***
Этот день в психиатрической больнице проходил так, как и все предыдущие. Сегодня весь день шёл сильный ливень, Когда Джон пришел на работу, он лишь взглянул на голые деревья во дворе больницы, поежился от холода и поспешил в здание. Несмотря на широко открытые шторы, в кабинете доктора все равно был полумрак. Он поджёг свечу, она помогала писать, а ещё приносила тепло и уют. Сьюворд грел о нее продрогшие ладони, разминая покрасневшие костяшки пальцев. Он заполнял медицинские карты пациентов. В тишине закрытого кабинета было слышно только редкое чирканье ручки, и звук перелистывания бумаги. Даже дыхание психиатра растворилось где то в этом воздухе.***
Это тепло свечи и личную идиллию нарушил громкий хлопок двери. В кабинет ворвался Ренфилд. Он был в приступе ярости и неукротимого гнева. Джон в кресле удивился и нахмурился, резко поднявшись со стула. В комнате поднимается сквозняк, и единственный источник тепла и уюта тухнет. Свеча гаснет, а нервы Сьюворда не выдерживают нагрузку. Он подбегает к Ренфилду, с таким же порывом злости пытается обезвредить его, быстро и качественно. Но к него плохо получается. Он не успел заметить столовый нож в руке пациента. Мгновение и он полоснул Джона лезвием по запястью. Потекла алая кровь, в воздух выбросились частицы железа. Охранники подоспели, надевая на Ренфилда смирительную рубашку. Они извинились и увели его. Сьюворд направился к умывальнику, он вымыл руки ледяной водой, и теперь его тело спазмировало мелкой дрожью. Он снова зажёг свечу и говорил сам с собой: — Спокойно, Джон. Все наладится. Тебе нельзя быть таким распущенным, ты на работе! Он повязал марлю на раненое запястье, оно саднило почти так же, как душа доктора. Он стоял, прислонившись спиной к холодной стене, когда кто то постучал в дверь. Он запрокинул голову и быстро поморгал, приглушая слезы депрессии, которая, вероятно, приближалась. —кто там? — Это профессор, друг Джон. — Заходите профессор, как вы? — Я а порядке. Работаю в Амстердаме, но решил приехать навестить тебя. Как твой подопечный? Что с твоей рукой? — Ренфилд был в порядке последние несколько дней, но сегодня у него снова был приступ. Он в гневе порезал меня. Не понимаю, как работники столовой не уследили за столовым ножом! - Возмутился Сьюворд. — Ты прав, друг Джон. Им следует быть гораздо внимательнее, и не забывать, где и с кем они работают. — поддержал Ван Хельсинг с состраданием в глазах. Внезапно он переменился в лице. Его лицо выражало...боль..и что то ещё, такое глубокое и чистое, чего нельзя понять просто так. Ван Хельсинг снова заговорил. — Тебе больно, Джон? Твоя душа наверняка распадается на части. Ты не виноват. — Ч..что? Да, да учитель. Вы все же немного правы. Моя душа болит. — Подойди ко мне ближе, друг Джон. — тихо просил профессор. Сьюворд встал и медленно подошёл, тебе он был совсем рядом с телом Ван Хельсинга. — Молодец. А теперь позволь мне маленькую волю. Я знаю, ты, как мой лучший ученик, не любишь всех этих нежностей, но поверь мне, тебе полегчает. Ван Хельсинг взял холодные ладонь Джона в свои, мягко сжимая их, даря тепло, любовь, и ласку. Которой так не хватало Сьюворду в детстве. Доктор словно превратился в прекрасного маленького ребенка, который хочет на руки. — я должен сказать тебе кое что важное. Мой ученик, послушай, это глупо с моей стороны, но.. ты лучший из мужчина на свете. Я люблю тебя, Джон. Я всегда любил тебя и теперь, не могу молчать. А что чувствуешь ты? Сьюворд ненадолго оторопел, покрывшись густым румянцем. Затем он откашлялся, и ответил. — Я тоже люблю вас, мой профессор. Вы свет моей жизни, и я признаюсь вам. Люси, она меркнет рядом с вами. Прошу вас...один поцелуй. Профессор лишь молча закрыл глаза, и прильнул к губам доктора. Они целовались медленно и долго. Каждый из них пытался извлечь максимальную пользу. И каждый из них знал — это признание, очень важно. Это признание, начало чего-то большего. Джон совсем забыл о свече на столе, потому что его свеча в жизни, была перед ним. И он любил его, он признал это.