"Для моего Тина"

*** - …Спать хочу. Ну спать так спать. Тин за месяц их совместного с Чаном житья-бытья успел привыкнуть к тому, что в вопросах сна его муж – парень щепетильный. Хочешь спать? Ложись, милый. Массаж плеч перед сном? Конечно, дорогой. Спишь сегодня одетым, не будешь снимать пижаму? Как скажешь, солнышко. Подержать тебя за руку, пока не заснешь? Обязательно, мой сладкий, твой бешеный пес только за. Только вот… Тин потянулся к Чану, чтобы поцеловать его на ночь, но тот увернулся, отвернулся, шумно упал на подушки и натянул одеяло – так, что Тину почти не осталось, чем укрыться. Тин вздохнул. Такое с Чаном бывало – вспышка капризов перед сном, с бесконечным перебиранием шелковых пижам в шкафу, заунывным: «Простыни не те, температура в комнате не та, и вообще все не то», а потом, когда Тину все это надоедало и он брал подушку, чтобы перебраться в гостиную, неожиданным: «Нет, не уходи». И вот уже его «кровопивец» усаживался на постели, потянув за руку, заставлял вернуться на кровать, подбирался к нему под бочок, обхватывал обеими руками, клал голову на грудь, льнул к нему с такой детской непосредственностью, что Тин начинал понимать – все эти выверты были исключительно для привлечения его внимания. Но сегодня, видимо, только вывертами Чан ограничиваться не собирался. Ведь как было дело. Тин любовно взбил для него подушки, помял ему плечи, которые тот подставил уже без лишних слов, просто сев на постели спиной к нему, озабоченно мурлыча про то, каким суетным будет завтрашнее судебное заседание, огладил шелковую рубаху оверсайз на его теле так, чтобы ни одна складочка не впилась в нежную кожу муженька, уложил, накрыл одеялом, взял за руку… А поцеловать себя Чан все равно не дал. Один маленький поцелуй. Ну же. - Неть! Состроив капризную мину – будто категоричного ответа Тину не хватило – Чан улегся на бок, свернулся в клубочек, положил руки рядом с лицом. Тин не мог видеть, но был уверен, что он еще и зажмурился. Милый, такой смешной. - Ладно, - протянул он, возвращаясь на свою половину. Потом, поглазев пару секунд на спину мужа, на всякий случай взялся за одеяло. Ну уж им-то он с ним поделится?.. Мгновенно раздалось сердитое фырканье. Не поворачиваясь, Чан занес руку за спину, дернул одеяло, подоткнул его под себя, закопошился на простынях, приминая телом сверху так, чтобы его решение не делиться стало очевидным. Тин недоуменно нахмурился. Потом поднялся, чтобы достать, чем накрыться, из шкафа. Спать так спать. *** Однако как только он устроился на подушках, накрывшись злосчастным пледом, своими громкими унылыми вздохами заглушая скрип кровати, послышалось ворчливое: - На столике. Тин замер, потом взглянул на Чана – тот все еще лежал к нему спиной. - Говорю же, посмотри на столике. О господи. Так в этом, что ли, было дело. Тин пошарил по поверхности прикроватной тумбочки, чертыхаясь, зажег ночник. Его свет выхватил из темноты аккуратно сшитые белым шнуром бумаги. На розовой записочке сверху значилось: «Для моего Тина». Тин взял документ в руки, прошелся глазами по заглавной странице. - Договор о найме помещения… Что это, Чан? Теперь вздох издал его возлюбленный. Повернулся, сел, придвинулся ближе. Приблизил свое лицо. Его круглые глаза с опущенными наружными уголками век, придававшие ему трогательный вид, были широко распахнуты, ни чуточки не сонные, гипнотизировали сердитым взглядом. - Это мой сюрприз тебе, - угрожающе понизив голос, не моргая, выговорил Чан. – Сюрприз на окончание медового месяца. А ты его даже не заметил. Я швырял пижамы на кровать возле столика и кружил вокруг этих бумаг полвечера, а ты ничего не понял. Тин перевел очарованный взгляд с глаз Чана на его рот. Рот у него тоже был круглый. Губы выразительно двигались в сердитом шепоте, приоткрываясь, обнажали аккуратные белые зубки… Все в Чане сейчас было невероятно милым, и если бы Тину припомнили его к Чану неприязнь, которую он испытывал, когда они только познакомились, он бы сказал, что это было давно и неправда. С ласковой усмешкой он обхватил лицо Чана рукой, любовно, неспешно поправил сбившуюся, сердитую прядку, погладил по щеке, коснулся шеи... Чан его руку убирать не стал. - Балда, - обиженно и чувственно выговорил он, опуская взгляд. В следующее мгновение голова его уже лежала у Тина на плече и дыхание его, теплое, сбивчивое, грело Тину кожу сквозь ткань футболки. - Прости. Балда, конечно. Ругай меня, котенок, ругай. Недовольно урча, Чан уткнулся в него лицом, наконец обнял, расслабляясь. Тин тихо рассмеялся, прижал Чана к себе, поцеловал в теплую макушку. *** - Так что это все-таки за бумаги? - Прочитай. Его малыш тянет слова уже не сердито, но все еще капризно. Он гладит его свободной рукой по волосам, Чан хватает ее, сжимает своей, ласкаясь, скрещивает пальцы. На безымянных пальцах блестят обручальные кольца – с гравировкой у Чана и более лаконичное у Тина. - Договор о найме помещения для проведения спортивных занятий… Зачем это, Чан? Ты у меня решил заняться арендой? А, милый? - Ты сейчас сам в найме, Тин. Я подумал, что было бы неплохо, если бы ты организовал свою школу. - Ну ты слишком в меня веришь, Чан. Я – организатор? Никогда такого не было. - Так почему бы не попробовать? Охота тебе всю жизнь зависеть от других людей… А так попробуешь свои силы. Будешь преподавать в своей школе, и если все получится, начнешь свое дело по-взрослому. - Ну… - Таттеп тогда тебя «зарубил», помнишь? - Таттепа больше нет. - Его, может быть, и нет, но таких, как он, бессчетное количество. Я не хочу, чтобы кто-то угрожал тебе и твоему благополучию. Чтобы кто-то мог вышвырнуть тебя за дверь, когда в голову взбредет. - Все равно это слишком, - Тин потряс документом. – Начать хотя бы с того, что ты не обговорил это со мной. Хочешь принять решение за меня? Так не пойдет, согласись? Мой милый маленький юрист. - Не обговорил, потому что сюрпризы этого не предполагают, пес. И это пробный договор, - Чан перехватил руку Тина, помешав ему отложить документ. – Ознакомься с ним хоть, что ли. На будущее тебе эти знания пригодятся. Тин бросил на него оценивающий взгляд. Так ли уж это необходимо, тем более сейчас, когда голова Чана у него на плече, сам он смотрит вызывающе, а вырез рубахи натянулся так, что обнажилась белая ключица?.. - Читай, - требовательно произнес Чан, выводя его из мечтательного состояния. – Читай давай. Я ведь не отстану. Это да, Чан умел добиваться своего. Со вздохом Тин вернулся к бумаге и попытался сосредоточиться на ее содержании. Чан засопел под его рукой, замотал головой на груди, устраиваясь удобнее, устроившись, успокоился, затих. *** Спустя пару минут начало происходить что-то странное. Сопение усилилось. Тин, уверенный, что Чан задремал, старательно пялился в документ, мысленно выгадывая момент, когда можно будет отложить бумаги, напичканные терминологией – юристы ведь составляли, чтоб их – когда ощутил, что жар от дыхания Чана на его груди усилился, как если бы тот дышал им. Чего это он, подумал Тин. Неужели так расслабился во сне, что рот открыл. Сонный, зайка, котеночек. Надо уложить его, а то завтра и правда тяжелый день. Он потянулся к столику, чтобы убрать бумаги, опустил голову - и встретился взглядом с Чаном. Тот, и не думавший засыпать, приподнял брови, словно не понимая, в чем дело. - Что? В этом: «Что?» не было капризного тона. Оно было произнесено с легкой хрипотцой, томно, напряженно. Не дожидаясь ответа, Чан снова обхватил его сосок ртом сквозь ткань. Он увлажнил ее своим дыханием. Тин заморгал, все еще держа документ в вытянутой руке и смотря сверху вниз на Чана. Заметив, что тот продолжает смотреть, до смешного изумленный, Чан оторвался от его груди и с деланой невозмутимостью пробормотал: - Читай дальше. Раскатистые нотки в его голосе выдавали возбуждение. Боже… Это что еще за игры… Тину казалось, что роль инициатора любовных утех в их отношениях возложена на него. До брака Чан пытался соблазнить его не единожды, но теперь все было немного иначе. Тин утешал себя мыслью о том, что Чан, видимо, считал, что его неприступность только горячит. Не так уж он был и не прав. И Тин не собирался принуждать его. Но сегодняшний вечер оказался полон сюрпризов. Он выдохнул, заморгал, по инерции взглянул на записи, расплывавшиеся у него перед глазами... Нет, определенно ни о каком чтении и речи быть не могло. Не в ситуации, когда ему щекотали сосок языком. О… Задрав футболку, Чан по-собственнически уверенно приложился к его обнаженной груди. Тин задышал, сильнее сжимая договор. Если Чан продолжит, любовно заготовленный им сюрприз превратится в бесполезный комок бумаги в его кулаке. В труху. Он зачем-то продолжал держать его. Он ощущал его вес так, словно гирю тянул. Если Чан не прекратит… Сев на колени, Чан деловито стянул с него футболку, мокрую от слюны. Рука Тина разжалась. Футболка и помятый договор упали на пол. Глядя на Тина, Чан потянул его за бедра вниз так, чтобы тот лег на подушки. С тихим, сдавленным звуком Тин закинул онемевшую, подрагивающую руку за голову, открывая подмышечную впадину. Чан вперил в нее отяжелевший взгляд. Затем потянулся вперед. Наконец-то. Поцелуй. Маленький поцелуй на ночь. Прильнув к губам мужа, скользящими движениями Чан словно снимал с них поцелуи, неспешно, увлеченно. Когда их рты ненадолго размыкались, от них тянулся горячий, физически ощущаемый след. Взгляд Чана завораживает. Он скользит вниз. *** Он обхватывает ртом его подбородок. Тин до встречи с Чаном даже и не подозревал, как может волновать эта непривычная ласка. С тихим стоном он откидывает голову. Чан, словно этого и добивавшийся, целует его кадык, обхватывает и его. Если бы Тин мог видеть его выражение лица в этот момент, то с изумлением разглядел бы в нем чистое обожание. То, которое в Чане подозревать не мог. Не потому, что не верил в его чувства, а потому что был лишен самодовольства, склонности к самолюбованию. Он не осознавал своей красоты. Чан любовно касается этого бугорка, обдает его жарким дыханием. Нежная, благородная линия профиля его возлюбленного, которой он тайно любовался, словно воплотилась в этом бугорке. Он высовывает язык. Причмокивая, целует впадинку под кадыком. Впадинку между ключицами. Серединку широкой груди. Возвращается к тому, с чего начал. Он сосет грудь жадно, широко открыв рот, влажной рукой легонько сжимая вторую грудь, играя с нею. Со стоном Тин кладет ладонь сверху. Это странное чувство, словно Чан вокруг него. Ощущения от его рта и руки смешиваются, дополняют друг друга. Он весь в нем и от этого испытывает одновременно нестерпимую, мучительную терпкость – и желание продолжать. Он хватает его свободной рукой за ворот рубахи, сжимает его. Затем просовывает пальцы под ткань, касаясь теплой кожи, такой мягкой, что шелк пижамы с ней не сравнится. Он мнет его шею, плечо. - Шшшш… Оторвавшись от груди – и сердце Тина ухает, когда ласка прерывается, немеет в жажде, - Чан убирает его руку с плеча. Он знает, что Тин хочет снять с него пижаму, но у него немного другие планы. Глядя на него, он прижимает его пальцы к своим губам, затем любовно обхватывает ртом большой палец. У Тина перехватывает дыхание. Ощущение очень мягкой, мокрой плоти так приятно, что хочется погрузить в нее руку целиком. Словно угадав его желание, Чан неспешно забирает ртом его указательный и средний пальцы. Его взгляд затуманивается. *** Да, договор был не единственным сюрпризом, который он готовил Тину. Выпустив пальцы, Чан прокатывает голову по его теплому упругому животу, покрывает легкими поцелуями. Затем, сдвинув край пижамных штанов вниз, касается губами участка под ним, обхватив выпирающий член рукой. Сдвигает еще ниже, зарывается носом в пушок. Высовывает язык. Тин вздрагивает, приподнимает голову. Нет, неужели Чан и правда настроен на оральный секс? В ответ на его безмолвный вопрос Чан выпрямляется и стаскивает с него штаны вместе с боксерами, освобождает его. Он привстает на постели так, что Тин открывается ему целиком. Когда-то он проделал почти то же самое, удовлетворяя свое любопытство, желая увидеть тело красавчика, спасшего его от бедового мстителя. Тин, отключившийся после драки, лежал на его белоснежной постели в одном нижнем белье, а он, стоя над ним, снимал рубашку и фантазировал, что все происходит добровольно. Ему хотелось, чтобы в итоге это случилось добровольно. Но время еще не пришло. Поэтому в ту ночь он его не тронул. - Ты серьезно? Слова беспокойства за партнера, сорвавшиеся у Тина с губ, отвлекли Чана от любования им. Он бросил на мужа тяжелый, похотливый взгляд. Конечно серьезно, милый. Но если ты сомневаешься… Он неторопливо расстегивает пижаму. Стягивает, обнажая белые, ослепительной красоты плечи, грудь. - Ох… Реакция Тина мгновенна. Его плоть говорит сама за себя. Прилив возбуждения от увиденного, в свою очередь, напоминает ему о том, как Чан пытался соблазнить его в начале знакомства, вот так вот сняв рубашку. Тин был так смущен, что вспыхнул, отвернулся, уперся взглядом в угол комнаты. Рука, которую он держал в кармане брюк, сжалась в кулак. Он не вынимал ее до конца той мучительной беседы. Глаза Чана были тогда совсем не круглыми и не милыми, они были убийственно хороши. Он едва выдержал его натиск. А сейчас… Слегка наклонив голову набок, Чан наблюдал за его реакцией, улыбаясь удовлетворенно, бесстыдно. Тин сглотнул. Приподняв брови, Чан взглянул на него как будто удивленно. Затем, с дразнящей усмешкой, все так же не отрывая взгляда от лица, опустился на руках вниз, коснувшись внутренней поверхности бедра, немного сдвинул ногу. Приоткрыл рот и кончиком языка коснулся верхушки пениса, пробуя на вкус выделившуюся смазку. Прикрыл глаза. На лице его отобразилось такое удовольствие, что у Тина зашлось в груди. Чан прекрасен в своей любви к нему. Он ему поклоняется. И Тин ощущает себя одновременно маленьким, как сторонний наблюдатель, - и огромным, невероятным. Это праздник имени его. Это пиршество имени его. Его руки разжимаются. Расслабленно он закидывает их за голову. Раскрывает бедра. Отдается ощущениям, наблюдая за Чаном. *** Закрыв глаза, он откидывает голову. Его бедра сжимаются, дергаются. Сильно упершись пяткой в упругую поверхность матраца, он пытается приподнять их над кроватью, подается ими вперед, навстречу движениям мужа. Тот, наклонив голову так, чтобы Тин мог погрузиться в него целиком, движется плавно, но сильно, понемногу ускоряясь. Это происходит само собой, естественно и просто. Добровольно. Рука Тина в его волосах, сжимает их, мягко впивается в кожу, лаская. С закрытыми глазами Чан погружается в состояние истомы. Такое всегда случалось с ним, когда он был с Тином. Он признался себе как-то, что часто оттягивал его ласки, сопротивлялся ему, потому что поддавшись, непременно испытывал это очень значимое для него состояние отключения ото всего. Ничего больше не существовало, только тот, кто сейчас сжимал его в своих сильных, жарких объятьях. Он растворялся в них. Он - тот, кто привык контролировать всё и вся в своей жизни. Иначе и быть не могло. Даже с лучшими своими любовниками из прошлой жизни он был в состоянии контроля. Даже во время оргазмов его мозг продолжал нашептывать: «Да, неплохо. Хорошо. Круто». Это не мешало ему, просто было. Он чувствовал себя уверенно во время секса. Он был на коне. Никто не мог управлять им, влиять на него и его жизнь даже в самые интимные минуты. Но с Тином все было иначе с самого первого раза. Он, открывшийся ему, обнаживший душу, был беззащитен как дитя. И он хотел его, хотел отдаться ему. Распахнув глаза, не отрывая взгляда от Тина, он опустился на постель. Возьми меня, я весь твой. Весь, полностью. Он приподнимался выше по постели, устраиваясь удобнее, устраняя любые препятствия к тому, чтобы Тин овладел им. Быть его, быть с ним – эти мысли пульсировали в его голове. И когда Тин лег на него сверху и прильнул к его губам, мысли закончились. Ничего больше не было – только он и горячо полюбившийся ему мужчина на нем, в нем, вокруг него. Он не вспомнил бы сейчас ни одной технической детали их первого секса. Не вспомнил бы, как они избавились от остатков одежды. Не вспомнил бы даже, сколько это длилось. Это могло длиться и пару минут, и несколько часов. Он не вспомнил бы, как именно они устраивались на кровати, чтобы соединиться. Ощущение соединения, обычно триумфальное для его бывших любовников, было естественным продолжением ощущения истомы. Оно не было сверх этой истомы, оно было ее частью. Соединение было не только и не столько для того, чтобы испытать оргазм, прийти к финишу. Тин, погрузившийся в него, обхвативший рукой сильно, надежно, не был узурпатором. Он не пытался что-то выиграть. Он был с ним в это время, был для него. Движение, сильное, твердое, упругое. И впоследствии, уже после свадьбы, когда Тин лез к нему с объятьями, Чан знал, что может отказать. Он знал, что Тин, услышав его не всегда искреннее: «Не хочу, хочу спать», не будет настаивать на своем. Перед сном, полуобнаженный после душа, обняв сзади, он легкими, теплыми поцелуями согревал его плечо. Потом разжимал объятья. С сожалением, но разжимал. Выпускал его, бережный, любящий. Он перехватывал его ладони. - Ты чего? Ничего не объясняя, Чан совал его теплые руки себе под майку, поощряя на продолжение. Он знал, что даже если капризничал секунду назад, Тин не обижен на него. Так и было. С ласковой усмешкой Тин возвращался к его плечу, поднимался выше, к шее, потом мягким, но сильным движением прижимал лицом к себе, чтобы поцеловать, нежно, немного неловко. Накрыв его руку, лежавшую на груди, своей, Чан закрывал глаза, поддавался ощущению отключения ото всего. Ничего больше нет. Только губы Тина, ласково шепчущие, на его губах, щеке, шее, его руки на его теле, такие сильные, такие надежные. Тин изливается. Взволнованно дыша, Чан поднимает голову, выпускает набухший пенис вместе со струйками спермы и слюны. Открывает глаза. Облизывает налитой рот. Он не пытается никого провоцировать. Он не вспомнит, что сделал это, смутится, если Тину придет в голову напомнить. Тин притягивает его к себе. *** Даже если это уже было, для Чана все словно впервые. Он откидывает голову, прогибается, когда Тин прижимает его к себе, такой горячий, сильный – а потом приникает к его рту. Он снова возбужден. Обводя его рот своим, он целует Чана в любовном порыве так изобретательно, что невозможно поверить в его малоопытность. Если у Чана было 20 любовников, у Тина - дай Бог, пара за всю его жизнь до встречи с Чаном. Эта изумительная деталь заставляла Чана противоречить самому себе, когда он мысленно рассуждал о том, как это было возможно, что такой потрясающий мужчина оставался один так долго. Он, конечно, не хотел бы, чтобы Тин принадлежал кому-то, кроме него, но все же… Почему никто не пытался завоевать его, почему окружающие были так слепы? Неужели не могли разглядеть потенциала его красавца? В состоянии истомы Чан не думает об этом. Но эти мысли неизбежно посещают его наутро, после страстных ночей. Тин избавляет его от пижамных брюк, шепча, целуя, переворачивает на живот, приподнимает, обхватив рукой за талию. Ни одна из этих деталей завтра Чаном не вспомнится. Состояние физического восторга настолько сильно, что он крайне податлив, размягчен. Открыт. Тин погружается в него, замирает. Чан хмурится. Веки его сомкнуты, распухший рот слабо шевелится. Примятая щека трется о матрац, сдвигает сбившуюся простыню. Состояние истомы усиливается, заставляя его издавать непроизвольные, тихие стоны. Но он их не слышит. На лице у него обманчиво недовольное, капризное и одновременно беззащитное выражение. Злодея-юриста больше нет. Интригана и мстителя больше нет. Ничего больше нет. Есть только он и горячо любимый им, горячо любящий его человек. Тин хватает его за плечо, сильно приникает к шее. Оргазм ощущается Чаном так, словно истома выходит из него, брызжет и сочится из кончиков пальцев, волос, выступает на поверхности кожи. Он выгибается, сильно запрокидывает голову. Потом сникает, медленно оседая. Тин держит его в своих объятьях. *** Перед погружением в сон в голове Тина всплывает, смутно, эхом, воспоминание о первой брачной ночи. После свадьбы, прощаясь, он расцеловал в обе щеки бабулю, приобнял Нам, пожал руку Фону. Роза и Майя, успевшие напоследок крепко обняться с Чаном, обхватили его с обеих сторон, повторили растроганное: «Поздравляем». Они с Чаном помахали родным, сели в такси. Взялись за руки. Чан взглянул на него устало. Положил голову ему на плечо, закрыл глаза. Тина охватило непонятное волнение. Формально ничего не изменилось, но что-то будет дальше?.. Дома было тихо и пусто. Не глядя на Тина, словно стесняясь, Чан опустил ключи в вазу на столике в прихожей, прошел в спальню. Тин ласково усмехнулся ему вслед. Его… его муж, кажется, тоже немного нервничал. Он постоял немного в зале, потом, взяв себя в руки, вошел в комнату. В спальне никого не оказалось. Удивленный, Тин неуверенно шагнул в сторону ванной, заглянул внутрь. Чан стоял у столика. В огромном зеркале отражалась его фигура в белом. Он не снял с себя брачный фрак, держась за мраморную столешницу, взглянул на Тина растерянно, испуганно. - Что с тобой? Приблизившись, Тин взял его за безвольно висевшую вдоль тела руку, оглядел пытливо, обеспокоенно. Чан, непонятно чего застыдившись, отвернулся. - Что такое? Что-то случилось? Что тебя беспокоит? Или плохо себя чувствуешь? Должно быть, все дело было в алкоголе, распитом на свадьбе. Он засуетился, прикоснулся к его лбу тыльной стороной ладони. Чан заморгал, мотнул головой. - Что, милый? Ну? Он вопрошал растерянно, встревоженно. Может, все дело в нем, может, он сделал что-то не так?.. Чан молчал. Расстроенный неожиданной догадкой, Тин озабоченно выговорил: - Или ты жалеешь, что мы обручились?.. Чан продолжал упрямиться. Тогда Тин попытался пошутить: - Может, ты меня больше не любишь? Чан вспыхнул. Дернув рукой, взглянул на него исподлобья гневно - и так жалко, что Тин непроизвольно, резко выдохнул. До него дошло, наконец, в чем дело. Взволнованный донельзя, он притянул его к себе, едва не плачущего, обнял крепко, страстно, забормотал: - Прости. Прости меня, малыш. Люблю, люблю. С тобой, всегда с тобой… Все будет хорошо, не бойся, ничего не случится. - Все равно страшно, - Чан шептал ему в ухо жалобно, скрипучим от слез голоском. - Я знаю. Знаю, мой хороший. Но теперь у тебя есть я… Тебе не нужно больше переживать все это одному, я твой муж, твоя семья, я рядом. Если тебе плохо, ты только скажи мне, ладно? Мы что-нибудь придумаем, обязательно. - Я за тебя боюсь. - Я знаю. Но в стороне оставаться не собираюсь, будь уверен. Это и мое дело тоже. Не бери все на себя, дорогой. Не надо. Он гладил Чана по голове, испытывая облегчение от того, что тревога за любимого рассеялась. Чан, успокаиваясь, обмяк в его объятьях, задышал ему в плечо, теплый, родной. - Котеночек мой… Зайка мой ненаглядный… Любимый… Сокровище мое переживательное… Тин шептал эти нежные прозвища вдохновенно, они сами шли ему на язык. Чан был и выше его, и старше, но сейчас был таким трогательным, дорогим сердцу в своем вечном страхе за Тина. Это в нем изжить было, видимо, невозможно. Не размыкая объятий, он слегка откинулся назад, заглянул Чану в лицо. Тот, зарумянившийся от слез, смотрел невинно, нежно, чуточку виновато, милый, свежий. С улыбкой Тин поцеловал его, легко, ласково. Его намерение увлечь Чана в спальню, как только приедут домой, улетучилось. Он не собирался ни на чем настаивать, может, только на том, чтобы Чан лег сейчас спать. Ему явно был нужен отдых после пережитого. И еще поцелуй, и еще. Легкие, милые поцелуйчики. Он чмокал Чана в мягкие губы игриво, смешливо, наслаждаясь тем фактом, что теперь имеет на эту будничную ласку полное право – как муж. Чмок. Чмок. Чмок… Рот Чана приоткрылся, отчего «поцелуйчики» стали более влажными, заставив Тина замедлиться. Переводя взгляд с глаз Чана на его рот, он потянулся к нему снова. Поцелуй. И еще один. И еще. Чан обхватывает его за шею ладонями, прижимается сильнее. Их раскрытые рты смыкаются, кончики языков соприкасаются. Они замирают. Начав двигаться внутри друг друга, одновременно издают тихий, сдавленный стон. Это так приятно. Они целуются все более жадно и раскованно. Слишком возбужденные, чтобы соображать, какое-то время бестолково тычутся по углам ванной комнаты, вцепившись друг в друга. Наконец, выход обнаруживается. Падая, они по чистой случайности оказываются на кровати. Им все равно, даже если бы упали на пол. Чану мешает его одежда. Подвернув под себя ноги, он начинает нетерпеливо сдергивать с себя фрак, затем избавляется от жилета, брюк. Вещи, помятые, вывернутые наизнанку, летят в сторону. Тин едва поспевает за ним. Как есть, сидя, они, разгоряченные, снова соединяются в поцелуе. Тин сильно притягивает Чана к себе за бедра, усаживает на колени, обхватывает руками. Это тем более волнующе, что они впервые занимаются любовью в такой позе. Чан нависает над ним, обняв за шею, целует глубоко, напористо. Затем придя в экстаз, прерывает поцелуй, запрокидывает голову. Тщетно пытается что-то выговорить, пока Тин любовно покусывает, посасывает его шею, плечи, ключицы, грудь. - Не… Не.. - Что? Обхватив за голову, Чан снова прижимается к его лицу, выговаривает наконец, выдыхая жарко, прерывисто: - Не смей больше говорить, что я тебя не люблю. У Тина нет слов на эту полную чувства фразу. Сжав голову Чана, он целует его снова, страстно сожалея только о том, что есть пределы физическому слиянию, что нельзя вобрать в себя Чана целиком. Оторвавшись от него, Чан нетерпеливо откидывается назад, хватаясь за простыню, укладывается так, чтобы было удобнее войти в него. Его ноги раздвинуты, слегка согнуты в коленях. Тин склоняется над ним, ложится сверху. Они соединяются просто и естественно. Сжав друг друга в объятьях, дыша друг другом, некоторое время лежат неподвижно. Они не торопятся. Наконец, не в силах больше сдерживаться, начинают двигаться, неловко, сладостно, до последней секунды храня странную тишину. *** Спальня, захламленная упавшими подушками, скинутой одеждой, распавшимися на отдельные листы документами. Очнувшись от дремы, они обнаруживают, что лежат лицом друг к другу. Чан просыпается первым. Его будит неприятное ощущение мокрой простыни. Он издает звук недовольства, заспанный, не в состоянии продрать глаза. - Что? Тин, тоже очень сонный, шепчет все же озабоченно, едва шевеля губами. - Мокро… Тин беззвучно усмехается, слишком обессиленный, чтобы издать полноценный смешок. - Завтра утром поменяем. - Я хочу сейчас. - Ну-ну, милый. Сейчас вряд ли. - Почему? - Теперь спать хочу я... И мы и так меняем их слишком часто. - Нужно купить больше простыней. - Угу. - Нет, серьезно. Мокро, - Чан способен канючить даже в таком усталом, благостном состоянии. - Шшш… Засыпай, мой сладкий, завтра сложный день. Чан слабо дергает рукой, лежащей на груди Тина. Удара не получается. - Я тебя засужу, - бормочет он. - Да, конечно... Спокойной ночи, мой плохой юрист. - Спокойной ночи, бешеный пес. Лампа, автоматически выключающаяся после определенного промежутка времени, гаснет. Комната погружается в темноту.