Тепло материнских рук

Уже несколько дней Амала была очень нагруженной и грустной. Даже Девдас заметил в невестке нерадостные перемены, а что касается Амрита, то он, очень чувствительный к аурам окружения, своего рода эмпат, так вообще с недоумением внимательно наблюдал за ней. Новоиспеченные молодожёны всегда были открыты друг с другом и было странно, что Амала так резко ушла в себя. Что-то её беспокоило. Что-то заставило скрыться в своём мирке мыслей и эмоций. Всё чаще на привлекательно-милом лице девушки была написана печаль. Взглянет Амрит на её прекрасный лик в надежде зарядиться светом ярко-серых глаз, но увидит в них лишь необъятную тоску. Настолько сильную, что Амрит, казалось, каждый раз проходил все круги ада, утопая в той печали, что захлестнула его махарани. Это было невыносимо. Госпожа его сердца, его души, лучик солнца, освещающий дорогу по которой он должен был идти, страдала. Она старалась не показывать этого, но каждый тяжёлый вздох, что она не могла сдержать, боль, плескавшаяся в глубине глаз — всё это рассказывало о её горестном настроении больше, чем что-либо. Амрит ничего не понимал. Казалось, что в семье всё было отлично: их священные узы брака лишь крепли, отец, пусть по-началу и выказывал опаску, в последнее время стал относиться к невестке как к дочери. Мать недолюбливала Амалу, но не смела и слова сказать, воспитанная в строгих традициях консервативной Индии. Лалит сблизилась с Амалой, а Риши прям светился, когда с ней общался. Так в чём же было дело? Неужели обычно внимательный ко всему и всем Амрит что-то упускал? Не покладая рук Амала работала. Упрямо, лишь вздернув нос, когда он просил её не перенапрягаться. Нынче первая Госпожа Бенгалии, Амала работала не только на благо народа Индии, выполняя свои основные обязанности, но и вела собственный семейный, Лондонский, бизнес, заботилась о каждом члене семьи, как и подобает хорошей Индийской невестке. И Амрит правда поражался её стойкости и трудолюбию. Обычно Амала всегда с улыбкой отшучивалась, что ей было всё по плечу, но в последние дни она нагрузила себя рекордным количеством работы. Под глазами девушки появились чёрные круги и периодически мучали головные боли. Но Амала не жаловалась и тем не менее, каждый раз, возвращаясь в комнату, неизменно находила на тумбочке таблетки от головы и стакан воды. Амриту даже не нужно было обращаться к их связи, чтобы знать о её самочувствии. Достаточно было внимательности: Амала, проснувшись, не вставала сразу же, сидя некоторое количество времени просто на кровати, склонив голову. За завтраком девушка часто жмурила глаза и практически невесомо касалась пальцами висков. Амала была благодарна, но всё равно отказывалась открываться. Уже много лет, ещё в Лондоне, её мучал вопрос: что случилось с мамой? Почему она ушла? Амала всячески защищала её, старалась придумать оправдания лишь бы не принимать ту истину, что твердили окружающие: она бросила их. И в конечном итоге, права оказалась Амала: мама больше жизни любила их, настолько, что пожертвовала собой ради защиты любимых детей. Но узнав эту истину, Амала не стала счастливее. С одной стороны, она рада была знать, что мама не бросила их, а с другой… Дороже неё до недавнего времени у Амалы никого не было. Она, Киран и бабушка — они были её семьёй, самыми близкими людьми и понимание, что мама никогда больше не посмотрит на неё ласковым взглядом, не сделает прическу с утра, не приготовит чай убивали Амалу. Да, Джотсана очень и очень много работала, но всё это было лишь на благо семьи. Она не могла всё своё время уделять им, но от этого не становилась менее любимой для Амалы. Светлые воспоминания прошлого накатили на неё, словно теплая, ласкающая волна: Одиннадцатилетняя девочка сидела перед зеркалом, пока мама делала ей причёску. Уже в таком юном возрасте волосы у Амалы были густые и доходили до лопаток. Пряди волнистого шёлка струились по плечам счастливой малышки, пока любимая мама делала причёску. Сегодня у неё был особенный день. Она очень долго делала проект для школы и должна была представить его одноклассникам и их родителям на открытом уроке. Форма, так надоевшая непоседе, сегодня осталась в шкафу, а надето на ней было ярко-красное пышное платье, обшитое нитками серебристого цвета, что идеально сочетались с ярко-серыми глазами Амалы. Закончив не вычурную, скорее даже сдержанную, прическу, мама погладила по голове дочку, что с восторгом ощупывала её труды. Амала бросилась к маме на шею и пролепетала слова благодарности. Сзади подошла бабушка Индира и ласково погладила Амалу по голове. Чаще всего воспитанная в консервативной стране, она вела себя сдержанно, но порой проявляла эмоции, когда не испытывала редких приступов помешательства. Она, с гордостью смотря на дочку и внучку, сказала: — Ты уже такая взрослая, Мала… Скоро станешь завидной невестой. Удачи тебе, девочка, ты точно будешь сверкать, словно самая яркая звездочка на тёмном небосводе… — Спасибо, бабушка, я люблю вас! Амала вновь подбежала к зеркалу, покружилась вокруг своей оси, держась за подол не очень дорогого, но качественного платья и засмеялась. Камни в её диадеме, не драгоценные, но от этого не теряющие своей красоты, поймали отсвет солнечных лучей. Джотсана с Индирой переглянулись, ведь не было в этой жизни ничего важнее искреннего детского смеха, проникающего в сердце и заставляющего трепетать душу. А если это смех собственного дитя, то дороже его и быть не может. — Мама, ты уверена, что сама присмотришь за Кираном? — голосом, полным волнения спросила Джотсана. Индира сдержанно улыбнулась, положила руку на плечо единственной дочери: — Я воспитала двух чудесных детей, Джотсана. Уж с внуком вечер посидеть мне совсем не в тягость. Амала с подносом в руках остановилась. Девушка нахмурилась. Столькое произошло, на свет всплыли такие факты, что в последнее время она жила по принципу «что было то прошло, прошлое нужно отпустить», вот только это самое прошлое настойчиво стучалось в её дверь. Каждый раз Амала ставила всё новые замки, но оно снова выламывало все преграды, напоминало о себе тяжким вихрем, проносясь перед глазами, заставляя сердце обливаться кровью, вновь и вновь вскрывая с трудом зажившие раны. В голове вновь запульсировало. Несколько дней не сильной, но раздражающей, ноющей боли вымотали её. Работа, которой она загрузила себя, помогала отвлечься, но была не в силах изгнать терзающие Амалу мысли. Она вздохнула, одной рукой отворила дверь, следя, чтобы балансирующий, на другой, поднос, не опрокинулся, и тихой поступью вошла в комнату. Их с мужем спальня была большой, богато украшенной и очень стильной. Амала сразу же почувствовала дорогой ковер с длинным, мягким ворсом, что приятно ласкал ноги и прошла вглубь. На большой кровати, полуприкрытый шёлкововым балдахином, полулежал он. Её любовь, её сердце и душа. Вторая половинка единого целого, опора, её мир. Как обычно занятой, Амрит хмурился, вчитываяся в строчки каких-то писем. Корреспонденцию Господина Дубея тщательно проверяли, а личных писем у него так вообще было не особо-то и много. Амала остановилась и чуть склонила голову на бок. Вспышкой, к ней снова пришли непрошенные воспоминания: — Мама, когда уже с братиком можно будет играть? — обиженно протянула двенадцатилетняя Амала. Она уже не была маленькой, но всё ещё не прочь была повеселиться. Это являлось правильным, ведь детство — это та пора, что никогда уже не вернётся. У Амалы оно, в принципе, было очень даже счастливым и она гордилась этим. И, разумеется, порой не стеснялась пользоваться. — Он ещё слишком маленький, принцесса, — нежно ответила мать. Она могла быть жёсткой или даже грубой, но с детьми всегда старалась вести себя ласково, пусть воспитывала и строго. — Почему он так долго растёт, — буркнула расстроенная девочка, — сначала девять месяцев рос в твоём животике, теперь вот вылез — а растёт всё ещё медленно. Сколько можно! Джотсана не сдержалась и тихо, прикрывая ладошкой рот, засмеялась. Амала обиженно посмотрела на маму и протянула: — Ну что-о? Почему ты смеёшься? — Принцесса, все дети растут очень быстро, просто пока ты не совсем осознаёшь это. Сейчас для тебя время течет словно… — Словно клей, — эмоционально воскликнула Амала, перебив маму и затараторила, — ну тот, на уроке искусства, который вечно липнет к рукам и засыхает противной корочкой. Хочешь перелить его в баночку, а он такой тягу-учий, течёт так ме-е-едленно, ску-учно. Можно успеть сгонять в буфет, пока он вытечет, а ведь обычно есть всего час на всё! Джотсана с улыбкой слушала сбивчивый рассказ эмоциональной дочери, которая активно размахивала руками. Что ж, Басу — они и в Англии Басу, особенно совсем юные девочки, что родились под эгидой этого рода и не научились ещё сдерживать порывы горячей крови. — Да, — усмехнулась Джотсана, когда дочь закончила свой «врывной» рассказ, — но, по мере взросления, ты поймёшь одну простую истину — время летит очень быстро, просто наслаждаться каждой проведённой минутой тебя жизнь ещё научит в будущем. А когда-нибудь, ты станешь женой. Будешь любоваться супругом и чувствовать острую потребность провести всё время мира лишь с ним. А, в конце-концов, дочка, ты сама станешь матерью. Девочка моя, у тебя будет собственный малыш, ты будешь смотреть на него с любовью и каждый раз сердце твоё будет радостно стучать, но обливаться кровью при мысли, что эти моменты пройдут совсем скоро. Дети растут очень быстро, Принцесса, ты поймёшь когда-нибудь сама… Картинки за доли секунды приносились перед её глазами, а по коже пробежали мурашки. «Мама, как же ты была права» — она смахнула рукавом мимолетные слёзы и улыбнулась, любуясь точенным профилем мужа. Амрит был красив. Божественно прекрасен в домашней одежде, полулежащий на их постели. Ярко-зелёные глаза его блестели, губы были плотно сжаты. Когда он работал, то приобретал особую красоту. Амала обожала наблюдать за тем, как он занимался делами. В такие моменты Амрит был особенно привлекательным. Она прошла к небольшому столику на террасе, смежной с их спальней, и поставила на него поднос с чаем и сладостями. — Махарани, для чего ты сама таскаешь тяжёлый поднос? Для этого у нас полный дом слуг. Не успела она поставить ношу на стол, как Амрит тут же нарисовался за её спиной. Он стоял в дверном проёме, облакотившись на косяк. Его яркие, словно драгоценные камни, зелёные глаза, сверкали, приобретая ещё более яркий свет под действием солнечных лучей, чёрные пряди волос мерно колыхались в так небольшому ветерку, что гулял по Индии. — Он станет для тебя опорой… Его взгляд. Он заставлял её работать над собой. Больше трудиться, не опускать руки. Лишь бы он продолжал восхищаться ей. —…и поддержкой. Лишь бы в его прекрасных, ярко-зелёных глазах она единственная оставалась особенной. Видела все его эмоции. Яркие, пожирающие изнутри, выворачивающие душу или дарующие покой, крылья и чувство, будто всё в этом мире можно преодолеть, приложив старания. — Ты будешь его богатством… Чтобы только с ней он делился сокровенным, лишь ей отдавал всего себя целиком и полностью, лишь её носил на руках. —…его искрой, вдохновением… Лишь бы только в ней он видел Богиню. Старался лишь для неё, все свои действия посвящал ей. Хорошие и плохие, ведь мир не делился на белое и чёрное, а поступок посвящённый высшему чувству, любимому человеку, всегда самый искренний. —…сердцем вашего союза. Только бы для него она оставалась той самой, достойной высшей меры доверия. Любви, привязанности. — За чашки испугался? Не волнуйся, не разобью, — но увидев, что Амрит нахмурился, не оценив шутки, усмехнулась и спокойно сказала, — я подумала, родной, что тебе будет приятнее, если о тебе позабочусь я, а не слуги. Он расслабился, улыбнулся и прошёл на террасу, сев за стол. Амала приземлилась напротив, наблюдая за тем, как заядлый сладкоежка и, по-совместительству, её муж пробовал банановые панкейки, политые сгущенным молоком. Для Индии такая еда не была привычной, но Амала твёрдо была уверена, что несколько нетрадиционных устоев семье Дубей не помешают. Готовила Амала вкусно. Не то, чтобы она так сильно это любила, но ей пришлось научиться, когда мама оставила их и… Она взрогнула. Амрит это, разумеется, приметил, поднял от тарелки голову и хмуро уставился на неё, приподняв бровь. Амала поднесла чашку, из которой вился пар, к губам и сделала вид, что очень увлечена чаепитием. Муж ничего не сказал, но всё оставшееся совместное время внимательно следил за ней, а у Амалы на уме был один не закрытый вопрос: Вимал сам признался в убийстве их с Кираном матери, но при этом, не сказал о том, где она была похоронена, из-за чего им даже некуда придти, чтобы почтить её память. Именно это мучало Амалу и об этом она Амриту не рассказывала, ведь семья Дубей, наверное, до сих пор злилась на Басу за побег в Англию. Кроме того, Амале бы не хотелось показывать того, насколько уязвимой она была, когда дело касалось данной темы. И всё же, она твердо решила выяснить всё о том, где обрела покой её мать. *** Она ворвалась в дом приспешников давно почившего Вимала, как буря, несмотря ни на какие препятствия. Схватив за грудки удивительно бледного для Индии, темноволосого, худощавого мужчину и прорычала ему в лицо: — Могила Джотсаны Басу. Где она? Говори, если жизнь дорога! Угрожавший им Вимал был мёртв, у остальных Дубеев на службе мужчины не состояли, поэтому, получив неплохую сумму денег и несколько синяков, они мигом выложили информацию озлобленной Амале, что буквально ногтями впивалась в конечности бледной шудры. Басу в гневе ужасны, женщины Басу в гневе — катастрофа. И Амала не собиралась нарушать это правило. Казалось бы, затяни он с ответом ещё больше, и она разорвала бы мужчину голыми руками. Своего рода кладбище — похоже, Вимал всё же уважал Джотсану и её кровь, раз не выкинул тело куда-нибудь в лес или на съедение зверью, а провёл полноценный ритуал сожжения и похоронил мать как положено, прах развеял и поставил поминальный камень — было предназначено для людей высших каст. Тут же были могилы других Басу. Что ж, выбор был не опасный. В конце-концов, вряд ли кто-то обратил бы внимание на новую могилу, а обратили бы — всем в любом случае было всё равно. А бедняков, что могли обратить на неё внимание тут и не бывало. Поминальные камни в Индии — «удовольствие» было не из дешевых. Амала с букетом орхидей медленно шла по убранной территории мимо памятников и целых мемориалов и бессмысленным взглядом скользила по именам, выгравированным на могильных камнях по лицам, смотрящим на неё с чёрно-белых фотографий. Тишина, стоящая на территории, была мертвой, создавала напряжение, что, казалось, неприятно оседало на коже липкой плёнкой. Найдя нужное ей место, она окинула взглядом простенький, без излишеств, могильный камень: Джотсана Басу. У Амалы закружилась голова, цветы выпали из рук, приземлившись на траву с тихим шорохом. Но его Амала не услышала, уши заложило, сердце забилось чаще. Как в трансе она поднесла руку к выгравированому имени и провела по нему пальцами. В затылке закололо, на голову будто одели огромный колокол, по которому без устали били молотком. Кожа покрылась мурашками. Амала задолжала и всхлипнула, прижав ладонь ко рту, перед глазами всё расплывалось. Она не плакала так очень давно. Последний раз это было, когда Амала узнала о том, что мама бросила их. Как сейчас она помнила, как днём и ночью занималась изматывающими делами семьи, а по ночам, за три часа до подъёма, украдкой рыдала в подушку от душевной боли и усталости. Она не лила слёзы, когда узнала о маминой смерти. Обстоятельства не располагали: угроза жизни, адреналин в крови, инстинкт самосохранения просто погасил любые эмоции, кроме шока и боли. Сейчас, смотря на безмовлный могильный камень, Амала задыхалась от слёз. Воспоминания, уже не ласковой волной, а страшным штормом укрывали с головой и она тонула в них, будучи не в силах вдохнуть: Она приоткрыла глаза. На её лбу лежал прохладный компрес, сама она была укрыта тёплым одеялом по самый подбородок. Амала медленно моргнула и перевела взгляд вниз — у неё под боком спал четырёхлетний Киран. Ей было пятнадцать и последнее, что она помнила, как пришла с прогулки на которой надышалась морозным воздухом. А после всё было смазанно: жар, головная боль, кашель, разрывающий лёгкие. Она приподнялась на локтях, брат пошевелился, но лишь громче засопел, но тут сильные и нежные руки мягко осадили её. Амала повернула голову вправо. Всё это время на стуле, чуть поодаль, сидела мама. — Как ты чебя чувствуешь, дочка? Девочка нахмурилась и убрала за спину тёмно-коричневые, волнистые пряд волос, прислушиваяся к себе. Амала погладила брата по тёмным волосам и заглянула в обеспокоенные карие глаза матери. Она подарила ей чуть болезненную, но искреннюю улыбку и тихо, хриплым голосом как можно бодрее ответила: — Всё отлично, мамуль! Джотсана грустно улыбнулась и пересела на край кровати. Она погладила дочь по шелковым волосам, провела рукой по голове сына и обняла Амалу. Девочка прижалась к груди мамы и спокойно вздохнула, когда услышала как гулко бьется её любящее сердце. Она улыбнулась и почувствовала как глаза вновь стали закрываться. Так она и уснула, обессиленная болезнью в теплых маминых объятиях. — Так и знал, что не просто так моя милая супруга сама не своя в последние дни. Амала вздрогнула, но не обернулась, продолжая сидеть, склонив голову. Амрит подошёл аккуратно, собрал рассыпавшиеся цветы и положил их на могилу. Амала медленно прикрыла глаза и почувствовала, слабость в конечностях. Ей было тяжело даже сидеть, сердце разрывалось от боли и горечи. Мама, женщина, что подарила жизнь ей и главному скоровищу её жизни — Кирану, человек с которого Амала всегда старалась брать пример, та, что дарила лишь им своё тепло, свою заботу, был посмертно сожжён и развеян поветру. Всё, что осталось для тех, кто был ей дороже всего — могильный камень, созданный, будто в насмешку, их врагом, убийцей. — О Богиня… — прорыдала Амала срывающимся голосом. Она сжала ткань сари на месте, где билось её сердце. Она готова была умереть от горя, но ей было нельзя: у нее была семья что нуждалась в ней. Киран, который не должен был потерять ещё одного члена семьи, которого нужно было вырастить хорошим человеком. Амрит, жизнь которого крутилась вокруг жены, Господин Девдас, который в последнее время полюбил именно её кофе и упорно утверждал, что он вкуснее, когда его спрашивали, чем напиток от слуг хуже. Риши и Лалит, что привязались к ней. Но было так больно… Амрит сидел чуть дальше от памятника и со спины обнял Амалу. Ей в лицо подул могильный ветер, но от холода её спасали обьятия мужа, чья любовь к ней горела, словно пламя священного огня, пред которым они давали клятвы всегда быть вместе — и в радости, и в горе. — Я буду с тобой, махарани. Ты не одна. Да. Она была не одна. Амала прижалась к груди Амрита, сглотнула и сквозь ком в горле прошептала: — Спасибо, мама, за жизнь, за брата, за детство, за заботу. Никто и никогда не сделает для меня больше. Клянусь, мы будем в порядке, я позабочусь о твоём мальчике, всё у Кирана сложится, как и у меня, отлично. Я буду всегда любить тебя, спи спокойно. *** — Доктор, ну что? Что со мной? Спустя несколько дней, Амале поплохело. Она догадывалась, что с ней приключилось, но услышанное всё равно стало для неё большим шоком: — Поздравляю Вас, Госпожа, — улыбнулась девушка-врач, смотря на результаты её анализов, — вы беременны!