***
Они сталкиваются с Чанбином на следующее же утро. — Привет, Енбок-а, — первый здоровается с ним Со, придерживая дверцы лифта. Ли едва успевает вскочить в кабину, сталкиваясь с мужчиной плечами из-за собственной неуклюжести. С ног до головы его тут же окутывает аромат дорогущего парфюма от Dior, сто миллилитров которого стоят добрую треть от зарплаты Енбока. — Доброе утро, господин Со. Лифт бесшумно везет их на шестнадцатый этаж — в головной офис компании, где они разойдутся по своим кабинетам. Енбок не смотрит на мужчину, но явственно ощущает, как тот удивлен: впервые с того дня, когда они перешли на «ты», Ли обращается к нему формально. Эффект, определенно, достаточно сильный: Чанбин поворачивается к нему и щурит глаза. — Ты что такое говоришь? Какой я тебе господин? — Провожу дистанцию, — отрезает. В груди знакомое чувство горечи ворочается, не найдя успокоения за целое лето — целых три месяца отсутствия Со, три месяца отвыкания и десятки выкуренных пачек красного Marlboro. Похудел. Загорел. Не стал выравнивать сегодня темные кудри. Приобрел легкий акцент южной провинции. Купил новый дорогущий костюм от Strellson, да и наверняка не один. Обзавелся новыми полезными знакомствами на Чеджу (слухи в этом здании распространяются со скоростью света). Стал еще привлекательнее. — Енбок-а, послушай… — Вы уверены, что хотите что-то обсуждать здесь? Его пробирает нервный смех; впервые за все это время Ли смотрит на Чанбина — немного сверху вниз, с кривой усмешкой. Енбок одет в старый костюм-тройку, держит в руках подержанный айфон X, работает за старым Dell и не может похвастаться стабильным ментальным состоянием. Они — два человека из разных миров, самый клишированный сюжет романтических комедий. Вот только это не кино, а Енбоку до отвращения не хочется ассоциировать себя с классическими тропами. Все, чего ему хочется сейчас — выкурить сигарету, успокоиться и найти Джисона. Только в таком порядке и никак иначе. Друг наверняка зависает где-нибудь у Сынмина, пытаясь выпросить у того отгул на день рождения. Енбок выпрыгивает из лифта, когда створки раздвигаются в стороны, так и не дождавшись ответа от опешившего от его едкого тона Чанбина. Зачем он сбегает? Неужели покрывшаяся корочкой рана вновь начала кровоточить? В курилке никого — до начала рабочего дня еще минут десять, так что он может насладиться одиночеством в полной мере. Чиркает спичка (он припрятал пару коробков в кабинете на случай, если забудет дома зажигалку), загорается кончик сигареты. Дым улетает в открытое окно — туда, к льющему желтый свет солнцу, что почти ослепляет. Енбок щурится, прикрывая глаза. Лучи проникают сквозь веки, разукрашивая взор розово-персиковым цветом. Наконец-то спокойно. Ресницы трепещут на ветру, согретые солнцем. Прочь. Прочь раненые чувства, прочь непрошенные мысли. Пусть летят ввысь вместе с сигаретным дымом. Он любил его. Беззаветно, отчаянно, тихо, со стороны наблюдая за тем, как он охотно флиртует со всеми подряд и купается в чувствах Енбока. Чанбину нравилось, когда его любили, и он не хотел ничего менять. Захотел сам Ли — и все вмиг разрушилось, разбилось вдребезги, потеряло любую форму и вогнало под кожу жестокие лезвия безответности. Наверное, он любит его до сих пор. Но не может взять себя в руки и сказать «нет». Это слишком сложно. — Так и знал, что найду тебя здесь. Ладонь Джисона опускается на лопатку, под которой несколько недель что-то болит. Хан становится рядом, не обращая внимания на запах и не беспокоясь о том, что им пропитается одежда и волосы. — Ты меня опередил, — хмыкает Ли, открывая глаза. Немного неприятны ощущения от столкновения с небесным светилом — все слишком яркое. — Как дела? — Порядок. Еле выпросил у Сынмина отгул на дэрэ, — бинго. — Почему он такой зануда? То подпиши, это, будешь отрабатывать в декабре… — Он просто хорошо делает свою работу, — Енбок пожимает плечами. Ким всегда дотошный, если дело касается работы. — Что нового? Мне иногда кажется, что за один день отсутствия в этом месте происходит событий на целую серию «Санта-Барбары». Еще пара минут — и нужно идти на рабочее место. — Кстати, особенно и ничего, — Джисон опирается спиной на стену. — Вчера целый кипиш был по поводу возвращения Чанбин-хена. Ну, ты знаешь наших девчонок, они свое не упустят… Джисон осекается, с испугом уставившись на Енбока. Затяжка, другая — друг молчит. Начинает немного подташнивать — то ли из-за сигареты на голодный желудок, то ли от происходящего. Какая ему разница, в общем-то? Пора бы уже забыть об этом человеке, да вот только все никак не получается. — Извини, мне не стоило… — А он, как всегда, в центре внимания, — подмечает Енбок. — У него никогда не было отбоя от поклонниц. И как он? Рад? Счастлив? Едкость и сарказм поднимаются откуда-то изнутри. Он не может это контролировать; почему-то горький привкус сигареты лишь подстегивает раздражительность, выплескиваясь наружу ехидством. — Не сказал бы… насколько я понял, на Чеджу его кто-то отверг. Это так, сплетни… Енбок мычит что-то вместо ответа, в последний раз смотря на медленно поднимающееся в небо солнце. Пролегающая рядом с офисным зданием магистраль шумит выхлопными газами и мигает светофорами, напоминая о том, что он должен немного ускориться, иначе его затопчет стремительный поток столичной жизни. — Джэхи-нуна попросила напомнить тебе, чтобы ты сегодня пришел на вечеринку, — спустя некоторое время и тройку неловких попыток вывернуть разговор в другое русло, говорит Хан. Коллега по офису — старшая сестра Со. Джэхи нравится Енбоку, она активная и милая, никогда не лезет за словом в карман и относится к нему, как к младшему брату. Она первой догадалась о чувствах Ли к своему сиблингу и помогла оправиться после отказа (Джисон укатил в длительную рабочую командировку и мог поддерживать его только посредством видеозвонков). — Приду. Надо будет зайти к ней сегодня. Спасибо, что передал. Выкуренная сигарета отправляется в пепельницу. Пора приступать к работе над статьей для журнала.***
Джэхи специально прикручивает освещение в квартире до полумрака — интимная обстановка, более расслабленная, чтобы каждый чувствовал себя комфортно и не переживал по поводу неформального общения с коллегами. Енбок улыбается хозяйке сквозь толпу, пока та настраивает колонки. Он редко бывает у нее дома, но он ему очень и очень нравится. Хотел бы и он сам обзавестись собственным уголком, где можно спокойно жить, зная, что завтра владельцу здания не приспичит лишить постояльца скромной комнатушки ценой с крыло самолета. Он бы и рад съехать из своей крошечной квартирки, да вот средств едва хватает для собственного существования, что уж говорить о покупке жилья. Колонки пару раз трещат, а затем в зале неторопливо начинает свой рассказ тенор-саксофон. Негромкие разговоры гостей не препятствуют звучанию меланхоличной джазовой композиции. Енбок закрывает глаза, хотя бы на минуту желая отгородиться от реальности и не видеть, как вокруг Чанбина стайками собираются младшие коллеги, чтобы послушать рассказы о мандариновых плантациях Чеджу и попытать счастья в гонке за внимание мужчины. Джэхи заверила его, что ее брат не придет. Но Чанбин здесь, маленькими глотками пьет белое сухое, с удовольствием говорит о работе в филиале компании. Но что-то не так. Что-то есть в его взгляде… потерянное и маленькое, что-то грустное и нерешительное. Ли нагло врет самому себе, что ему не интересно узнать, куда подевалась неотразимая уверенность Чанбина, да вот только много чести. Пора уже прекращать этот балаган, как и сказала ему днем Джэхи. «Насколько я понял, на Чеджу его кто-то отверг… Это так, сплетни…» Остановись. Остановись, черт тебя дери. Образы покрытых вереском полей возникают из ниоткуда; они — пурпур, они — страх, они — отчаяние. Он ступает босыми ногами меж низких кустов, царапая кожу о мягкие шипы. Перед ним — поле битвы, жестокой и эфемерной, а он все еще не знает ни ее причин, ни зачинщиков, ни того, почему он видит это. Души бестелесные, как призраки; пронзают друг друга копьями и стонут от боли, выпускают на волю страх и одиночество. Ли ныряет в пурпур, не замечая кровоточащих ран. Кожа покрывается мурашками. — Енбок-а? Рваный вдох — он вновь в реальности. Рядом стоит Чанбин, склонившись к его креслу. Напуганный и взволнованный. Радужка его глаз полностью поглощена полумраком, руки напряжены. — Да? — Енбок прокашливается, отводя взгляд. С другого конца зала на них обеспокоенно смотрит развлекающая гостей Джэхи. — Все хорошо? Ты внезапно замер, и мне показалось, что… — Вам показалось. Спасибо за беспокойство, господин Со, но это не ваше дело. Нужно оттолкнуть его сейчас, иначе будет поздно. Он знает себя: одно ласковое слово, один комплимент, проявление искреннего интереса — и он растает. — Почему ты такой колючий, Енбок-а? — Чанбин понижает голос, пропуская мимо Джисона с отпечатком ужаса на лице, и возвращает свое внимание Ли. — Мне нужно с тобой поговорить… — О чем же? Енбок смотрит в ответ с вызовом, сжимает губы до боли. Инструментальная версия «Колыбельной Клары» отходит на задний план, превращается в назойливый белый шум. Внутри клокочет адский коктейль из чувств и эмоций, как будто злой колдун варит умерщвляющее зелье, выпив которое, Енбок больше не сможет видеть вересковые поля и битву душ. — Не здесь… Слишком много лишних глаз, не считаешь? Он не должен идти с ним. Но он поднимается с кресла, отставляет в сторону стакан с грейпфрутовой водой и выходит в коридор вслед за мужчиной. Там, естественно, потише, чем в гостиной, и народу не так много — все собрались вокруг хозяйки. Енбок прислоняется поясницей к высокому подоконнику в конце прохода, где оконное стекло разрисовано акрилом и изображает павлина — символ гармонии и покоя. Он хмыкает под нос: это явно не про него. У Енбока ни гармонии, ни спокойствия, ни удачи. Одни сплошные минусы там, где должны быть плюсы у нормального человека. — Я, если честно, не знаю даже, с чего начать… — Чанбин потирает затылок и смотрит скорее в пол, чем на Ли. — Прежде чем ты продолжишь, можно я уточню: этот разговор как-то связан с тем, что произошло три месяца назад, и твоей командировкой на Чеджу? — перестает упрямиться и переходит на «ты». Со прекращает суетиться, замирая на месте. Лампа-бра освещает лишь одну половину его лица, отбрасывая на противоположную сторону коридора объемную черную тень, но даже при таком поистине гротескном освещении Енбок может видеть по реакции мужчины, что попал в яблочко. — Хорошо, я понял. Продолжай. Страшно услышать, что скажет ему Чанбин. Отчего-то догадки, одна мрачнее другой, испещряют сердце глубокими бороздами. Оно бьется в груди рывками, причиняя невыносимую боль, лишая возможности размеренно дышать и ощущать себя в пространстве этой квартиры. Енбок здесь и будто не здесь одновременно. Хочется оказаться на пурпурных полях. Хочется взять Чанбина за руку. Хочется бежать без оглядки, чтобы холодный осенний дождь хлестал щеки острыми иглами-каплями. — Я хотел спросить… Енбок-а, ты все еще… любишь меня? — Какое значение это имеет сейчас? — Енбок фыркает, ощущая, как сквозняк щипает уголки глаз. — Мы решили все в начале июня. К чему бередить старые раны? — Ты сказал «раны»? Они перебрасываются вопросами, не отвечая друг другу ни на один. Ходят кругами, запутывая и без того крепкий узел из нитей мулине. — Хен, — вздыхает устало Енбок, чувствуя, как скапливается раздражение в оставленных пугающими догадками бороздах сердца. Раздражение и что-то еще, чему он пока не может дать названия. — Хочешь, я скажу, как это выглядит со стороны? Не отвечает. Поджимает губы. Моргает пару раз. Зачем-то встряхивает рукой, и роллексы приглушенно звенят. Делает маленький шаг ближе. — Ты обрубил все контакты со мной после того, как улетел. Избавился от проблемы, хотя тебе ужасно льстили мои чувства. А потом, когда ты оказался в такой же ситуации, первым делом после приезда решил найти меня. Так? — Нет, все совсем не так… — бормочет Чанбин, оглядываясь через плечо на вышедших из гостиной людей. Они выпускают в темные закоулки коридора высокие ноты флейты, которой вторит струнный квартет и легкий свинг барабанов. — Черт, здесь и впрямь много народу. Енбок-а, может, уйдем отсюда? — Я обещал нуне прийти. Не думаешь, что это будет несколько некрасиво? — Уверен, она поймет. Согласиться или послать подальше? Как бы себя ни обманывал Енбок — это же проще всего, — чувства не угасли. Они затихли ненадолго, примерно в начале августа, когда Джисон обмолвился, что хен отправил ему какое-то видео, снятое на острове Бомсом, да и в целом общался с коллегами, как и обычно. Единственным, кто не удостоился его внимания, был Енбок, а ведь до того дня, когда Ли признался в чувствах, они проводили много времени вместе, ходили обедать, советовали друг другу кино и обсуждали влияние Бадди Холли на рок-музыку. Чанбин избегал его. Словно вычеркнул из жизни, как лишнюю строку из стиха. Он так толком и не ответил ему ничего тогда: лишь сказал, что не может принять его чувства, потому что не заинтересован в нем, как в партнере. И сбежал сразу же, сославшись на важные дела. Енбок поверил — ранним утром тому нужно было лететь на Чеджу, и логично было предположить, что ему нужно собрать вещи и все в таком духе. Но больно было все равно, как бы он себя не убеждал в обратном и как бы не готовился быть отверженным. Больно было настолько, что Сынмин, увидев его на следующий день, невменяемого и удрученного, дал отгул на целых два дня — неслыханная щедрость с его стороны. Зря, конечно — Енбок проплакал в своей малюсенькой квартирке весь день, как впечатлительный подросток, вместо того, чтобы сосредоточиться на работе и задвинуть подальше горечь отказа. Ничего зазорного в этом не было — он просто удивился тому, как сильно это ударило по нему. Ай, черт с ним. В конце концов, еще никто не умирал от разговоров, а что он будет делать после — зависит от исхода этой ночи. — Ладно, пойдем. Конечно же, они оказываются в квартире Чанбина. Раздевают друг друга, ставят метки на коже, случайно опрокидывают баснословно дорогой напольный торшер, громко ругают друг друга за шум. Руки мужчины гуляют по спине Енбока, пока он вколачивается в него по самые яйца, а Ли кричит в подушку от болезненно-сладких ощущений. Стонут в унисон, целуются как сумасшедшие, расходуют добрую половину анальной смазки и не спят до самого утра. У Енбока ожидаемо крышу сносит, и перед глазами все ближе и ближе пурпурный горизонт, до которого остается лишь рукой дотянуться. Но Чанбин возвращает его обратно, заглядывая в душу и ища там что-то свое и родное. Он не может найти, потому что Енбок прячет; Енбок отдается полностью и без остатка, взамен получая то, чего так желал три месяца назад — ответные чувства, о которых говорить неловко, ласки, от которых пальцы на ногах поджимаются, сливовый вкус мягких губ. Но он не открывает душу ему, нет. Это чересчур жестоко по отношению к самому себе. Это отвратительно и грязно — показывать себя, слабого и так и не смогшего перегореть. Это нелепо и смешно. Больно. Чанбин ласкает его, нежно целует губы, поправляет растрепавшиеся волосы. Заглядывает в глаза, в уголках которых скапливается влага — от безнадеги, от ложной надежды и пытки наслаждением, которое приходит к нему раз за разом. Енбок любит, и любит как в последний раз: Со это как будто понимает на интуитивном уровне, потому и старается быть заботливым, насколько только возможно. Ли словно прощается с ним — отдавая свое тело и свои чувства на растерзание добровольно, улавливая в настроении мужчины нотки печали и внезапного осознания. — Я люблю тебя… — шепчет Чанбин на ухо, доводя до разрядки быстрыми движениями ладони и придерживая Ли за поясницу. — Нет… Нет, не любишь, — возражает Енбок, сливаясь с ним в исступленном поцелуе. — Не любишь, и не любил никогда. — Так дай мне хотя бы немного времени для этого… Раннее утро застенчиво стучится в окошко квартиры Чанбина, и полосы света шныряют по комнате, как воры. Что-то снова колет под правой лопаткой. Мерзнут ступни, хотя все тело пылает от жара возбуждения. Металлический привкус на языке — это Со случайно прикусил его губу в порыве страсти. Чанбин никогда не сетовал на пристрастие Енбока к курению, и сейчас не препятствует тому, чтобы парень дымил в открытое настежь окно на девятом этаже элитного жилого комплекса. Ли не одет; сигарета тлеет в пальцах, пока хозяин квартиры принимает душ. Пурпур над горизонтом медленно тает, уступая небо синеве и белым пушистым облакам. Как славно было бы сейчас пройтись босиком по вереску. — Надень что-нибудь, заболеешь, — вышедший из душевой Чанбин протягивает ему чистую футболку (рукав рубашки Енбока надорвался, когда Со пытался раздеть его как можно скорее). — Я и так болен. — Чем? Почему не сказал? Ты принимаешь лекарства? Енбок смотрит на него выразительно, и тот перестает тараторить, понимая все по одному взгляду. Парень мысленно фыркает: никогда они еще не понимали друг друга без слов так, как сейчас. Злая ирония. Он не принимает футболку, оставаясь сидеть нагишом на подоконнике. Да, немного прохладно, но Енбок не обращает внимания на этот легкий дискомфорт. Одна нога свешена на улицу, болтается в воздухе. Безудержно клонит в сон — туда, к пурпурному горизонту. Но Енбок докуривает, выбрасывает окурок в окно (Чанбин возмущенно кряхтит под боком) и спрыгивает обратно. Ступни глухо ударяются о паркет из вишневого дерева. Ли садится на кровать, закутываясь в одеяло по самое горло — отгораживается от грядущего разговора. Они оба медлят. Пытаются удержать остатки ожидания несбыточной иллюзии, тех ощущений, что они испытывали от секса. Останься Енбок с Чанбином, и проблем в постели у него не будет. Мужчина — отличный любовник, как оказалось. Но нет, он не станет этого делать. Это как наступить самому себе на горло — лишиться гордости, растоптать чувства в пыль, исчезнуть. — Тебе нравилось, когда я тебя любил, — обращается Ли к мужчине. — Удобно было, правда? Можешь не отвечать, я и так прекрасно знаю. — Я думаю, ты не совсем верно понял. Чанбин садится напротив, на расстоянии вытянутой руки. Сверкает направо и налево подкачанным торсом и мягкими кудрями, но смотрит в ответ серьезно, решительно. Видимо, он, и правда, не намерен выпускать Енбока отсюда, пока они не решат все вопросы. — И что же я не так понял? — усмехается Ли. — Ты пользовался мной, когда тебе было выгодно. Флиртовал со всеми подряд у меня на глазах, зная о моих чувствах. А потом сбежал, как последний трус, игнорировал, сделал вид, что меня не существует. И, как только мы встретились, ты сразу же привез меня к себе, чтобы заняться сексом. Больше никого не нашлось? Как же твои поклонницы? Или девушка с Чеджу, она же существует? Ох, прости, как я мог забыть о том, что она тебя отвергла! Чанбин скукоживается, сжимается до размеров атома — ему неприятно слышать это из уст Енбока. Ли видит это, но не может остановиться: плюется ядом, как потревоженная кобра, и вопреки собственному упрямству обнажает-таки душу. Пусть так, пусть он выскажет все, чтобы потом было проще собрать себя по кусочкам и склеить, как разбитую вазу династии Цин. — Ты думал, что я такой же покладистый, что буду заглядывать тебе в рот? Ха! Вот ведь незадача. Спасибо, кстати, что открыл мне глаза. Это был бесценный опыт. — Нет, Енбок-и, прошу, послушай меня! — Чанбин вдруг как будто приходит в себя, машет перед лицом руками и вызывает знакомое чувство дежавю. — Я никогда не пользовался тобой. По крайней мере, я так считаю… Мне действительно нравилось проводить с тобой время. Я… я не знал просто, как вести себя с тобой. Мне страшно было — а вдруг я полюбил кого-то своего пола? Я никогда не был в такой ситуации, понимаешь? Ты должен понять. — Должен? — фыркает Енбок, возмущенный подобной формулировкой. — Хен, я — другой человек. Я не обязан соответствовать твоим ожиданием. Я не хочу тебя обвинять в сложности решений, потому что у меня просто нет на это права. Но ты обрубил все контакты, вместо того, чтобы продолжать дальше общаться со мной. Уж не знаю, врешь ты или нет, но поступил ты жестоко. Я не могу тебя простить за это. Енбок закрывает глаза от избытка испытываемых чувств. Каждую ночь он засыпает и просыпается на рассвете, чтобы вспомнить о том, как глупо и нелепо звучало признание в чувствах. А тот, кто отверг его, возвращается теперь, разбитый и потерянный; желающий приоткрыть завесу, разделяющую день и ночь, заглянуть туда, где вересковые поля простираются до самого горизонта и как будто бы даже залечивают незаживающие раны. Нет. Он не намерен давать Чанбину шанс все исправить и дать возможность этим отношениям начаться. Они обречены с самого начала; были обречены еще тогда, когда Енбок осознал свою влюбленность в старшего коллегу. — Прости, сейчас я не смогу дать тебе того, чего ты хочешь. И, наверное, не смогу никогда. Енбок выпутывается из одеяла, чтобы собрать разбросанные по всей квартире вещи. Чанбин не предпринимает попыток остановить его, равно как не произносит больше ни слова. Смиряется, что ли? Впрочем, неважно. Ли покидает квартиру в безмолвии, слушая, как гуляет по комнатам сквозняк, и ощущая, как раскрывшиеся раны перестают кровоточить. Точка в этих недоотношениях поставлена. Засыпая сегодняшней ночью, он остается на вересковом поле — пить мед, вкушать пыльцу, заживлять раны и следить за тем, как новая душа появляется на поле брани. Это — его душа, она сливается с остальными и берет в руки острое лезвие копья. Пурпурные шипы больше не оставляют царапин на босых ногах, а мягко касаются кожи, согревая и убаюкивая.