ID работы: 13875121

Тень Падшего Принца

Слэш
NC-17
В процессе
126
автор
Размер:
планируется Макси, написано 14 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
126 Нравится 7 Отзывы 22 В сборник Скачать

1. Очередной новый день одного юного герцога.

Настройки текста
      

      Юный герцог Габриэль Даттон сидел на широком парапете балкона своих покоев, что были в поместье, которое после смерти отца всецело принадлежало ему. Прохладный ветер с легкими нотками влаги играл с его белоснежными волосами. На его лице застыло выражение крайней задумчивости. Даттон с детства помнил только это состояние в природе и не мог объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Габриэль не понимал, что происходило с ним в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. Все это происходило не часто, лишь, когда ему случалось в предрассветный час быть уже на ногах и пережить недолгие минуты неведомого спокойствия, в самый пик которого и происходило это необъяснимое явление. Его можно было бы назвать дуновением, неким беззвучным, таинственным вздохом небес. Все тотчас же оживало, и первым, кто обретал движение и голос, была маленькая птичка, которая бесстрашно приземлилась на соседний парапет. Гейб не знал, что это за птица и откуда она взялась. Почему именно она прилетела сюда, чтобы разорвать цепь забвения? Если бы в одно такое утро ее бы вдруг не стало, то в жизни Даттона ничего бы не изменилось, но думать об этом не хотелось. Не здесь. Не сейчас. Габриэль запустил пятерню в волосы, зачесывая их назад, шумно выдыхая — этот жест был буквально пропитан какой-то растерянностью, даже отчаянностью, словно юноша оказался перед проблемой, которую так просто не решить. На самом деле, Габриэль Даттон всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твёрдо и прочно стоять обеими ногами на земле. Но была одна вещь, вера в которую у него сохранилась, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», что тот в себе любовно взрастил. Во что же он верил? В то, что человек рождался либо под счастливой звездой, либо нет, и это преследовало его до конца дней. Габриэль, отняв жизнь у своей матери, родился на два месяца раньше срока, не весил и килограмма. Надежды на то, что мальчишка выживет, не было — лишь отец верил, что сын справится, хотя и винил его в смерти своей жены. Совсем ещё юный, едва родившийся, Даттон боролся за свою жизнь, и с того момента ему предстояло бороться за нее и впредь. На самом выживании сразу после рождения ничего не закончилось. Отец хотел мальчика, наследника, и именно ради этого устремления не пытался в своё время уговорить жену избавиться от ребёнка до его рождения, хотя беременность и была поздней, тяжёлой — сын должен был помогать, стать опорой, продолжить род. Его надежды претворились в жизнь — родился сын. Вот только… Роды проходили тяжело и раньше условленного срока, а закончилось все тем, что отец узнал о том, что родившийся сын своим появлением на свет отнял жизнь у его жены. Так мальчишка, что отчаянно боролся за свою жизнь, стал огромнейшим разочарованием для своего отца, едва появившись на свет, о чем тот временами напоминал ему. Это и было в его понимании — «родиться под несчастливой звездой». Гейб с самого детства верил, что его звезда самая, что ни на есть, несчастливая. Светлая кость, аквамариновая кровь. Тонкопалые эстеты и утонченные садисты — они рождаются с по умолчанию заложенными в подкорку манерами и осознанием предопределённости своей судьбы. Слушают разговоры о величии. Дети высокородных семейств, взращённые на неплодородной почве брака по расчёту, удобренные холодностью собственных родителей, политые тотальной нелюбовью. Они растут кривыми деревьями в редком лесу под названием «высшее общество», чем и пытаются гордиться. Никакой тебе детской непосредственности, никакого здорового любопытства. С первых шагов своих они учатся держать спину и тянуть носок. Кто-то скажет, что Габриэль Даттон родился с серебряной ложкой во рту… и будет отчасти прав. Лишь отчасти. Про единственного сына семьи Даттон говорили многие. Впрочем, люди всегда любили почесать языками вне зависимости от своего статуса, положения и достатка. Нельзя сказать, что юноша был известен своими «похождениями» — наоборот, славился своей сдержанностью, холодностью и исключительным воспитанием. Вот только говорили не об этом вовсе, а об его внешних данных и успехах в учёбе, хоть он и учился на дому. Утонченные и тонкие черты, как и прямые белоснежные, словно первый снег, достающие своими концами до плеч, волосы, достались ему от уже покойной матери, которая в дни своей молодости считалась самой настоящей красавицей. Широкие точеные скулы, чуть раскосые светло-серые, цвета зимнего неба, глаза в обрамлении чёрных густых и длинных ресниц, маленький, немного вздернутый аккуратный нос, не слишком пухлые, но, вместе с тем, не слишком узкие губы, две безукоризненно четкие тонкие линии темных бровей и по-аристократически бледная кожа. Никому бы и в голову не пришло поучить его манерам или укорить в чем-то — по крайней мере, в детстве. Тогда у него всегда был загодя продуманный кодекс, к любым неожиданностям он был готов. А все потому, что Габриэль прекрасно был знаком со словом «долг». Оно сопровождало его практически с рождения. Многие отдали бы все, чтобы родиться сыном его уже покойного отца, совершенно не подозревая, что за этим кроется. Юноша с самого детства был скован по рукам и ногам. Он должен был быть идеальным сыном, достойным наследником, должен слушаться отца, должен держать лицо, должен иметь идеальный табель успеваемости, должен печься о своей репутации, должен общаться с равными по положению людьми, должен делать все на благо своего рода, своей семьи… должен, должен, должен… Одному все эти «должен» на своих плечах не унести. В его клетке из бесчисленных обязательств и бесконечных «должен» воздух постепенно заканчивался. Нехватка воздуха — вот, что ощущал Габриэль. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само его естество. Первые ростки оказались пущены тогда, когда он едва научился ходить. Наверное, именно из-за этого Гейб в своё время ухватился за шанс обучаться в военной академии, где и познакомился с Акито Хьюгой, с которым поначалу даже не поладил, соперничая и соревнуясь в каждой мелочи, из-за чего их вражда стала практически легендарной, однако потом он стал для него в дальнейшем не просто другом, а самым настоящим братом, тем, кому можно было без оглядки подставить спину, хотя и не афишировали свою дружбу, предпочитая продолжать разыгрывать вражду. Кто же знал, что юноша будет настолько талантлив, что закончит ее досрочно, а вскоре и вовсе понесёт службу бок о бок с Акито? Вот только через время их личные дела изменились, они изменились тогда, когда Император выделил их среди всех, сделав Тенями Империи. Для всех тот же Габриэль не справился с обучением в военной академии из-за слабого здоровья и продолжил учиться на дому, став настоящим затворником. А Акито и вовсе словно бы никогда и не существовал. Но на самом деле… все было иначе. У юношей получилось стать лучшими: особенно касательно физической подготовки и пилотирования найтмером. Однако их не посвятили в рыцари, ведь гласность была под запретом. Гейб и Акито стали Тенями, подчиняясь напрямую Императору, выполняя те задания, которые не поручают Рыцарям Круга, которым не нужна гласность, и искусно разыгрывая вражду друг с другом перед Императором, чтобы у того не возникло вопросов о дружбе дворянина и одиннадцатого. Тогда, только заступив на службу в юном возрасте, Даттон был горд, невообразимо горд собой. Вот только… с течением времени все изменилось. Он, выполняя задание за заданием, поручение за поручением, узнавал многое из того, что всегда таилось в тени своего рода занавеса. Когда все рухнуло? На этот вопрос не было точного ответа, лишь приблизительный: когда юноша пошёл против Империи, против Императора — именно тогда привычная и такая простая жизнь, состоящая из череды заданий, что сменяли друг друга, осыпалась мелким крошевом прямо к ногам, хотя трещины появились много раньше. Одно решение, принятое поперёк воли Императора… одного этого хватило, чтобы его разжаловали, подвергли пыткам в наказание, следы от которых остались на спине в виде уродливых шрамов, а после вернули в «зону 11» обычным герцогом Габриэлем Даттоном. Благо, отец к моменту его возвращения был уже мёртв — если подумать, сердечный приступ не такая уж и редкость в его-то возрасте — поэтому некому было смешать юношу с грязью за позорное возвращение. Впервые… он был сам себе хозяином. Больше не никчёмный сын своего отца. Больше не цепной пёс Императора. По крайней мере, так думалось в начале. Впрочем, эта свобода была лишь далекой от какой-либо достоверности видимостью — иллюзий на сей счёт у него не было. Ведь Акито отправили вместе с ним: для общественности тот стал его слугой, но на деле должен был следить за Габриэлем. Пожалуй, именно тогда они не пожалели о том, что долгое время разыгрывали спектакль из вражды и соперничества. Ведь только благодаря этому Акито в глазах Императора стал идеальным надзирателем на опальной Тени Империи. Что же было дальше? Для общественности герцог Габриэль Даттон, наконец, поправил своё здоровье настолько, чтобы выйти в свет, причем, в сопровождении странного слуги. Однако прижиться в новых для него реалиях и обстоятельствах так и не вышло. Ему так и не удалось привыкнуть к жизни представителя высшего света — казалось, был не создан для чего-то подобного, несмотря ни на что, на поле боя в найтмере ему было комфортнее, легче. Да, он притягивал взгляды, вызывал интерес, но те же избалованные ровесники из других благородных семейств считали его странным и чудным, откровенно сторонясь, несмотря на его благородное происхождение, хотя нельзя сказать, что Гейб сам пытался хоть с кем-то подружиться, держа взаимную дистанцию. Балы, выставки, званые вечера — не для него. И это, наверное, даже неудивительно. В конце концов, сначала был гнёт отца и обучение на дому, потом учеба в закрытой военной академии с досрочным выпуском, а после служба под началом Императора с убийством неугодных людей, присутствием на странных переговорах, участие в пытках, допросах и казнях, которые так и не придали гласности, зачистка того, что всегда оставалось за кулисами, а завершающей точкой всему стало заточение в казематах Императора на пол года, из-за чего юноша чуть не забыл собственное имя, удержавшись на кровью лишь силой воли и упрямством. Естественно, что после всего жизнь герцога казалась незаслуженной, неуместной и совершенно неправильной, а сам он во всем этом чувствовал себя лишним. Да и как иначе? Даттон не был наивным глупцом. А посему прекрасно понимал, что его никто и никуда не отпускал — немудрено, учитывая, сколько ему было известно. Единственной поддержкой, тем самым, кто удержал его на самом краю бездны от падения, оказался именно Акито, его друг и невольный надзиратель в одном лице — хотя надо было видеть, как он злился, когда Даттон тогда не подчинился приказу, однако готов был пойти под трибунал вместе с ним, ведь сам с трудом переносил Империю и все то, через что им пришлось пройти. Габриэль с шумом выдохнул. На миг подумалось… а что бы сказал отец, окажись он вдруг жив и рядом, увидь сына в таком состоянии?

«Я тобой разочарован.»

Всего три коротких и лаконичных слова. Вот только смысла в них сокрыто было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. И да… это были бы именно эти слова. Вот только ими бы не ограничился… Юноша будто бы видел его в этот момент… словно он был действительно здесь, рядом. Отец бы лишь сжал губы ещё сильнее, от чего те превратились бы в тонкую линию, в то время как в его глазах прочно застыло разочарование — именно так он всегда смотрел на собственного сына… словно тот и впрямь был самым большим его разочарованием. В такие моменты, ощущая на себе подобный взгляд, будучи ещё совсем желторотым юнцом, он изо всех сил старался все исправить, выправить. Но… Правда в том, что каждый такой взгляд оставлял саднящие царапины-порезы где-то внутри, в наличии которых он вряд ли бы признался даже самому себе.

«Я тобой разочарован.»

Воздух с шумом покинул легкие. Габриэль прикрыл глаза. Пальцы едва заметно дрогнули раз, другой.       — К черту… — на выдохе, на грани слышимости, хотя юноше его происхождения и статуса не стоило так выражаться, но сейчас его все равно никто не слышал. Да. К черту все это… В конце концов, он никогда не был силён в самокопании, жалости к себе и прочих не самых приятных вещах. Да, происходящее располагало к подобному, но все же… начинать не стоило. Это, в любом случае, не решило бы ни одной проблемы, а лишь усилило бы и продлило внутреннюю агонию — того, что было, и так уже в избытке. Да и… чего толку думать о том, что уже произошло и что не изменить? Есть и другое, о чем определенно стоило подумать. Например? Сегодня устраивался небольшой закрытый приёмы для элиты «зоны 11», и он обязан был его посетить. Хотя и не сказать, что Габриэль испытывал хоть какое воодушевление от грядущего, наоборот, для него это было самой настоящей пыткой…       — Молодой господин изволит спуститься к завтраку? Габриэль вздрогнул от неожиданности, резко обернувшись, тут же натыкаясь взглядом на Акито, который уже был на ногах и в костюме дворецкого. Хотя, надо сказать, его внешний вид все же был далек от идеальности — галстук отсутствовал, две верхние пуговицы не застегнуты.       — Не паясничай, — вздохнул юноша.       — Что вы, господин… И в мыслях не было, — его лицо оставалось спокойным, но маска холодной безэмоциональности шла трещинами из-за дрогнувших в намеке на усмешку уголков губ и неожиданно теплого веселья в глазах. — Просто стараюсь вжиться в роль дворецкого герцога Даттона. Получается?       — Пуговицы застегни, — хмыкнул Габриэль, уходя прочь. — И где ты снова забыл свой галстук?

***

      Ночь на «зону 11» опускалась медленно и тягуче — наверное, так же как переливается густой кисель через край переполненной чашки. Небеса смуглели издевательски постепенно. Солнечный диск нехотя проваливался за горизонт, разбрызгивая в стороны кроваво-золотистые блики, будто бы стремясь ими зацепиться за свинцовые тучи и задержаться подольше. Герцог Даттон был в ночном клубе. По собственному желанию? Конечно же, нет. Скорее уж, по нужде. Его пригласили на закрытый приём-вечеринку, где собирали самые высокопоставленные и не чистые на руку дворяне со своими взрослыми отпрысками — кто-то отдохнуть, кто-то по делу, однако внутрь можно было попасть лишь по приглашению. Казалось, раз Габриэль не хотел идти, то мог легко провести эту ночь дома, но это не так. Ему нужно было переговорить с одним из партнёров по бизнесу, который унаследовал от отца вместе с титулом — к сожалению, поймать этого скользкого типа в каком-либо другом месте было сложно. Переговоры уже были завершены и, вроде как, можно было уйти, но негласные правила предписывали остаться хотя бы ещё на пару часов, иначе его ранний уход, воспринялся бы неуважением к устроителям приёма, что, безусловно, печально. К слову, клуб «Silver» не особо-то и отличался от других клубов чисто визуально несмотря на то, что располагался в центре «зоны 11» — хотя быть объективным оценщиком у Гейба вряд ли получится. В конце концов, он слишком редко бывал в подобных местах. И нельзя сказать, что сильно стремился исправить подобное. Полумрак, неоновые огни, диско-шар, шесты с танцовщицами, барные стойки, столики, чиллауты, полностью отгороженные VIP зоны для переговоров, танцплощадка, охранники на входе, администраторы, менеджеры, официанты — все это было, как, впрочем, наверное, и в любом другом клубе. Но и отличия имелись, причем обычному обывателю они точно бросились бы в глаза. Если, конечно, этот обыватель был бы в здравом уме и разбирался бы в стоимости вещей. Зачем это? Все просто. Обстановка в клубе «Silver» хоть и была обычной, но даже ручка от одной из дверей этого клуба стоила целое состояние. К тому же, было ее и главное отличие — именно людей тут было не так уж и много, благодаря условию о наличии приглашения. Клубная музыка била по барабанным перепонкам не хуже любой автоматной очереди и гораздо прицельнее. Ритм учащается с каждым треком. Ухающие басы проникают внутрь, прямо под кожу, как самый настоящий наркотик, заполняя собой без остатка, учащая пульс, разгоняя кровь и затуманивая разум. Темнота рвётся на лоскуты под напором беспрестанно мелькающих неоновых огней и самых разных прожекторов. Все рябит, мигает, пульсирует… Тела на танцполе дико подергивались, по какой-то глупости называя свои предсмертные конвульсии танцем. На сцене извивались, подобно самым настоящим змеям, вымазанные блестящим гелем, гоу-гоу танцовщицы — явно одиннадцатые — приковывая к себе взгляды посетителей разной степени опьянения и адекватности. Официанты поднимали руки с подносами над головой, чтобы протиснуться с заказами в нужном им направлении. Такое было ощущение, что ад вдруг разверзся, и все его постояльцы переместились сюда, поглощённые своей агонией. В голове Габриэля Даттона невольно пронеслись строчки из одной книги, что входила в список любимых…

«Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется… здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки…»

Эти строки никак не вписывались в окружающую Габриэля атмосферу: звучали в его голове слишком вышколенно, гротескно и словно бы насмешливо. Однако, несмотря на это, они идеально подходили. Даттон помнил, как все было до того, как его разжаловали… Когда азарт, что заставлял гореть плоть, само нутро, кружил голову, туманил разум, утихал с завершением очередного задания, на смену ему приходила пустота. К сожалению, Гейб слишком хорошо знал, что неизменно следовало «после». Трезвость всегда приходила неожиданно, сменяясь паршивой тянущей пустотой, от которой ломило все тело, а ещё осознание всей той грязи и крови, что в очередной раз покрыли его тело. И так по замкнутому кругу, из которого не сбежать и не вырваться. Габриэль с трудом переносил эту пустоту, что неизменно приходила после выполнения очередного задания. От того в нем всегда оставалась незыблемой тяга ее заполнить… даже тем же алкоголем, который впервые попробовал в шестнадцать. Сейчас же после всего все стало много хуже, острее. Именно поэтому впервые за долгое время, оказавшись на закрытом приёме в ночном клубе, Гейб заказал алкоголь, как делал это год назад, когда ещё служил Императору, выполняя задание за заданием. Жестокая шутка. Нет, серьезно. Реклама алкоголя горазда на разного рода обещания. Но вот уже в который раз Габриэль убеждался, что та безбожно врала, легко обводя вокруг пальца тех наивных ребят, кто «повелся» и продолжал «вестись» каждый раз в хлипкой, но при этом неубиваемой надежде на «чудо». А ведь юноша пробовал спиртные напитки, причём, самые разные. И нельзя было сказать, что те на него не влияли. Конечно, какое-то влияние было. Но обещанной свободы от власти разума в пользу бессознательного Даттон так и не получил в своих отчаянных и неустанных попытках ее порою обрести, прямо как сейчас. Лёгкость, безумие, эйфория… все это, конечно, было. Вот только без налёта искусственности не обойтись — даже под чем-то, Габриэль это понимал всегда. Ликовал организм, ещё тело. Но не разум. Разум цинично и раздражающе громко потешался над попытками выйти из-под его власти каждый-чертов-раз. Что такое «скука»? «Скука» — это вид отрицательно окрашенной эмоции или настроения; пассивное психическое состояние, характеризующееся снижением активности, отсутствием интереса к какой-либо деятельности, окружающему миру и другим людям. Скука, в отличие от апатии, сопровождается раздражительностью и беспокойством. Состояние скуки может быть вызвано как внешними причинами — монотонная работа, недостаток общения, сенсорная депривация, так и внутренней опустошённостью и неспособностью к эмоциональным переживаниям, вызывающим радость, ощущением отсутствия цели и смысла жизни», но это лишь официальное толкование, которое можно с легкостью найти в словаре или в некоторых справочниках по психологии. На деле же всё чуточку иначе… Хотя так со всеми эмоциями и чувствами. Сухими словами и терминами невозможно передать всю полноту понятия слова «скука». Подобное надо именно прочувствовать полностью. И лучше… на себе. Именно это испытывал Габриэль, с удобством расположившись на удлиненном диване в клубе в компании одиннадцатых: парня и девушки, что зарабатывали здесь себе, развлекая гостей, удовлетворяя их плотские нужды. Первый коктейль заменил собой второй, который сейчас переливался в бокале, подсвеченный неоновыми всполохами. Грохочущая музыка не раздражала… даже наоборот, позволяла не погружаться в собственные мысли слишком глубоко. Или только так казалось? Даттон покачивал в такт ногой, улавливая ритм. Внутри словно бы тлела одинокая искра, царапающая ребра, вынуждающая сделать хоть что-то, чтобы развеять тягучее марево скуки — оно оплетало его неразрывным жгутами, не позволяя толком вдохнуть живительного кислорода, издевательски вторя погоде снаружи. Погода снаружи, надо сказать, была премерзкая. Натянутая до предела, и от того дрожащая, нить из тускло-серых дней — колючая и режущая — опутывала всё, подобно паутине, из которой не сбежать, не выбраться, сколько ни пытайся. Шипящая почти-дождем реальность нависала над «зоной 11» небом цвета пустоты и тяжелых свинцовых туч. Настолько влажно, казалось, воздух можно было пить вместо воды — по земле уже целые сутки стелился влажными комками туман, забираясь сейчас своей невозможной сыростью под одежду, приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать этого аромата прелой листвы, которым пропитался, казалось, все вокруг. Раньше Габриэль склонен был винить в своей невзаимности с этим промозглым июлем погоду, которая совершенно не соответствовала лету, вступая в своеобразный сговор с внутренним состоянием юноши. Но, к сожалению, погодой все не ограничилось… Нет, у него с этим июлем совершенно точно не взаимно, тот бредил каким-то «неГабриэлем». Хотелось заклеймить этот месяц раскаленным железом, выжечь из календаря… и если тот не расплавится под давлением температуры, то хотя бы немного потеплел бы к юному герцогу. Невзаимный июль. Совершенно невзаимный. Вот Даттон и ждал хоть чего-то, что позволит ему… нет, не вдохнуть полной грудью, хотя бы отвлечься было достаточно. Потому что алкоголь, музыка, неон и относительно приятная глазу навязанная компания совершенно не справлялись с этой задачей. А если подумать… что такое это «ожидание»? Нет, правда. Сам юноша частенько философствовал — прекрасно помогало занять голову и переключиться с чего-то более реального и предметного. О том, как воспринимать «ожидание», Гейб раньше не задумывался. Но сейчас, кажется, мог подобрать подходящую ассоциацию. Это… это как ограниченный обрывок времени. Невольно вспоминалась точная наука чисел, а именно начерченный отрезок с буквами «А» и «В» на концах, где сам Бейн — лишь точка, что стремилась от одного конца к другому. И… Вроде хотелось побыстрее, но максимальная скорость пересечения ограничена слишком многими обстоятельствами и факторами так, что увеличить ее не было возможности, хотя и хотелось до ломоты в костях и какого-то трепета где-то внутри, под рёбрами. Да, пожалуй, это и было «ожидание» в его понимании. И Даттон не любил ждать, пусть ему и пришлось выдрессировать в себе терпимость к ожиданию, но любви к подобному это не прибавило. Габриэль скользил скучающим взглядом по посетителям, что заполнили клуб. Честно? Даже не рассматривал их лиц — они все для него словно бы превратились в одну сплошную, бесконечную и совершенно безликую массу. До саднящего неприятно, тошно. Был бы здесь Акито, возможно, все воспринималось бы легче, но на этом приёме наличие слуг из одиннадцатых, даже если те являлись жалованными британцами, не приветствовалось. Вдруг… …взгляд споткнулся обо что-то. Как если бы зацепился за что-то. Словно… словно на безупречно ровном полотне скучной безликости появилась неожиданная шероховатость. Габриэль не придал значения. Можно сказать, заранее записал в раздел «не слишком важное». Ведь не могло быть ничего особенного или хоть сколько-нибудь из ряда вон выбивающегося. Вот только взгляд, вопреки его воли, вновь скользнул. Более цепко, внимательно. В безотчётной попытке найти ту самую «шероховатость». И… Честно? В какой-то момент даже почти уверился, что ему и вовсе показалось, просто почудилось, навеялось парами алкоголя и невыносимостью ожидания чего-то… неизвестного. Игра воспалённого разума, не более. Габриэль поскрёб ногтем тонкую и изящную ножку бокала, даже не замечая за собой этого движения, которое было буквально олицетворением задумчивости И именно тогда, когда взгляд уже готов был с налетом разочарования скользнуть обратно к собственному бокалу, как вдруг остановился на барной стойке, которая маячила в отдалении. Это даже ввело в некоторое подобие ступора. Габриэль не понял, что именно привлекло его внимание. И лишь спустя с десяток секунд осознал, что это и была та самая шероховатость. А именно… миленькая девушка в довольно скромном по здешним меркам закрытом чёрном платье длиною чуть ниже колен. Барная стойка хоть и находилась на расстоянии, но и не так уж и далеко. Со своего места Габриэль прекрасно мог разглядеть ее профиль и не только. И не понимал, что именно заставило его взгляд остановиться. Хотелось понять, разобраться. Явно британка. Высокий, как для девушки, рост. Стройная — хотя плечи чуть более широкие, чем нужно. Волосы цвета индиго — коротко острижены, едва касаются плеч, лишь спереди две длинные пряди обрамляют лицо. Черты лица ровные, немного тонкие, даже мягкие. Обычная девушка, как на первый взгляд. Но в ней словно было что-то знакомое. Кто она? Честно? Первой мыслью было: «военная». И вряд ли Габриэль в этом ошибался. А что? Слишком узнаваемой была выправка. И не титулованная — уж слишком заката держалась, особенно в сравнении с местным «колоритом», и явно нервничала — последнее было очень заметно по тому факту, как незнакомка терзала пальцами ремешок своей небольшой сумочки. Так… кто же она? Габриэль смотрел долго, практически не отрываясь, чтобы не потерять из виду — та даже пару раз поднимала взгляд на герцога, но скользящий, невидящий, словно думала о чём-то. Видел, как та поднимала свой бокал… коктейль узнать не сложно — «Розита». Подносила к губам. И, казалось, делала глоток. Вот только алкоголя в бокале меньше не становилось. Юноша не был дураком. Понимал, что заказанный напиток не более, чем способ слиться с толпой, не выбиваться из общей массы, не привлечь внимание. Но девушка крупно просчиталась, даже не подозревая, что тем самым привлекла больше внимания, чем могла бы, не будь в ее руках бокала вовсе. А ещё… ещё она продолжала казаться знакомой. Это было странно. В конце концов, Габриэля никогда нельзя было назвать общительным или душой компании — не из тех, у кого много приятелей и знакомых. Да что там… Учитывая весьма своеобразные обстоятельства его жизни на протяжении многих лет, был уверен, что с ней не пересекался. Но… она все равно казалась до странного знакомой. Почти «дежавю», если можно так выразиться. Память подводила, а нужные воспоминания ускользали от него со змеиной ловкостью, не давая за них зацепиться, оставляя после себя лишь зыбкий флёр узнавания. Казалось, если продолжит смотреть ещё хотя бы пару секунд, то обязательно вспомнит. Сесиль Круми! Да, эта догадка стала сродни самому настоящему озарению. Даттон даже на какой-то миг почувствовал себя Исааком Ньютоном. Нет, серьезно. Вероятно, тот тогда испытывал схожие с ним чувства, ведь вместе с упавшим яблоком его пронзила идея, которая по итогу породила закон всемирного тяготения. На Габриэля, конечно же, ничего не падало. С чего бы чему-то падать ему на голову здесь? Но озарение было столь сильным и внезапным, что казалось практически физически ощутимым. Юноша знал ее, но не лично. Скорее, ему пришлось узнать о ее существовании. Как так вышло? Все дело было в некоем графе Ллойде Асплунде. Именно этот человек делал найтмеры для Габриэля и Акито в своё время: не знал личности «Теней», для кого и делал новые «игрушки», но некоторые записи с заданий ему высылались, чтобы сделать необходимый анализ для обновления найтмеров. Даттон мог вспомнить, когда именно все произошло, но в один из дней, когда получил обновлённый найтмер, нашёл в нем записку: «Спасибо за то, что стал такой отличной запчастью. Л. А.» — гадать о том, кто автор долго не пришлось. Собственно, тогда и узнал о существовании Сесиль, которая была помощницей графа, наведя необходимые справки. Один раз и вовсе вместо записки были пудинги, точнее, пять штук пудингов — помнится, Акито тогда неплохо повеселился сказав: «Похоже, у тебя завёлся поклонник, причём, такой же чокнутый, как ты и я.». Гейб не любил пудинги, но счёл это забавным, хотя никогда и ничего не оставлял в ответ — просто не видел смысла, ибо чаще всего не было уверенности, что вернётся обратно. Как вообще относился к этому странному графу? Честно? Поначалу никак. Но записки, которые появлялись в салоне найтмера после каждого ремонта или обновления, все же смогли зародить интерес. И вроде в них не было ничего особенного: «В этот раз ты перестарался… Мне пришлось собирать найтмер практически заново! Хоть представляешь, как это сложно? Боже-боже, надеюсь, мне удвоят финансирование за сверхурочные… Л. А.»… и ведь Габриэль постарался на следующем задании избежать сильных повреждений, но при этом выполнить миссию, на что получил ответ: «В этот раз найтмер почти целый. Неужели ты решил меня пожалеть? Это так трогательно! Я даже прослезился! Честно-честно! Л. А.», а ещё было: «Надеюсь, ты очень постараешься не умереть в новой вылазке. Очень не хочется, терять такую запчасть. Удачки! Л. А.», «Надеюсь тебе понравились пудинги! Мадам Розмари в этом деле особенно хороша! Л. А.» и все в таком духе. Просто какие-то глупые записки, не несущие в себе какого-то особого смысла, если подумать. Однако Габриэль и сам не уловил, когда начал ждать их, отвечая на них различными действиями непосредственно на заданиях, хотя эти самые его «ответы» вычленить из обычно поведения было сложно, но все же. А что? Пусть он и не жаждал особо общения, как ему казалось, но ему его не хватало, даже такого одностороннего — правда, вряд ли юноша себе бы в этом признался. Даже то, что Гейб пытался разузнать о графе Ллойде Асплунде, объяснил себе все тем, что это нечто вроде подстраховки, чтобы себя обезопасить, хотя тот же Акито подобный интерес считал опасным. Так… Как после всего Даттон к нему относился? Пожалуй, тут подходили слова «интерес» и своего рода «восхищение». Нет, юноша все ещё не знал его, как человека, да и не пытался этого узнать — иначе ответил бы на записки. Тогда что же его восхищало? Талант графа, его увлеченность и то, что становилось результатом его трудов. Впрочем, вряд ли стоило сейчас об этом думать. Габриэль выскользнул из паутины мыслей и воспоминаний в действительность, вновь концентрируя своё внимание на девушке. Зачем она здесь? Габриэль не знал, сколько именно прошло времени, пока он концентрировал своё внимание на Сесиль, которая точно никак не могла быть приглашена на этот приём. В какой-то момент все же отвлёкся — рука девушки, что сразу после переговоров села рядом с ним по приказу устроителя сего мероприятия, чтобы развлекать, хотел ли того Даттон или нет, довольно фривольно легла на его бедро, поднимаясь выше… хватило одного взгляда, чтобы это рука испарилась сама собой без каких-либо либо лишних просьб. Взгляд почти сразу направился по уже знакомой траектории, прямиком к барной стойке. Вот только… За то время, когда юноша отвлёкся, все изменилось. Больше не было бокала и отрешенной задумчивости на лице — он даже саму девушку больше не видел, за двумя широкими спинами дворян. Впрочем, силуэт девушки вскоре мелькает — один из той парочки властно удерживает ее за запястье. И ведь Габриэль уверен, что та вполне была способна постоять за себя, вот только ударить тут кого-то равноценно приговору. Именно поэтому девушкам без титула, пусть и британкам, лучше не появляться на подобных приёмах без сопровождения — чревато неприятными последствиями. Габриэль не должен был вмешиваться. А что? Он никогда не был героем, не стремился им становиться — иллюзий на сей счёт у него не было. Если бы составляли рейтинг героев, эдаких рыцарей в сияющих доспехах — не занял бы даже последнее место, скорее, просто бы не вошёл в него. Не просил этого. Не хотел. Никогда не хотел. Просто не подходил для этого. К тому же, они с Сесиль были даже не знакомы лично — лишь мельком изучил ее личное дело в своё время, и то только по той причине, что она работала вместе с графом Асплундом. Так что, у него не было никаких обязательств перед ней, мог просто игнорировать происходящее. Да и Акито точно не оценил бы это внезапное и совершенно незапланированное геройство, однако его прямо сейчас здесь не было. Одним литым движением юноша легко поднялся с дивана, направляясь к барной стойке, где клубная музыка уже не так оглушала — толпа перед ним расступалась, не создавая лишних помех. Ещё несколько шагов… Честно? Пожалуй, даже под пытками не смог бы объяснить, зачем ему все это, зачем все же решил вмешаться. Тогда что это тогда было? Просто порыв. Порыв, рождённый зудящей под кожей скукой, не более. Возможно, в будущем он даже обо всем этом пожалеет. Вот только уже ничего не переиграть, ведь решение, пусть по-своему рисковое, совершенно сумасбродное, необдуманное и ему несвойственное, но оно было принято. Надо сказать, подошел Габриэль весьма вовремя. Рука маркиза Грасси уже вольготно расположилась на бедре Сесиль, которая явно изо всех сил сдерживалась, чтобы не скрутить дворянина здесь и сейчас лишь бы закончить балаган, пытаясь достучаться исключительно словами, которые даже звучали вежливо: «Маркиз Грасси, перестаньте пожалуйста.», «Людям вашего положения присуща сдержанность.», «Я уверены, вы благородный человек.», «Вы неправильно поняли. Я говорила о финансировании проекта графа Асплунда.» — ее голос заметно дрожал. Но попытки достучаться подобным образом для неё были тщетными с самого начала — Габриэль знал это слишком хорошо. Маркизу не было никакого дела до того, что там говорил «какой-то там военный офицер без титула», ведь для него она была лишь хорошенькой девчушкой с ладной фигуркой, а говорливому рту можно было найти более приятное применение.       — Расслабься, детка. Уверен, тебе понравится. Еще будешь стонать мое имя и просить «еще»… В воображении Грасси и его приятеля, видимо, эти уговоры должны были сработать. Впрочем, удивительно, что он вообще на них расщедрился — в конце концов, на подобных закрытых приёмах слишком мало правил, которым необходимо было следовать, и многое из того, на что они решались здесь, в любом другом месте порицалось бы или вовсе запрещалось, но… не здесь. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но именно в этот момент…       — Я бы на вашем месте не стал бы этого делать, — да, именно с этими словами Габриэль решил вмешаться в происходящее. Девушка резко распахнула глаза, жадно хватая ртом воздух — явно не ожидала вмешательства со стороны. Даттон будто бы слышал, как отчаянно трепыхалось ее сердце о чугунные ребра.       — Парень, иди-ка лучше к своей мамочке… Не мешай взрослым развлекаться, — растягивая гласные, пробасил Грасси, так и не обернувшись, а посему и не подозревал о личности подошедшего. — Если хочешь, будешь следующим в очереди.       — Вот сейчас было даже обидно… — протянул Габриэль. — Никогда не любил очереди. Именно в этот момент приятель маркиза Грасси все же обернулся. Лично Даттон его не знал, но вот ему он похоже был знаком — во всяком случае, глаза его расширились весьма красноречиво, четко говоря об узнавании. Он тут же судорожно застучал по плечу маркиза, не отводя при этом взгляда от юноши, язык воровато скользнул по нижней губе, выдавая волнение и нервное напряжение с головой.       — Да что?! — ворчливо и как-то раздраженно откликнулся Грасси. Тот ему что-то шепнул. Даттон отчётливо расслышал часть: «…это герцог…». Даже забавляло, как один лишь титул мог изменить ситуацию на корню. Грасси обернулся резко, практически тут же выпуская тонкое девичье запястье. А его лицо стало самой настоящей инсталляцией такого спектра эмоций, что его лицо уподобилось хамелеону, меняя цвета под стать неоновым огням, что рассекали здешний полумрак.       — Прошу прощения за оплошность, герцог Даттон! — даже склонил голову в подобии извинения. — Мы не знали, что она с вами… — и пихнул локтем своего товарища, что тоже поспешил склониться, бормоча невнятные извинения. Конечно, Сесиль не пришла сюда с Габриэлем. Как уже говорилось ранее, они даже не были знакомы лично. И вряд ли девушка могла хотя бы предположить, что именно его навыки и данные анализировала для графа Асплунда. Однако несмотря на все это, поправлять их Даттон не стал, оставляя тем самым факт того, была ли Сесиль с ним или нет в подвешенном состоянии. Надо сказать, маркизу и его другу хватило ума не пытаться выяснять правдивость собственных предположений — все же даже у таких приёмов были правила, составленные специально «от дураков». Так что, на этом все и закончилось. И уже вскоре они поспешили уйти прочь. Хотя Габриэль все равно смог расслышать последние слева Грасси: «Чертов напыщенный сопляк! И далась ему эта сучка? Неужели нельзя подыскать другую, раз так припекло?!». Что тут скажешь? Их явно не устраивал подобный расклад, но развивать конфликт с герцогом из-за девушки — большая ошибка. Именно поэтому им и пришлось проглотить своё недовольство и уйти — таковы правила, причём, не только на этом приёме.       — Вы… — начала было Сесиль.       — На подобных приёмах девушкам лучше не оставаться без сопровождения. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми.       — Я знаю, но… — девушка опустила взгляд в пол. Со стороны могло показаться, что та не говорила вовсе, а просто стояла, стыдливо понурив голову, осознавая собственную опрометчивость. Но Габриэль точно расслышал ее тихое бормотание: «…этот новый проект…», «…просто очень нужно финансирование…» и «…и не было выбора…». Новый проект? Не было выбора? Финансирование? Не знай Даттон, кто перед ним, это бормотание ничего не дало. Однако ему было известно, чьей девушка была помощницей. Конечно, ещё не знал всего, но более менее сложить первоначальную картинку из имеющихся кусочков пазла уже вполне мог: видимо, у графа Асплунда был новый проект, нуждающийся в финансовой поддержке или что-то вроде того — соображал юноша быстро, ведь в конце концов, когда был ещё «Тенью Империи», пришло понимание того, что думать и подстраиваться под быстро меняющиеся обстоятельства необходимо быстро, если хочешь дотянуть до следующего дня.       — Ой, что это я в самом деле… — снова заговорила Сесиль. — Спасибо вам, правда… — добавила она. — Вы ведь герцог Даттон? Меня зовут Сесиль… Сесиль Круми.       — Не стоит благодарности. Это было не сложно, — отозвался Габриэль. — Но я расслышал вы говорили о финансировании и каком-то проекте. Может, расскажете?       — А? Проект? — на миг даже растерялась. — Да, точно… Проект. Но… он в сфере военных разработок… ну, знаете… инженерия, найтмеры. Я не думаю… не думаю, что вам такое может быть интересно… Обидно. Нет, вряд ли Сесиль сознательно хотела его обидеть или задеть. Просто так сложилось. Так сложилось, что подавляющее большинство дворян только и знает, что кичиться своим происхождением и деньгами, носясь со своими титулами, как «курица с яйцами» — ограниченные, невидящие дальше своего носа, заносчивые, избалованные, подтирающие свои изнеженные зады исключительно лепестками роз. Тот же Ханнес гуа Британния, четвёртый принц Британской Империи и по совместительству тот, кто заправлял всем в «зоне 11», соответствовал всему перечисленному выше. Никто из них и правда не интересовался ни инженерией, ни найтмерами. Хотя даже тут случались исключения. Габриэлю хотел надеяться, что он и сам являлся исключением. Да, он не был инженером, тем более, не был так же гениален, как граф Асплунд, однако половину прожитой жизни провёл в кабине пилота, рискуя своей жизнью ради Империи — так что, кое в чем юноша все же разбирался. Но откуда об этом знать Сесиль? Сейчас он больше не «Тень». Легенда же под названием «герцог Габриэль Даттон» такова: родился со слабым здоровьем, хоть и поступил в военную академию, но опять-таки собственное «слабое здоровье» не позволило там учиться, из-за чего вернулся на домашнее обучение и вот только недавно смог встать на ноги, выйдя в свет. Конечно, никто от него ничего особенного не ждал, что, наверное, и к лучшему. Как тут предположить, что герцог все же разбирается в найтмера, пусть и не как инженер, но как один из лучших пилотов Империи точно? Нет, винить Сесиль было решительно не в чем.       — Ну, почему же, мисс Круми? Я весьма любознателен, — все же ответил юноша. — К тому же, вам нужно финансирование, верно? — судя по выражению лица девушки, та явно не ожидала ничего подобного.       — Ох, ну тогда… вы могли бы… то есть, если вам действительно интересно и вы хотели бы выступить спонсором, то… могли бы завтра приехать в мастерскую, чтобы увидеть все своими глазами и принять решение…       — Почему завтра? Можно сейчас. Если у вас есть время, конечно.       — Но почему?..       — Мне действительно интересно, — последовал ответ. — К тому же, это идеальная для меня возможность покинуть приём. Как тут устоять? — Габриэль был предельно честен. Акито совершенно точно все это не понравится…
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.