***
Орихара привык не доверять никому и никогда — и быть настолько скрытным, насколько это вообще возможно. Это, в конце концов, часть его профессии. Необходимая для выживания черта характера, возведенная в абсолют, ставшая фактически образом жизни; черта характера, без которой он, вероятно, не был бы Орихарой Изаей как таковым. И его порой раздражает то, насколько Шинра этого не понимает. Кишитани с самого начала их знакомства был крайне надоедливым, навязчивым и прилипчивым типом: вечно маячил где-то поблизости, без умолку болтал о всякой чепухе, с полоумным воодушевлением забрасывал идиотскими вопросами — да и в целом будто бы совершенно не имел понятия о личном пространстве, которое всегда так ценил для себя Изая. Но, пожалуй, при всем этом такое неуемное внимание было для Орихары даже немного... лестным. Ведь существование большинства других одноклассников и одноклассниц Кишитани чаще всего попросту игнорировал. «Дело в том, что ты необычный», — говорил ему Шинра. — «Необыкновенный! А я очень люблю все необыкновенное, ты же знаешь». И это было правдой. Шинра, словно родившийся сразу в амплуа безумного ученого, всегда интересовался исключительно исключительными вещами и явлениями. Люди же в список его интересов попадали, как правило, лишь в том случае, если были... не в полной мере людьми. Вот как, например, Орихара.***
«Поразительный ты человек, Изая!» — за свою жизнь Шинра столько раз произнес эти слова (как в своей голове, так и вслух), что это стало уже почти заклинанием. В Изае для Шинры действительно много всего поразительного. Взять, допустим, вот эту его маниакальную Любовь к людям... Точнее, «Любовь» — в кавычках, ведь Кишитани уверен, что на подлинную любовь к кому-либо Орихара глубочайше не способен от слова совсем. — И что ты только в них находишь, — иногда беспечно отмахивается от него Шинра, когда Изая в очередной раз начинает свой бесконечно вдохновенный монолог на эту тему. — Люди как люди, ничего особенного. Но несмотря на то, что содержание всего этого монолога Шинра давно знает практически наизусть, он все равно в итоге из раза в раз смиренно слушает его по новой. Люди не являются для него чем-то особенным — зато Орихара является. И Кишитани готов слушать о том, что Орихара считает для себя важным, ровно столько столько раз, сколько потребуется.***
Изая не имеет ни малейшего представления о том, что творится у Шинры в голове. Во всяком случае, иногда ему так кажется — и тогда он ощущает чуть ли не стыд за себя; смехотворный, ироничный стыд за свои (вообще-то поистине гениальные) навыки анализа-понимания людей и просчитывания наперед всех их дальнейших шагов, периодически почему-то дающие сбой именно на этом чокнутом, чтоб его, Шинре. Кишитани даже по меркам Орихары очень уж эксцентричен порой, и некоторые его выходки не вписываются ни в один из изощренных сценариев, которые тот обычно весьма успешно выстраивает на своей импровизированной шахматной доске. И эти маленькие непредвиденности неизменно сбивают с толку. Изая любит быть сбитым с толку — наверное, потому, что с ним такое бывает крайне редко. Изая не любит делиться чем-либо сокровенным с людьми — а особенно с теми, кого нельзя просчитать на все сто процентов. Шинру определенно точно нельзя.***
И все-таки Шинра помнит времена, когда Изая был более открытым. Времена, когда они полубесцельно слонялись по городу после уроков, смеялись, сидя во всяких забегаловках, обсуждали какую-то подростковую ерунду, даже дурачились вместе — и... и, видимо, были близки. Пожалуй, так это называется. И воспоминания о тех днях, о моментах, когда на лице Изаи вдруг трескалась его обычная непроницаемо-насмешливая маска, и в глазах с внезапным блеском завораживающе ярко вспыхивал подрагивающий живой огонек, а в голосе уязвимо проступали непривычные нотки искренних, по-настоящему обнаженных эмоций — эти воспоминания для Шинры дороже многих, очень многих других в его жизни. И когда они стоят рядом на балконе его квартиры, оперевшись на перила и подавшись вперед, и в молчании разглядывают медленно тонущий в ночи мерцающий город, Кишитани размышляет обо всем этом... и испытывает что-то, чего не может полностью осмыслить. Должно быть, это горечь. Но еще — смирение. Принятие. — Что ж, раз все по-старому — значит все по-старому! — с улыбкой заключает он и поворачивается к Изае. — Пойдем обратно в дом? Уже холодает. И Орихара кивает — с легким, едва уловимым запозданием, будто тот факт, что Шинра так быстро отстал от него без своей стандартной кучи вопросов и расспросов, на секунду привел его в отдаленное подобие растерянности. — Да, пойдем.***
Весь Икебукуро — да что там, весь криминальный мир всего Токио! — знает о том, что, подпольный врач Кишитани Шинра является единственным другом Великого Информатора Орихары Изаи. Это такая аксиома, которую неизвестно кто и когда озвучил первым; фундаментальное положение; нечто совершенно бесспорное и бессомненное, не подвергающееся никаким обсуждениям. И Изая, отчасти даже к собственному удивлению, принял эту аксиому наравне со всеми остальными. Никогда не отрицал, никогда не открещивался, никогда не сопротивлялся этому статусу «друга» Шинры — просто позволил этому утверждению существовать. Ведь Шинра... Шинра по сути и впрямь его друг. Объективно. Единственный. Друг ли? Кишитани носится по комнате с чаем — как всегда взлохмаченный, как всегда в своем чуть помятом халате и в очках набекрень — а потом, приземлившись возле Орихары с полным чайником в руках, с сияющими глазами принимается молоть очередную свою чушь (которая на самом деле и не чушь вовсе, ведь, по правде говоря, Изае уже давно стало действительно интересно его слушать); и Орихара, глядя на него, чувствует, что невольно улыбается — но совершенно не той улыбкой, которая приклеена к его лицу на постоянной основе. Это одна из тех самых улыбок, которыми он может улыбаться только рядом с Шинрой. Одна из тех самых его улыбок, в которых есть что-то настоящее. — Я очень рад каждый раз, когда ты приходишь ко мне, Изая. Когда Шинра (очень изредка) вдруг становится серьезным, он преображается — и Орихара по-своему искренне любит такие моменты. Ведь и у Шинры есть своя маска. И общаться с ним, когда он без нее, это совсем не то же самое, что общаться с ним... в обычное время. — Спасибо. Изая сам не до конца понимает, почему ответил именно так — но ощущает, что выбрал верное слово. Слово, при всей своей лаконичности и кажущейся безликости выражающее чрезвычайно многое. И с очень большой точностью. — Спасибо, Шинра. За окном уже совсем темно, но чай согревает изнутри — и на фоне этого тепла уличный мрак чуточку блекнет.***
Я знаю, что ты не очень любишь делиться тем, что у тебя на душе. Но и ты знай: я счастлив, когда это происходит. Я не буду лезть в твою жизнь и докучать тебе чрезмерно назойливыми вопросами. Но я навсегда твой друг, и ты мне важен. Пиши, звони, когда захочешь. Я постараюсь взять трубку вовремя ~_^
Отправив сообщение, Кишитани кладет мобильник на стол и, раскинувшись на диване с заложенными за голову руками, думает о том, что душа у Изаи все-таки есть. И о том, что, уходя, он на мгновение обернулся, чтобы попрощаться — и в этот мимолетный миг был призрачно очень похож на того Изаю из прошлого, которого Шинра так хорошо запомнил.Умоляю, Шинра, давай все же не будем раньше времени превращаться в настолько сентиментальных стариков~
...Да ну тебя, Орихара. (И все равно Кишитани его обожает.)