Платье виконтессы Альт-Вельдер

На женщине платье Ирэны, сиреневое, шитое серебром, в волосах жемчужная сетка — Август знает каждую бусину, это его свадебный подарок — но волосы темнее и короче, чем должны быть, и движения иные, смутно-знакомые, но не свойственные его жене. Это могла бы быть Габриэла. Но незнакомка слишком высока ростом. Платье Ирэны ей коротковато, замечает Август, подол открывает туфли, каблуки и банты с пряжками — не вышитые цветы, как на носах женских туфель. Женщина идёт стремительным шагом, придерживая рукой юбку, но осанка её остаётся идеально по-приддовски прямой, и подбородок поднят кверху, словно она никуда не торопится. Словно она уверена в своём праве здесь находиться. Закатная тварь, наваждение, призрак или найери из полузабытых сказок — кто бы это ни был, Август бросается следом. — Сударыня! Она не оглядывается и не замедляет шага, ведёт его за собой по сумрачному коридору мимо резных дверей, старинных доспехов, под строгими взглядами с потемневших портретов. Вечерний неверный свет льётся сквозь узкие окна, и Августу кажется, что незнакомка вот-вот растворится в золотистых косых лучах. — Сударыня! Постойте! Он догоняет её бегом, послав к кошкам все правила приличия, но прикоснуться не решается. Незнакомка застывает на долю мгновения перед дверью на лестницу, а потом решительно открывает её, бросив на Августа быстрый взгляд из-под длинных ресниц. И этого взгляда оказывается достаточно: — Юстиниан? — Разочарованы? — Джастин всё-таки шагает на лестницу, и Август, как завороженный, следует за ним. — Я? Нет… просто не ожидал, — язык вдруг начинает путаться в самых простых словах. — Полагаю, этому есть какое-то объяснение… — Я мог бы сказать, что проиграл пари, — Джастин подхватывает юбку и снова замирает, словно не может решить, подниматься ему или спускаться. Август старается не рассматривает его слишком откровенно. Не получается — и от каждого взгляда перехватывает горло. Платье Ирэны идёт ему чуть ли не больше, чем сестре — в нём нет её спокойного достоинства и хрупкости, совершенства ожившей статуи. Её брат, несмотря на безукоризненные манеры, — один сдержанный порыв, он напоминает хорошо обученного мориска, в любой момент готового сорваться с места. — Я мог бы вам поверить, — говорит Август растерянно, готовый принять любое объяснение, лишь бы оно отвлекло от того, на что смотреть не стоит, а не смотреть невозможно. — Но это ложь, — Джастин наконец определяется с направлением и начинает подниматься. Винтовая лестница крутая и узкая, Августу приходится следовать за ним. Прямо перед глазами мелькают обтянутые белыми чулками щиколотки. Каблуки постукивают по ступенькам, шуршит ткань юбки. Стрелки из мелких вышитых цветов расчерчивают стройные икры, и Августу хочется знать, заканчивается ли узор под коленом или поднимается выше, до самой подвязки. — Если это не пари, значит, шутка? — спрашивает он, не позволяя себе думать о подвязках. — Находите её дурной и безвкусной? Дыхание сбивается, словно Август бежит по лестнице, а не поднимается неторопливо. — Отчего же. Вы удивительно убедительны в этом наряде. Кого бы вы ни решили разыграть… я убеждён, что за этим не может быть злого умысла. Лестница вьётся выше, в угловую башню, но Джастин останавливается на площадке перед дверью в левое крыло. Поворачивается спиной к резным спрутам, смотрит на Августа в упор. И Август тоже смотрит, не в силах отвести глаза, пойманный в ловушку этим пристальным взглядом. У Джастина соразмерные черты лица, ровные брови, прямой нос, длинные тёмные ресницы, высокие бледные скулы, небольшой округлый подбородок. Разве что красивый рот можно было бы назвать немного крупным для женщины — если судить по столичным изменчивым вкусам. Острый хрупкий кадык выдаётся на длинной шее. Не мужчина и не женщина — призрачное создание, соткавшееся из подсвеченного утренним солнцем тумана над лебедиными озёрами. Переодетый в женское платье Джастин должен вызывать смех или отвращение, но Август не чувствует ни того, ни другого — только болезненную нежность и восторг, густо перемешанные с неожиданным смущением. — А если это для вас? — Джастин словно ищет в его лице признаки гнева или неприятия. Щёки Августа опаляет жаром, низ живота наливается тяжестью, и смысл сказанного не сразу достигает сознания. — Для меня? — неловко переспрашивает Август. — Вы хотели подшутить надо мной? — Удалось? — улыбка у Джастина выходит нервная, уголки рта кривятся, он делает судорожный вдох и снова пытается ускользнуть от Августа, на этот раз за дверь, в анфиладу прохладных сумрачных комнат. Август успевает накрыть его локоть ладонью, слои гладкой ткани и кружева сминаются под пальцами. Джастин пытается вывернуть руку, но делает это не в полную силу, верно, боится повредить платье. — Объяснитесь, Юстиниан, — требует, нет, умоляет Август эту прямую спину, длинную напряженную шею и родинку на изгибе плеча. У Ирэны тоже есть родинка на плече, но немного ниже, и она не любит, когда Август её целует, замирает и сжимается. — Не здесь, — говорит Джастин, в его голосе отчаяние. Он тянет Августа за собой дальше, в полумрак маленького кабинета. Окна этого крыла выходят на север, и здесь почти не бывает солнца. Тени в углах плотные, почти осязаемые, воздух прохладный и влажный, и Августу кажется, что он очутился под водой. Он снова вспоминает старые сказки: бойся бликов воды под ивовыми ветвями, шёпота тростника и прекрасных дев в дорогих одеждах, избегай обещаний, а загадывая желания, назначай цену. — Юстиниан, — Август привлекает его к себе, почти прижимает спиной к груди, между ними хорошо если с четверть бье. — Что происходит? Джастин выше Ирэны, вровень с самим Августом, и не нужно наклоняться, чтобы коснуться губами родинки. От Джастина слабо пахнет весенними цветами, верно, гиацинтами и талым снегом, и этот аромат кажется одновременно знакомым и непривычным. Август отводит глаза, ищет, за что бы зацепиться взглядом, чтобы отвлечься от родинки, от высоко забранных на затылке волос, почти непристойно обнажающих шею, от того, как сбивается дыхание Джастина. — Вас устраивает сделка с моим отцом? — спрашивает Джастин. — Позвольте себе роскошь ответить честно, Август. Ирэна пахнет не гиацинтами, а вербеной и травяным мылом. Она избегает прикосновений, а когда Август говорит ей о своих чувствах, грустно улыбается: «Вы влюблены не в меня». Она тоже требует честности — в этом-то доме, где каждое слово выверено и взвешено заранее, где за вежливым молчанием скрываются бездонные ледяные воды, полные семейных тайн и чудовищ. «Я счастлив», — должен сказать Август, как говорит обычно Ирэне, но не может разомкнуть губ. Слова застревают внутри, царапают гортань, заставляют сглатывать. Он выпускает локти Джастина, но тот не отстраняется, только поворачивает к нему голову и шепчет: — Вы ведь не этого хотели? Они с Ирэной похожи до боли и не похожи в то же самое время. Изгиб брови, линия скулы, разрез глаз и манера держаться, множество мелких жестов и интонаций — узнавание каждый раз ударяет под дых, в самое солнечное сплетение. И жена тоже ему не верит — качаются жемчужные капельки-серьги, когда она еле заметно наклоняет голову. — Откуда же вам знать, Юстиниан, — говорит Август, не в силах солгать этой спине и бледному профилю. Весь этот разговор — сущее безумие. — Здесь никто не получает того, что желает, — Джастин делает шаг вперёд, словно снова пытается убежать, но вместо этого поворачивается лицом. — Но вы… вы этого не заслуживаете. «А вы? А Ирэна?» — хочет спросить Август, но Джастин вскидывает руку, прижимает кончики пальцев к его виску и ведёт вниз по щеке, большой палец ложится на губы. — Не смейте думать, что меня заставили, — в голосе Джастина звучит вызов. — Вам нравится? Август не вполне уверен, что до конца понимает, о чём его спрашивают, но Джастин и не ждёт ответа — его палец с нажимом проводит по нижней губе Августа, заставляя приоткрыть рот. Всё, в чем Август не признался бы и под пытками, всё тёмное, постыдное, тщательно спрятанное от самого себя, всплывает из глубин его души: «Вы влюблены не в меня», узкая спина Ирэны под его ладонями. Он не выдерживает, касается кончиком языка пальца на своих губах — зрачки Джастина расширяются, затапливают всю радужку, его собственный рот приоткрывается, язык скользит по кругу, облизывая губы. — Вам нравится, — говорит Джастин уверенно и быстрым движением опускается на колени. — Юстиниан, — беспомощно просит Август, чувствуя уверенные сильные руки на своих бёдрах. — Молчите, — Джастин прижимается щекой к его ноге. — Или говорите, но правду, ничего иного между нами быть не может и не должно, иначе… Август понимает его без слов: иначе конец, бесчестие, смерть, солнечным бликом дрожащая на острие клинка, или вечный зыбкий туман безумия. И он принимает это условие молча, без единого возражения, просто опускает руку на голову Джастина и позволяет ему самые немыслимые прикосновения. Самые честные прикосновения, потому что невозможно солгать, когда руки и губы скользят по твердеющей плоти так, что сдерживать стоны становится не под силу. И рот, этот прекрасный рот, вовсе и не крупный, идеально смыкается вокруг Августа, вбирает его в себя так глубоко, так нежно и сильно. Джастин втягивает щёки, скользит губами вверх и вниз, ловкий язык ласкает головку, поглаживает уздечку, и Август тонет и захлёбывается в ощущениях. Забывшись, он запускает пальцы в каштановые волосы и тянет, и Джастин послушно следует за его руками, смотрит снизу вверх потемневшими шальными глазами. «Берегитесь», — сказал Августу когда-то, бесконечно давно, Карл Борн с тоской и восхищением, и теперь он знает, о чём его предупреждали, но уже поздно. Желание не потребовалось даже высказывать вслух, его услышали и так, сделка заключена, осталось лишь гадать, какую цену потребуют с него те, кто живёт в качающемся тростнике. Мысли путаются. Но одно Август осознаёт ясно — он не хочет излиться в этот невозможно прекрасный настойчивый рот. Не так. Не теперь. Он дожидается момента, когда Джастин выпускает его плоть, чтобы вдохнуть, и тянет, поднимает его за плечи, чтобы усадить на стол. В руках снова атлас и кружева, жёсткость косточек в плотном корсаже, тугая шнуровка на спине — ощущения, которые сбивают с толку своей привычностью. Но там внизу, под всеми этими юбками, Джастин другой, и целуется он тоже по-другому: решительно берёт рот Августа в плен так же, как захватывал, присваивал только что его член. Август чувствует свой вкус на его языке, чувствует, какой Джастин твёрдый и влажный внизу, как он разводит ноги, как дрожит в его руках. Он задирает подол, путается в слоях ткани, гладит колени, узкие обнажённые бёдра, угловатые тазовые косточки. Джастин замирает, руки судорожно мнут юбку, словно он боится, что Август передумает, оттолкнёт его, не примет так щедро предложенный дар. Август проводит ладонями от подвязок к паху по внутренней стороне бёдер. Дыхание Джастина пресекается. Август целует родинку в изгибе плеча и обхватывает ладонью сочащуюся предсеменем напряжённую плоть. Джастин судорожно вздыхает, почти всхлипывает и утыкается лбом в его плечо. Весь торопливый и скудный юношеский опыт Августа не сравнится с тем, что происходит сейчас — он помнит стыд и восторг от нарушения негласного запрета, само же удовольствие смазалось в памяти, равно как и лица товарищей, составлявших ему компанию в постельных утехах. Джастин его ошеломляет — Августу хочется попробовать с ним всё, даже то, о чём раньше он и помыслить не решался, хочется слушать его вздохи и стоны, одаривать лаской и трогать везде, оставляя свои метки в самых нескромных местах. Он желает, чтобы Джастин принадлежал ему. Он размазывает выступившую смазку по члену Джастина и водит рукой вверх и вниз, неторопливо, намеренно мучительно, и тот вздрагивает, что-то неразборчиво и требовательно шепчет в шею Августа, хватается за него. Августу кажется, он сам может кончить только от этого жаркого шёпота. Но первым изливается Джастин — коротко вскрикнув, до боли впившись пальцами в плечи Августа, запрокинув голову. Август бережно опускает его спиной на стол, задирает юбку выше и доводит себя до разрядки парой движений, глядя на это потрясённое покрасневшее лицо с припухшими губами, такое живое и не идеальное больше. Его семя выплёскивается на обнажённые бледные бёдра, и это лучшее, что случалось с ним в жизни. — Я не намерен ни о чём сожалеть, — говорит Джастин с вызовом, приподнимаясь на локтях. — Но признаю за вами право… — Я тоже, — совершенно неподобающе перебивает его Август, пока Джастин не произнёс что-нибудь необратимое и безнадёжное. Август берет его лицо в ладони и целует нежно — так, как целовал свою невесту на свадьбе, ещё надеясь на то, что брак его будет состоять не только из уважения и дружбы. Он целует Джастина, а думает о том, что без ведома Ирэны это платье никогда бы не оказалось на её брате и чьи-то руки должны были затянуть шнуровку на корсаже и уложить волосы под жемчужную сетку. — Позвольте мне снять это с вас, — просит он, скользя губами по щеке Джастина. — Вы ещё не поняли? Вам позволено всё, что угодно, — тот усмехается, но в тоне голоса прячется не то вопрос, но то разочарование, какое-то неявное «но», и его тело снова цепенеет. Август отстраняется и заглядывает в его лицо. — Ты восхитителен, — говорит он совершенно искренне. — Хочу увидеть тебя всего, целиком и полностью. «Ты сводишь меня с ума». Джастин лукаво и довольно улыбается уголками губ, пока Август распускает шнуровку на спине, и вздрагивает, когда он целует позвонки и выступы лопаток. Сиреневый атлас соскальзывает на пол и растекается по ковру зачарованным озером с пеной из кружев и нижних юбок.