось, разве что безумцем его назвали потому, что Кавински наотрез отказался рассказывать так горячо и страстно обожаемому Дейви о своей страсти. – Не могу я, Калеб, – из раза в раз, уже которую неделю талдычит бывший Наблюдатель. – Он слишком красивый, понимаешь? Слишком.. Слишком другой. Чëрт знает, что у него в омуте таится, а я в этот омут лезть ой как не хочу.. Зато любуюсь, на пьедестале лучшего и преданного друга, да... – Друга, который глазами пожрать его готов, когда он снимает очки? – беспардонно ухмыляется секретарь, тихо цокая в ответ на горький смешок со стороны Винса. – Погубит тебя это. Тебе даже Райя говорила, а она поумнее многих людей будет.. На то и робот, эх. – Про Райю заткнись, – буркнул Кавински, тут же морщась: то ли от очередного толчка цветка где-то в глубине, то ли от неприятного воспоминания. – Мы все и так ей адски много должны, а я так вообще – должник до гроба... А ведь он действительно ей должен. Маленькая летающая робот поклялась хранить его тайну "за семью печатями", с должным сочувствием сообщив: если заболевание продолжится в том же духе, Кавински протянет максимум 10 месяцев. И то – с натяжкой, если ограничит контакты с Лололошкой (как непривычно ему было слышать это имя...) до минимума, и будет ежедневно вычищать цветы. Но Кавински плевать. На то он и Наблюдатель, пусть и бывший, чтобы на адреналине жить и в шаге от смерти ежедневно плясать. А потому он смеëтся, утягивая Дейва в объятия, он ухмыляется, зарываясь ладонью в тëмно-каштановые вихры, он довольно урчит, переплетая их пальцы меж собой, он... – До гроба вполне себе не метафоричного, – в своей манере прорычал Калеб, отвешивая ему лëгкий подзатыльник, дабы жизнь малиной не казалась. – Поберëг бы себя хоть немного, ради других.. Да, и всë это было. И эта болезненная красота, из-за которой Кавински хотелось то ли завыть, то ли впиться в чужие губы до кровавого кашля; и эти тëмные вечера на крышах Альт-Сити, когда они держались за руки, и чужое тело казалось настолько близким, что бутоны опять опасно близко подступали к коже, а горло нудно саднило; и время проведëнное вместе, после которого сердце драли сотни шипов, от понимания, что им осталось рядом не так уж и много. Всë это было. Вот только то самое "не долго" оказалось вовсе не таким, каким его себе представлял Винс. Дейв исчез. Райя печально разводит руками. В голографических глазах – тоска и безнадëга, которой Винс пропитан насквозь, как и медленно погибающими цветами. – Это очень сложно объяснить, Кавински. Если быть краткой – Лололошка не принадлежит к этому миру, и он не мог не идти дальше. Он.. Не может это контролировать. – Но почему вы не сказали нам? Вместо жгучей агрессии – тяжëлая, как ватное одеяло, усталость, и адская боль в сердце. – А вы бы поверили? В зале, где находится Рехобоам траурная тишина. Кто-то плачет. Кто-то в шоке молчит. Кто-то отбивает непонятный ритм ногой по железному покрытию, в попытке понять, действительно ли это можно было предотвратить. Кавински молчит. Кавински чувствует, как тухлые бутоны медленно выталкиваются через горло, а опавшие листья копятся в желудке. – Он назвал себя Ангелом Смерти, а фигуру рядом с собой – Смотрящий, который только.. Смотрел. Он не проронил ни слова. Лололошка, кажется, видел их не в первый раз, и не сильно удивился, хотя и напрягся. Его трясëт. О, замечательно, просто чудесно! Восхитительно. Иначе не описать. Изодранные пальцы стискивают пуховик в карманах, кажется, вот-вот проделают дырки. Цветы ещë ближе к горлу. Ему плохо. – В этом мире его удерживало только очень старое сообщение, которое он получил даже до включения моего внешнего модуля, что странно... Кавински? Ты в порядке? Прекрасно. Теперь не только Калеб его нервно за плечо трясëт, но и все остальные наблюдает за тем, как Кавински всë сильнее и сильнее падает в яму собственного позора. Ну и плевать. Абсолютно плевать. Его рвëт. Нет. Его выворачивает на изнанку, попутно с вырванными кусками желудка и, кажется, горла. Глаза застилает пелена из адской боли, когда желудочный сок вперемешку с кровью и отвратительно воняющими бутонами льются наружу, падают из его рта, валятся и валятся, выкорчëвываются самим телом, скатываясь на ледяной пол вместе с солëными слезами, которые, стекая вниз по горлу, только сильнее дерут его. Кто-то держит Винса за плечи. Кто-то под грудью, чтобы он не упал лицом вниз на ту же мешанину, которую только что сблевал, попутно рыдая и давясь то ли слезами, то ли тем, что теперь лежит на полу. Отлично. Прекрасно. Теперь есть на что отвлечься. Теперь есть, кому помочь. Теперь есть, кого жалеть. Только Райя будет стоять в стороне, и тратить вычислительные мощности Рехобоама на то, чтобы понять всего один-единственный вопрос. Могло ли что-нибудь заставить Лололошку остаться с ними? Остаться.. С Винсом?