Гордость в пепле

«Чёрт, когда он уйдёт?» — выругалась про себя Шошанна, сверля взглядом стоявшего у порога Фредерика. Выглядел он сегодня великолепно, как бы мерзко ей не было за эту мысль. Гладко выбритый, с иголочки — отёсанный немецкий солдат. На нём был белый парадный китель, — конечно же, когда если не в сегодняшний вечер нужно было выглядеть столь великолепно? Однако вместо того, чтобы величественно восседать в зале, созерцая свой подвиг, он топтался перед её дверью, надеясь, что та его впустит. Фредерик неловко пытался оправдаться за свой визит, нёс какой-то бред про фильм, натягивая после каждой фразы свою идиотскую улыбку. Шошанна даже не вслушивалась, пытаясь собраться мыслями. Благодаря ему, как только он уговорил доктора Геббельса, премьера была перенесена в «Le Gamaar», что позволяло осуществить месть, но теперь Шошанна осознавала, что из-за его же неожиданного визита весь план мог оказаться под ударом. И сейчас ей нужно было во что бы то ни стало прогнать его. Ладонь, сжавшая ручку двери, уже вспотела. Сама Шошанна так и застыла у проёма, даже не в силах смотреть на явившегося солдата. Всем видом она показывала, как неинтересно ей его слушать. — Этот фильм основан на моём подвиге. А всё геройство в том, что я убил много людей, — промолвил он, вновь слегка улыбнувшись. Шошанна всё же подняла на него тяжёлый взгляд. Эта улыбка. Щёки от неё наливались, как яблоки, однако это нисколько не убавляло в Цоллере мужественности. И многих он обезоружил этой улыбкой? — И на ту часть, которая сейчас на экране, мне не хочется смотреть. Значит, вот как? Он стоял перед ней, в своём парадном кителе, усеянном медалями и железными крестами, которыми его наградили вряд ли за эти хищнически-милые глаза, и говорил, что ему не хочется видеть, как он убивает других? Мимолётное очарование испарилось, Шошанна вспомнила о гордости. Еврейской гордости перед фашистом. Стоя там же на месте, она смерила его суровым взглядом: — Как же? Вы там такой отважный и мужественный. Идите любуйтесь, — съязвила она низким голосом, от которого тело покрывалось мурашками. Фредерик уловил её очередной резкий тон, но не придал этому значения, а только вновь улыбнулся, притворившись, что его забавляет её саркастичный тон. Порой Шошанну поражало, как до сих пор его не вывели эти колкости. Вот она — спартанская выдержка. Из-за этого порой ей казалось, что тот попросту не понимал ничего из её иронии, но это было невозможно. Если бы он был настолько глуп, то не добрался бы до той башни. Не убил бы стольких людей. О нём не узнал бы доктор Геббельс, и он не раздавал бы всем автографы. А с его улыбкой она поймала себя на том, что она уже не поражала, а умиляла. Черт бы её побрал. — Не знаю. Я так пресытился этим. Может, потому что мне предстоит объездить ещё несколько городов с премьерой и смотреть на себя из раза в раз? — произнёс он так, будто излагал какую-то бытовую проблему. — Здесь хотя бы можно скоротать время с вами. Отлично. Он сам напросился. Наконец, она сможет его прогнать. Как же её согревала мысль, что она закроет дверь перед носом этого эксцентричного и самовлюблённого Цоллера! — Рассматриваешь общение со мной как возможность скоротать время? Я занята! — она собралась было хлопнуть дверью, как Фредерик шустро успел подставить стопу к порогу, заблокировав дверь, а потом вовсе протолкнулся внутрь. Шошанне оставалось только, оторопев, отступить назад. — Что ты творишь?! — впервые она повысила на него голос, мгновением назад перейдя на «ты». Как бы безобидно он не проявлял себя перед ней, в нём было что-то суровое и жёсткое. И сейчас она видела, как, на самом деле, Фредерик всё прекрасно понимал — её колкости, холодность, он предпочитал не обращать внимания до сегодняшнего момента. Тем временем её план начал трещать по швам. Фредерик опешил от самого себя. Он выдохнул. С этим выдохом он будто собрался снять с себя некую маску. Только кто под ней скрывался? — Я не так выразился, позволь мне договорить, — он поднял палец, предвосхитив её возражения. Голос уже звучал не так слащаво, как раньше. — Я правда хотел заскочить к тебе. Даже не так, скорее, я пришёл сюда ради тебя. И попросил Геббельса устроить премьеру здесь, чтобы ваш кинотеатр стал ещё популярнее. Потому что я знаю, что значит, держать кинотеатр. Помнишь, я говорил о моих сёстрах? Конечно же, Шошанна помнила их беседу в кофейне — там он впервые рассказал о себе больше и тогда ещё пытался понравиться ей. Она раздражённо поджала губы. Всё это было так не вовремя. При том не потому, что его признание не входило в сценарий её плана мести, а скорее то, что оно заставило её окончательно осознать, что кем бы Фредерик ни был, ей так и не удалось погасить в себе симпатию к нему. Особенно сейчас, когда он был перед ней вне всякого образа. — Ну что молчишь? Может, хотя бы пошутишь опять? Униформа пытается заговорить, — от того, как он бесцветно произнёс это, ей хотелось сжаться. Шошанне было не до шуток. Сколько бы она ни отрицала, но резкая смена настроения их диалога окончательно укрепило в ней то, что он нравился ей — внешне, по голосу, по тому, как он апеллирует французскими словами, чтобы объяснить ей, что такое «гнездо» на языке снайперов. У Фредерика были все шансы, если бы не одно «но». Он был одним из этих фашистских зверей. Так нельзя. — Фредерик, ты пугаешь меня. Сказанное нисколько не убавило его гнева. — Чем же? — он изумлённо изогнул бровь. — Я думал, ты бесстрашна. — Бесстрашна? — Ты успела мне столько наговорить, что расскажи об этом фюреру, тебя бы отправили показывать фильмы где-нибудь в Румынии. А чего стоило, когда ты вот так напрямую заявила самому Геббельсу, что никогда не показывала его фильмы в «Le Gamaar», — с гордым апломбом усмехнулся он сквозь отчаяние, будто действительно был доволен ею. Шошанна тяжело хлопнула ресницами и открыла глаза, — словно это помогло бы исчезнуть тому, кто стоял перед ней. Сердце било в набат, она чувствовала, как вот-вот она поддастся порыву и выскажет ему обо всём, что о них думала и вдобавок расскажет, откуда в ней столько бесстрашия. Но раз уж всё так далеко зашло, и вот-вот в ход пойдёт четвёртая кинолента, почему бы не пойти в ва-банк и сказать правду? В конце концов, Фредерик её заслуживал. — Ты прав, я бесстрашна, — начала она. — А ещё я вас всех ненавижу. Тебя тоже. Ты — не гордость нации, но ты действительно — больше, чем униформа, и, может, я бы не была с тобой так холодна, если бы ты ни был одним из них. Не после того, что вы сделали с моими близкими. Со мной, — вкрадчиво промолвила она. Гори синим пламенем её еврейская гордость, но в этот момент Шошанна почувствовала, как с её плеч сбросился тяжёлый груз. В груди разливалось приятное чувство — сплетение мимолётной радости с горькой досадой от того, что вскоре произойдёт. За такое в живых не оставляют. Глаза Фредерика округлились в изумлении. Он задал только один вопрос: — О чём ты говоришь? — его брови сдвинулись, образовав складку. Она вздохнула. Порой Фредерик напоминал ей ребёнка — такого прямолинейного и любопытного, которому нужно на пальцах пояснять каждую деталь. Если бы он мог себе представить ту пропасть между ними… — Например, что я — вовсе не Эммануэль Мимьё, — монотонно начала она, поймав его обескураженный взгляд. — Но это меньшее из того, что заставит тебя иначе на всё посмотреть. Фредерик не сдвинулся с места. Он окинул её с ног до головы пытливым взглядом, пытаясь в ней разглядеть то, чего не мог уловить. Разве что алый цвет её платья был подсказкой, к чему всё шло: будет много крови, много смертей. Разумным было бы спросить, кто же, в таком случае, она такая, но тот не спешил. — А что из этого всего — большее? — его голос приобрёл фаталистическую невозмутимость. Ей захотелось разразиться диким хохотом. Скоро эта пропасть станет ещё ощутимее. Тем лучше. Шошанна лишь кивнула на окошко у проектора, и уступила ему место. Суровый взгляд не сходил с Фредерика, но он всё же подошёл и слегка наклонился, всматриваясь в проецируемую плёнку на экране. Он уже догадался, что та задумала что-то, но поднимать тревогу по всему кинотеатру он не видел смысла — как это можно было грамотно провернуть, если собрать всю нацистскую элиту — уже было фатальной ошибкой? Фильм приближался к концу. Это он понял, когда он увидел собственное лицо крупным планом. Фредерик с дерзостью кричит: «Кому ещё есть что сказать Германии?» Рядом с ним проектор издал характерный звук, который обозначил прокручивание следующей плёнки, и закрутилась другая склейка — явно не из «Гордости нации». На экране появилось лицо — женское, чуть измождённое, со скулами. Томный взгляд полуприкрытых серо-голубых глаз. Эммануэль. — Я скажу кое-что Германии. Все вы скоро сдохнете. Я — Шошанна Дрейфус, и это месть еврейки. Посмотрите мне в глаза! — говорила девушка леденящим тоном, от которого веяло арктическим холодом. В зале все зашумели, недовольные выкрикивали ругательства, было слышно, как Геббельс оправдывался, говоря, что это не планировалось. Фредерик не мог сдвинуться с места. Ноги налились свинцом, ладони сжались в кулаки. Всё, на что хватало сил — сделать то, что вещала та девушка с экрана — взглянуть ей в глаза, вместе с тем пытаясь осознать, поменялись ли от этого открытия чувства к ней. Тем временем экранная Шошанна не собиралась замолкать: — Сейчас вы сгорите в еврейском пламени. Марсель, зажигай! Экран моментально охватил огонь, отчего стало разъедать языками пламени новую звезду этого вечера — той, что удалось затмить Фредерика. Все в истерике забегали, толпой проталкивались двери, слышны были выстрелы автоматов, крики, пот, слёзы. Словно на поле боя. Обернувшись, Фредерик заметил, что Шошанна уже стояла позади с прицеленным на него пистолетом. Реакция солдата не заставила себя ждать: за долю секунды он тоже нацелил на неё своё дуло. — Стой на месте, солдат. Хоть я и не снайпер, но с такого расстояния уж точно размозжу тебе череп, — невозмутимо произнесла она, держа двумя руками оружие. Алый цвет её платья действительно был подсказкой. Но Цоллер больше не располагал временем, хоть и мог при желании предаться глубоким размышлениям и самоанализу. Одна только одна мысль не давала ему покоя, которую он решил всё же озвучить: — Тебе следовало застрелить меня, пока я смотрел на тебя по ту сторону, — сказал он. — Убить тебя со спины или лица — разницы нет. Я получила то, что хотела, — заявила Шошанна, поджав плечи. — Ну, теперь ты, стало быть, довольна? — По крайней мере, у тебя появился конкурент на звание «Гордость нации». Фредерик вновь усмехнулся, обескуражив её. Он уже не прицеливался, а жестикулировал этой рукой. — Действительно. Я застрелил триста пятьдесят человек. А в этом зале тоже триста пятьдесят мест! Но тебе удалось уничтожить всю элиту — а это намного больше, чем просто цифра. Это — спасённые нации и государства. Браво! — театрально он захлопал в ладоши. — Теперь для закрепления результата нужно убить и меня. Я теперь — никто и больше ничего не стою. Я заслуживаю сдохнуть от пуль, как те, которых я истребил. Фредерик стоял, расправив плечи, ожидая спуска крючка Шошанной. Но та не сдвинулась с места. Она глядела на него, сверля суровым взглядом, из серо-голубых глаз проблеснули слёзы, грудь тяжело вздымалась. То ли это было от накала чувств, то ли от дыма, который уже проникал сквозь щели этого помещения. Через секунду дрожавшие руки опустились, пальцы расслабились, выронив оружие. — Ты — не просто униформа. Фредерик хотел было возразить, хотя его окутала радость от того, что она, наконец, признала его. Вскоре однако ликование затмил страх: через мгновение Шошанна в бессилии рухнула на пол. Тот, позабыв обо всём, оказался подле неё. Приземлившись на колени, запах дыма стал ощутимее, но Фредерик ещё держался. Его накрыло тотальное осознание принятия судьбы. Их конец был близок. Вот она — цена за перенос премьеры в этот проклятый кинотеатр. И если таким предвиделся конец его жизни, то он был только рад — слова Шошанны значили для него многое. Встретить смерть вместе с той, кто боролась со злом, но сумевшей признать, что за его униформой скрывался человек, было огромной честью. Шошанна едва хватала воздух ртом в предсмертной агонии, а Фредерик, глядя на это с болью, всё же решил сказать то, что собирался: — Я так ждал, когда ты это скажешь. Но не думал, что всё так обернётся, — произнёс он. — Я бы ни за что… Она безвольно водила рукой по полу, пытаясь дотронуться до Фредерика, чтобы тот поближе к ней наклонился, ей хотелось ему сказать кое-что важное в ответ, но в эту минуту, когда она практически теряла сознание, мысленно она корила его за то, что тот даже сейчас, когда это не имело никакого значения, не позволял себе излишней сентиментальности. Наконец, Фредерик заметив её ладонь на колене приблизился к ней и повернул голову, чтобы лучше расслышать то, что та собралась сказать: — В холле сейчас давка. Беги, — прохрипела она, — за дверью справа будет потайной ход — он ведет к соседнему зданию, ты окажешься в безопасности. Тем временем гул нарастал. Дым стал проникать сквозь щели этой комнаты и пробираться в ноздри. Фредерика накрыла безумная ярость и ненависть. Всё разрушилось. Вместе с тем, ему показалось, что вселенная даровала шанс — но зачем он был ему, если он потерял всё? Славу, величие, покровительство власти, которая тоже была безвозвратно утеряна, его форма с наградами, которую Эммануэль ставила ему в упрёк, сама Эммануэль… Он вновь посмотрел на эту девушку и понял, что ничего не изменилось. Ему так же хотелось, чтобы она провела с ним, возможно, если не всю жизнь, то хотя бы пару часов, которые уйдут на то, чтобы собраться и начать всё заново? Фредерик с решимостью взвалил на себя тело хрупкой, к счастью для него, девушки и, невзирая ни на что, направился по нужному указанию. Спустя пару часов Шошанна очнулась в машине. Голова сильно болела, запах дыма и гари вобрались в нос, поддавая ей галлюцинаций: то она поджигает собственный кинотеатр, то мадам Мимьё даёт пощёчину за то, что та курит прямо в здании. Вместе с тем, она боролась с разбитостью и пыталась собрать картину произошедшего: подготовка к вечеру, премьера, четвёртая плёнка, нежеланное появление Фредерика, их откровенный разговор и пожар… Во время него они практически признались друг другу в чувствах. Ей не хотелось пока подавать признаков жизни, потому что она не знала, чего ожидать — то было привычкой ещё с визита Ганса Ланды у мсье Ла Падита. Что же, она подсказала ему путь к спасению, а тот решил с собой взять и её? Очнуться живой для неё было большой благодатью, но до сих пор не верилось, что её положение было спасено… эсэсовцем, который знал, что именно она устроила поджёг в кинотеатре? Машина затормозила и сидевший за рулём Фредерик открыл окно. К нему наклонился штатский и спросил на немецком, кто он и куда ехал. Язык Шошанна понимала не так хорошо, но тон Цоллера давал знать, что тот последний раз пользовался своим званием «Гордость нации» — пока, что слухи о гибели лидеров Третьего Рейха и пожаре не распространились так далеко, чтобы задержать звезду.