like every time before|как и каждый раз до этого мы будем вместе.

Мадара? Ты можешь приехать и забрать меня? Мадара бросил быстрый взгляд на часы на стене, было далеко за полночь. Быстрыми шагами он вышел из дома, пошел в свой гараж и, выведя оттуда мотоцикл, собрался поехать к Хашираме и просто сказал: «Я буду там через двадцать минут. Не двигайся. Не делай ничего другого. Просто подожди.» «Хорошо.» Засунув телефон в карман, Мадара схватил ключи, бумажник, черную кожаную куртку и одну из своих старых толстовок, одиноко висевшую до этого на вешалке возле двери. Мужчина резко захлопнул дверь, сбежал на первый этаж. В течение следующих двух минут он надел шлем и завел мотоцикл, а затем мчался по городской дороге, сильно превышая разрешенную скорость, не обращая внимания на красный свет светофора, не думая ни о чем, кроме ее усталости и просящего голоса; От которого у него кровь стыла в жилах. Она была сама на себя не похожа. Она всегда была жестокой, страстной, с сильной волей. Она не соответствовала. Семнадцать минут спустя Мадара остановился перед одним из городских парков; было темно, и парк был закрыт на ночь, и свет уличного фонаря был таким желтым, что все вокруг тоже казалось желтым. Было немного пустовато. В этой части города, где совсем не было небоскребов и высоких зданий, ночной воздух был просто ледяным, и это даже не смотря на то, что на дворе был апрель, и даже не смотря на весь адреналин, все еще бурлящий в его крови, и тот факт, что на Мадаре в тот вечер была одета теплая кожаная куртка, но он все равно отчетливо почувствовал, как по спине пробежали мурашки; он не хотел думать о ней, он не мог думать о ней. Может быть, эта дрожь была от страха, а не от леденящего воздуха. Она в порядке, она всегда в порядке. Давай, Мадара, соберись. Еще раз тяжело вздохнув Мадара снял свой шлем и направился к тому месту где был частично сломан забор окружающий парк, со шлемом в одной руке и толстовкой в другой; он наконец добрался до этого места и небрежно бросив толстовку на другую сторону, своего мотоцикла а затем стал ждать, внимательно при этом прислушиваясь к каждому звуку, даже самому слабому и казалось бы незначительному. Резкий и неожиданный стук кроссовок по асфальту, прозвучал в ночной тишине до жути пугающе. Мадара резко, с надеждой обернулся на него и увидел до боли знакомую одинокую женскую фигуру медленно и пошатываясь идущую к нему и его мотоциклу. Быстрый вдох, худи, натянутая на тонкие плечи, мучительно медленный выдох; Мадара не мог ждать и приготовился перелезть, но, тут Хаширама протянула к нему свои окровавленные руки едва прикрытых синими рукавами толстовки, и единственное, что Мадара мог сделать, это крепко, но осторожно удержать эти руки и помочь ей подняться. Она была не в порядке. Помимо окровавленных суставов пальцев, на ногах, обтянутых джинсами, были порезы, некоторые из них были достаточно глубокими, чтобы материал вокруг них пропитался кровью, толстовка с капюшоном закрывала ее от плеч до середины бедра, так что Мадара ничего не мог видеть, и, возможно, так было лучше, потому что его руки дрожали, и он не знал, было ли это от ярости или от страха; ее волосы были собраны в высокий хвост, но несколько свободных прядей прилипли ко лбу, щеке и шее, и на ее волосах тоже была кровь, и Мадаре хотелось взреветь от ярости, беспокойства и обожания, потому что выражение ее глаз было чистой силой природы, решимости и доверия к нему. На левой стороне лба у нее был порез и вокруг этого пореза, под носом и вокруг разбитых губ несколько пятен крови, едва смытых; тонкая кровавая дорожка все еще текла с ее окровавленных избитых губ по подбородку и вниз на шею. Потом Мадара обнаружил большие свежие и жуткие темные синяки на ее загорелой коже. И пока это были единственные синяки, которые он смог случайно заметить, в тусклом свете старого желтого фонаря они были вокруг ее тонкой шеи и страшный кровоточащий порез на левой щеке. Мадара совсем не хотел даже думать об остальных ее ранах и синяках, сейчас надежно скрытых под одеждой, он не мог думать об этом, не сейчас. Они вернулись к мотоциклу, она хромала, а затем Мадара надел шлем ей на голову, просто сказав: «Ты здесь драгоценный груз». Она устало улыбнулась и приняла помощь при влезании, а Мадара напомнил ей: « Хаши я знаю тебе сейчас очень плохо, но все же постарайся не потерять сознание во время поездки, хорошо?» Наконец они приехали в его квартиру, она едва проснулась, но сопротивлялась, пока Мадара не помог ей сесть на кухонную стойку под слепящим светом, висевшим высоко на потолке; теперь кровь и синяки казались еще хуже, чем были на самом деле, и Мадара не мог избавиться от беспокойства и боли при виде этого. Медленно он снял всю одежду, оставив ее только в нижнем белье, и начал промывать каждый порез тканью, смоченной в горячей воде; порезы и синяки были не так уж и плохи, но было больно смотреть, как она хромает из кухни в ванную, зная, что он ничего не может сделать, кроме как временно подлечить ее. Каждый раз было больно. Она ждала его в ванне с закрытыми глазами и наклоненной вправо головой, медленно дыша, и сходство с побитым щенком, ищущим утешения, было настолько сильным, что Мадаре пришлось сделать шаг назад, прежде чем приблизиться к ней. Нежно и медленно Мадара мыл ей волосы и тело. Они не разговаривали во время этого процесса, они не разговаривали, пока оба не оказались в постели, под пушистым одеялом, которое Мадара никогда не убирал, даже летом; молчание было частью процесса и позволило ей восстановить свои мысли и воспоминания о том, что случилось на этот раз. Мадара обработал все ее раны пластырями с марлей, порез на ее лбу был плотно заклеен довольно большим неоново-розовым пластырем, и она сделала снимок на его телефон, потому что это было глупое зрелище, а затем они направились к его кровати; на ней была одна из его футболок, достаточно длинная, чтобы плотно прикрыть ее, и его боксеры, и вид был до боли знакомым и домашним, и Мадаре пришлось сосредоточиться, чтобы натянуть спортивные штаны, потому что его руки снова тряслись. Они молча обнялись в постели, под одеялом воздух был влажным от их дыхания, но ее кожа была холодной, а ноги мерзли, даже если они были прижаты между его бедрами; Мадара ткнулся носом ей в затылок, прежде чем коснуться лбом того же места, и в этот момент она начала говорить. «Я бы хотела, чтобы мы могли уйти. Иногда мне это снится, наша жизнь далеко отсюда». Она медленно дышала, погружаясь в сон, и ее слова были тихими, почти шепотом, как будто она делилась секретом или желанием, боясь, что если она будет говорить громче, оно никогда не сбудется. «Я избила его, оставила на земле, а потом убежала. Я хотела бы сделать больше, я хотела бы, чтобы тебе не пришлось быть свидетелем всего этого». Мадара почувствовал, как она крепче сжала его руку на своем животе, их пальцы переплелись. — Я бы очень хотела, чтобы мы могли уйти навсегда отсюда. С этими словами она замолчала, наконец уснув, и Мадара крепко обнял ее, желая защитить, желая, чтобы они могли провести свою жизнь вот так, вдали от всего, в коконе и в безопасности; часы на ночном столике показывали 3:34 утра, и Мадара наблюдал за их изменением до 4:02, прежде чем уснул. Кто-то стучал в его дверь, и они оба резко проснулись, было 6:53, и со стоном Мадара был вынужден отстраниться от ее тепла и одеяла; она уже была в самом темном углу шкафа, завернувшись в одну из его толстовок, прижав колени к груди, и Мадара закрыл ее, прежде чем отправиться к входной двери, полностью проснувшись, пытаясь натянуть скучающую, раздраженную сонливость. Через глазок Мадара мог увидеть его, хотя в данном случае этом не было необходимости из-за гневных криков последнего; его рыжие волосы и бледная кожа, несколько синяков и пятен крови на лице и костяшках пальцев. «Мадара, открой эту чертову дверь! Я знаю, что эта шлюха здесь!» Мадара открыл дверь, и крики стихли. — Какого? — Где она? Мадара сделал вид, что не понимает, о чем он говорит. «Кто? Какого … Мито, чего ты хочешь? «Думаешь, я дурак? Я знаю, что она здесь. Где, черт возьми, эта шлюха». Мадаре пришлось глубоко вдохнуть, прежде чем ответить, иначе он сильно ударил бы Мито по носу. — Я не знаю, о чем ты, ****, говоришь, Мито. Уходи. Сегодня я очень плохо спал. А мне ужн давно нужно идти на работу». «Мадара, я хочу, чтобы она вернулась сейчас же». «Мито. Хаширамы здесь. нет Я не знаю, где она, ***, я даже не знал, что она не с тобой. «Отлично. Просто прекрасно.» Мито тяжело вздохнул, прежде чем снова начать орать. «Ты шлюха! Я знаю, что ты здесь. Я буду ждать тебя дома, детка!» Вот спасибо, за это Мито. С едким сарказмом прошипел в след удаляющемуся парню Мадара Я и мои соседи очень оценили ваши дикие вопли мат в четыре часа утра для нас это звучит уже практически как прекрасное доброе утро. А теперь иди на*** отсюда». Мадара захлопнул дверь, захлопнув дверь снаружи, морща нос из-за сильного запаха алкоголя, который Мито принес с собой, и его криков; он включил кофеварку, прежде чем вернуться в свою спальню. Она, прихрамывая, вышла из туалета и направилась к нему с усталыми глазами и растрепанными волосами, и Мадара догнал ее до того, как она рухнула на пол; он отнес ее на кухню и усадил за стол, прежде самому чем заняться приготовлением завтрака: она любила кофе со сливками и сахаром, тосты с маслом Мадара прекрасно помнил что в холодильники у него осталось немного апельсинового сока, впрочем если его все же нет то ананасовый тоже подойдет. Они ели в тишине, греясь в присутствии друг друга и в иллюзии, что это было реально; она лежала обняв его за спину, ее и плотно прижимаясь к ней грудью а ее ноги обхватили его бедра, ее подбородок лежал на его плече, а нос был возле его уха, и Мадара чувствовал ее легкую улыбку на своей коже. — Может быть, нам всем стоит уйти. Она прошептала и, подумав, добавила: Прежде чем он придет сюда и убьет меня. Мадара развернулся в ее объятиях, прижался лбом к ее лбу медленно вдохнул ее, смакуя ее посыл, смешанный с запахом кофе. «Что ты думаешь о сегодняшнем походе в кафе за раменом?» Она рассмеялась и хмыкнула в знак признательности, а Мадара добавил: «Я подброшу тебя до работы, а затем приеду забрать тебя в 6? Звучит отлично. Радостно закивала Хаширама и нежно потерлась носом о его щеку тепло улыбаясь добавила: Звучит как прекрасный план. Она поцеловала его медленно, как будто у них было все время в мире, и Мадара наслаждался каждой секундой этого, чудесного мгновения. Работа медсестрой в больнице всегда приносила Хашираме большую радость и удовлетворение хоть и порой сильно утомляла девушку; Десять часов в день, бесконечно бегать по коридорам, отнимали у всех много сил, но улыбки пациентов того стоили. Когда в 18:15 Мадара подобрал ее, она была истощена, но довольна. Они помчались к ресторану рамэн на вершине привет велосипеде, и когда они вошли, их сразу же встретил восхитительный запах еды и вид их семьи; их братья, ее двоюродный брат и его друг стояли и ждали их с легкими улыбками на губах, которые исчезли, как только они увидели ее, особенно их взгляды были сосредоточены на синяках на ее щеке и шее и повязке на ее лбу. Ее брат был зол и подавлен, ее двоюродный брат откинулся на спинку сиденья, брат Мадары обменялся обеспокоенными взглядами с Мадарой, а старый друг ее двоюродного брата начал вовсю гнев и беспокойство, как волны. Она глубоко вздохнула, прежде чем обратиться к владельцу ресторана: «Добрый вечер, Теучи, надеюсь, дела идут хорошо». Теучи только медленно покачал головой, прежде чем начать ужин для шестерых; она сидела между братом и двоюродным братом на одном из высоких прилавков магазина. Зрелище было одно: слева направо Мадара, с длинными черными непокорными волосами, в шлеме между ног, в черной кожаной куртке на широких плечах, рядом его брат Изуна, с такими же черными волосами, но более худощавого телосложения и обеспокоенное выражение лица, одетый в джинсы и темно-синюю толстовку с капюшоном, , его приятеля; Тобирама смотрел на нее встревоженными и удрученными глазами, и она знала, что он устраивает вечеринку сожаления, обвиняя себя в сложившейся ситуации. Справа от нее Ирука, ее двоюродный брат, пытался успокоить своего закадычного друга к его плечу и, и если она продолжит смотреть на Теучи, Ируке это удастся; Какаши был так зол на всю ситуацию, что и понятно, но никто ничего не мог сделать, и его взгляд переместился с ее стороны на глаза парня, пытаясь восстановить контроль над своими эмоциями. Теучи подала им по тарелке рамена, и они начали есть, перешептываясь друг с другом, оставив ее в стороне, свободную от давления и способную наслаждаться едой. Она не смогла насладиться едой, потому что ее отец ворвался в ресторан с едва сдерживаемой яростью. «Что ты здесь делаешь?» Он плюнул в ее сторону, и она медленно повернулась, чтобы признать его существование, остальные пятеро застыли, но были готовы вмешаться. — Возвращайся домой к своему жениху. — И тебе добрый вечер, отец. Как видишь, я здесь наслаждаюсь мирным ужином со своей семьей». Лицо ее отца было красным от ярости. «Нет. Теперь ты вернешься домой к своему жениху со мной. Сейчас.» Звук, когда Какаши ломает палочки для еды в кулаке, резко ударил по ее ушам. — Отец, боюсь, ты не понимаешь. Я здесь со своей семьей, наслаждаюсь едой. Я никуда не пойду». Она начала поворачиваться, но рука отца на ее плече остановила ее движение, заставив снова повернуться к нему лицом. Твоя воля твое дело. С. Мне. Сейчас. Хэш… — Простите, сэр. Если вы здесь, чтобы насладиться тарелкой рамена, вы можете присесть, иначе, боюсь, мне придется вас проводить. Теучи красиво прервала отца, о, как она любила этого человека. Он отпустил ее плечо и так же, как вошел, вылетел из ресторана, оставив семерых человек в блаженном покое. Она снова повернулась и закончила ужин, даже не взглянув по сторонам, кроме как на свою тарелку. «Достаточно.» «Мы не можем продолжать в том же духе. Вы не можете продолжать в том же духе. Она не может!» «Мы должны уйти». «Следующий раз может оказаться последним». «Мадара, он убьет ее!» «Что ты хочешь чтобы я сделал? Я могу сделать так много». «Мадара, мы в чертовой больнице! Она лежит на этой кровати! Послышался звук того, как кто-то облокотился на кровать с левой стороны, а затем холодная рука переплелась с ней, прежде чем шепот достиг ее уха. — Я знаю, что ты не спишь, Химэ. Ты в порядке, мы тебя поняли. Не волнуйся.» Какаши нежно поцеловал ее в висок, прежде чем обратиться к остальным четырем в комнате. «Хорошо. Послушай меня. Вот что мы собираемся делать. Вы все идите домой и упакуйте все свои вещи, все, а потом идите ко мне. Собери все мои вещи. Через два дня мы уезжаем по-настоящему». — Какаши, ты не можешь быть серьезным. — Смертельно, Изуна. Это не первый раз, когда она попадает в больницу, и это потому, что она пытается защитить нас, так что да, я смертельно серьезен. Мы летим. Мне плевать. Я достиг своего предела, я больше не готов». Тишина в комнате была глубокая, прерываемая только биением ее сердца, издаваемым машиной, прикрепленной к ее телу, звук чудесным образом спокойный и ровный. «Три дня. Нам нужно позаботиться и о ее вещах, и она никогда не уволится с работы без предупреждения своего босса. Я позабочусь обо всем остальном, Какаши, ты отвечаешь за путь к отступлению. Мы присмотрим за ней здесь, в больнице, бог знает, если эти идиоты попытаются что-нибудь еще. Голос Мадары был властным, но нежным, полным надежды и беспокойства; Мадара поцеловал ее в лоб и прошептал: «Я должен был послушать тебя раньше. Не заставляй меня ждать». Какаши все еще держал ее за руку, поэтому она молчала и ждала, пока остальные четверо выйдут из комнаты, прежде чем слегка пошевелиться и тут же сморщиться от боли. КакашЯ нежно сжал ее руку, прежде чем заговорить. — Хорошо, Химэ. Расскажи мне, что ты помнишь, и тогда я скажу тебе, что нам говорили врачи». Она медленно открыла глаза, радуясь, что увидела тускло освещенную комнату и обеспокоенное, но ожившее и решительное выражение лица Какаши, хотя бы наполовину видимого; Зеленая чашка была поднесена к ее губам, и она сделала маленький глоток тепловатой воды, прежде чем прохрипеть: «Как долго меня не было дома?» «Меньше суток. В основном это было из-за болеутоляющих и твоей собственной усталости. Она промычала в знак подтверждения, прежде чем сделать еще один глоток воды и объяснить. «Мито был зол, и мой отец был зол. Он ушел, а Мито начал пить и злиться еще больше. Мы снова подрались, я получил какой-то удар и, кажется, он толкнул меня в стену или в стол, но я сопротивлялся, а потом он лежал на земле совершенно пьяный и спал? точно не помню. Я думаю, что летаю, но не знаю, как. Я помню, как Мадара что-то кричал, и скорая помощь». Какаши убрал выбившуюся прядь волос с ее щеки, прежде чем ответить. «Ага. Никто из нас не знает, что произошло. Мадара позвонил нам, как только вы были в отделении неотложной помощи. Он сказал, что крови было много, но твоей было мало. Врачи сказали, что у вас легкое сотрясение мозга, два ушиба ребер, сломан правый мизинец и безымянный палец, левый мизинец тоже. Кроме этого, на руках, ногах, спине и животе, а также на лице были синяки и различные порезы. Я полицейский, и я разбираюсь во многом только в медицине, но я думаю, что это не самое худшее, что вы видели. Мы не вызывали полицию, но я думаю, что мы должны потому, что Мито был здесь около полудня, крича и угрожая всем. Не волнуйтесь, мы позаботились о нем, ему нельзя в эту часть больницы, как и вашему отцу. Какаши глубоко вздохнул, прежде чем мягко спросить: «Почему, Химэ? Почему ты до сих пор это делаешь?» Она улыбнулась легкой и усталой улыбкой и ответила таким же мягким тоном: «Потому что я вас всех очень люблю. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была в безопасности. Я боюсь, что если мы действительно навсегда уедим, отсюда то мы все никогда не будем полностью в безопасности. Если мы останемся, ты останешься. Какаши нахмурился. — Что случилось с твоим отцом, Химэ? «Я остаюсь здесь с Мито также для вашей с Ирукой безопасности, и он больше никогда не прознает о вас не навредит вам. Это было лучшее, что я могла сделать в то время. Лучше быть невидимкой, чем мертвым». Г лицо Какаши стало еще мрачным и тревожным а глаза практически кричали без слов «» «Эй, Хаширама. Не смей больше никогда думать о чем-то Тебе нужна вся помощь, которую ты можешь получить в этом чертовом дерьмовом городе, и я мог бы помочь тебе в то время, и я буду делать то же самое снова и снова, если это означает, что ты будешь в безопасности, невредим и вне поля зрения. Не смей винить себя или человека, которого любишь, в дерьмовой ситуации, в которой я оказался, потому что я никогда не прощу тебя, и Ирука тоже, если ты начнешь так думать. Вы не ошиблись. Понимаешь, Хаши? Кончиками пальцев Какаши погладил ее по руке. Какаши заботился о ней, когда Мадары не было рядом, и почти за десять лет они произносили эту речь не раз в разных формах. — Я тоже люблю тебя, Химэ. На этот раз я сделаю все, что нужно, чтобы обезопасить тебя. Некоторое время они соприкасались лбами, пока она не зевнула, а Какаши слегка усмехнулся. «Пора спать. Я буду присматривать за тобой, и когда ты проснешься, кто-то из нас будет здесь. Я поняла спасибо. Она снова заснула, держа его за руку, физически и эмоционально истощенная. - Даже во сне лежа на больничной койке Хаширма не выглядела слабой, и беспомощной наоборот она выглядела твердой и сильной; Мадара все так же лег рядом с ней, поставив свои колени под ее колени, свою левую руку под ее шею, а правую на ее живот, положив голову рядом с ней, медленно и глубоко дыша в изгиб ее шеи. Она пахла дождем с оттенком химикатов и антисептиком; немного кровью. Большую часть времени от нее пахло кровью и с годами Мадара глубоко возненавидел этот противный медный вкус. Она медленно дышала ерзала в его объятиях, прижимаясь еще сильнее к нему ища тепла. Ей всегда было холодно, но все же Мадара хорошо помнил то время, как когда-то давным-давно, У Хаширамы еще не было такой привычки; когда ее пальцы и ступни, не были такими холодными. Это было давно, еще до того, как он ушел в армию, когда они были помоложе, только едва школу кончили без оглядки; в то время она была гораздо живее и ярче, ее темно бездонные карие глаза были более живыми и радостными. А потом, когда он вернулся, из армии этой радости уже не было. Одно не изменилось. Ее внутренняя жизненная сила всегда была одинаковой, мощной, решительной, сильно напоминающая живой и неугасаемый огонь который всегда поддержит и защитит, любого нуждающегося но увы этот огонь больше не мог согреть ее саму и теперь она была холодна. Мадара крепче обнял ее, пытаясь поделиться своим теплом, чтобы прогнать этот ледяной холод. — Ты так громко думаешь. Ее голос перешел шепот и Мадара вздохнул, слегка покачал головой и не стал отвечать. Она повернула голову так, чтобы их лбы могли коснуться друг друга, и они дышали с закрытыми глазами, довольствуясь тем, что просто были. Он осторожно ткнулся носом в ее шею, и она радостно и глубоко вздохнула, как будто была счастлива, и из-за того что он сделал Мадара тоже был счастлив. — Итак, сегодня мы увольняемся. Мадара открыл глаза, и она уже смотрела на него своими теплыми карими глазами, такая полная надежды и беспокойства, что Мадара почувствовал укол физической боли. «Ага. Конечно да. Мы уйдем так далеко, как сможем, а потом еще дальше. Никогда не вернемся. И все у нас будет в порядке». Некоторое время она молчала, погруженная в свои мысли, но потом прошептала: «Когда я мечтаю о нашей жизни далеко отсюда, мне всегда снится дом с желтой кухней и шестью кружками кофе на столе по утрам». По ее щеке скатилась одинокая слеза, и Мадара поймал эту каплю соленой воды губами, прежде чем ответить, его горле появился горький ком, а сердце болезненно сжалось: Если хочешь, можешь выкрасить весь хоть этот злосчастный дом в желтый цвет. Шесть кружек утром и шесть тарелок вечером. И Если это все, чего ты хочешь, то это скоро получишь. Ты можешь иметь все, что захочешь, я, черт возьми, позабочусь о том, чтобы ты получила то, что хочешь, будь то хоть луна, с неба я найду способ достать тебе эту чертову луну». Ее хватка была, возможно, слишком крепкой, но Мадаре было все равно, он нуждался в ней чувствуя себя рядом, с Хаширамой себя живее, и счастливее, и если она хочет желтую кухню, ***, то будь он проклят если сейчас не сделает все. Что было в его силах чтобы у нее эта кухня появилась в ближайшее время. Они уехали. Когда Хашираму совсем вылечили в больнице, все в последний раз направились в кафе за рамэном. Поев, как обычно, весело поболтав влюбленные и их друзья и брат уехали из города. Все их вещи уже давно были упакованы в большие сумки в багажниках автомобилей Какаши и Тобирамы. Изуна заводил машину Тобирамы, Ирука уже играл с радиостанцией Какаши, а Мадара надевал ей на голову шлем; это было не очень безопасно для нее, ездить на велосипеде, но она хотела как можно быстрее покинуть город, мчась с Мадарой по улице, чувствуя как бьется его сердце под ее ладонью, обнимая сзади его за грудь, чувствуя, как их сердца бьются в унисон, она хотела свободы и счастье. Давай, садись мой драгоценный груз, . Мадара улыбнулся ей и протянул ей руку, чтобы помочь ей взлезть на мотоцикл и когда она наконец оказалась, на заднем сидении крепко держась за его спину, Мадара прижал ее руку к своему сердцу, прежде чем завести двигатель. Они мчались к краю города, а затем все дальше, и дальше она громко расхохоталась, откинув голову назад, крепче обнимая за торс Мадару и позволяя радости слезам свободно струится по ее щекам. Она была свободна, они были свободны. Впервые за многие годы ей не нужно было скрывать страх, ей не нужно было быть сильной, теперь она просто могла быть собой. За их спинами следовали синяя машина Какаши и черная машина Тобирамы. Она могла отчетливо видеть ободряющею улыбку Изуны. Ирука громко пел в другой машине со слезами на глазах, и Какаши смотрел насмешливо и с большой теплотой. Она повернулась и посмотрела на дорогу перед ними, прежде чем дать знак Мадаре остановится у поляны на обочине шоссе. Когда он остановился и повернулся к ней лицом, она просто спросила: « Так что ты правда собираешься снова женишься на мне, Мадара?» Он грубо и глубоко поцеловал ее, в губы прежде чем нехотя отстранившись ответить: «Я всегда буду хотеть жениться на тебе и быть с тобой до конца моих дней. Каждый день своей жизни я благодарен судьбе за то что она подарила мне тебя. Сказав это мужчина нежно поцеловал ее в губы, а затем не хотя отстранившись от любимой Мадара снова надел шлем, и они снова весело мчались вдаль по дороге. Они никогда не вернутся, в тот город никто из них. Влюбленные и их друзья теперь все они были полностью свободны от всех бед и проблем. Наконец-то могли быть счастливы по-настоящему. Когда Мадара и Хаширама поженились в первый раз, они были девятнацилетними подростками. Оба были в джинсах и футболках, на ее голове была цветочная корона, и у обоих на лицах были одинаковые счастливые улыбки. Никто не знал, что они поженятся; не было ни колец, не свадебной вечеринки после них, бракосочетание, но была их любовь и предстоящая дата вступления Мадары в армию. Когда он вернулся семь лет спустя, она была там, в мешковатой толстовке поверх униформы медсестры, с зеленоватым синяком на щеке, но с яркой улыбкой, на разбитых губах, и глазами, блестящих от слез. Когда спустя четыре года она попросила его жениться на ней во второй раз, , она плакала и улыбалась и смеялась одновременно, и Мадара. Во второй раз они поженились, когда им был тридцать один год. Одеты в тоже самое что и в первый раз с такими же счастливыми улыбками. потом была вечеринка с их братьями, ее двоюродным братом и, их семьей. Были танцы до утра веселье, любовь и много алкоголя вторая часть торжества уже проходила на заднем дворе их дома, где была с желтая кухня и три спальни по одной на каждую пару; Наутро после вечеринки в раковине стояло шесть грязных стаканов, а на кухонном столе, ожидая, когда их наполнят горячим кофе, стояло чистых шесть кружек: черная для Мадары, фиолетовая для Изуны, зеленая для Ируки, серая для Какаши, синяя для Тобирамы. и красная для Хаширамы. Они были свободны и счастливы, как никогда прежде,.