Пацан

      Утро двадцатого декабря напоминало стоящему у окна мальчику настоящую зимнюю сказку. Всю ночь шел снег, и к утру деревья во дворе превратились в волшебный пышный лес, сквозь который виднелось окно в маленькую страну радости. Гриша тяжело вздохнул и провел пальцем по холодному стеклу. Сегодня ему не побывать в гостях у Макса, не сделать вместе с ним уроки, не услышать визгливый смех всегда веселой Маринки, не попить чаю с оладьями от тети Наташи и не послушать рассказ дяди Володи про их новый строительный проект, потому что сегодня ровно четыре месяца как не стало его брата, и сегодня выписывают маму из клиники неврозов. Несмотря на то, что был понедельник, Гриша не пошел в школу. Отец велел ему остаться дома и поехать за матерью вместе с ним, и подросток не понимал, зачем он нужен в машине. Хотя он уже давно ничего не понимал… — Ты приготовил завтрак? — На кухню вошел отец, и Гриша от неожиданности вздрогнул и отвернулся от окна. — Да. Под крышкой омлет, — ответил мальчик, указывая на сковородку.       Мужчина кивнул, взял тарелки и разделил омлет на две части. — Садись, — буркнул дядя Саша. — Чего стоишь? И хлеб подай, я забыл.       Гриша достал батон, порезал, поставил блюдце с хлебом в центр стола и сел напротив отца. — Пап, — нерешительно начал он, почувствовав, как от пристального взгляда родителя пересохло во рту. — Что? — Можно я не поеду в клинику, а встречу вас с мамой дома? — на одном дыхании выпалил Гриша и весь сжался, когда отец нахмурился и даже перестал завтракать, громко стукнув вилкой об край тарелки. — Даже не начинай свою старую шарманку, — ответил мужчина. — Ты поедешь. Ты ради этого не пошел в школу, а я — на работу. И сегодня ты целый день будешь дома вместе со мной и мамой, станешь самым послушным мальчиком и будешь делать все, о чем мама тебя попросит, ты понял? Даже не вздумай слинять к своему байкеру. Сбежишь — и я тебе так всыплю, что неделю в своей комнате проваляешься. Ты меня понял, Гриш? Я не шучу!       Гриша прикусил язык, стараясь не расплакаться от суровых слов и злого взгляда когда-то очень любимого папы. Нет, он все еще любил его, но чувство любви с каждым днем таяло, как весенней снег на солнце, и из-под него росли новые зеленые побеги, направленные в сторону соседнего дома. — Да, пап. Понял. — Вот и отлично. Ешь и поедем.       Засунув руки в карманы, Гриша пинал снег, а отец курил возле темно-вишневой «шестерки», пока они ждали мать, которая с минуты на минуту должна выйти из белого пятиэтажного здания. Дворники скрежетали по лобовому стеклу их машины, разгоняя вновь пошедший снег в разные стороны, сигаретный дым смешивался с морозным воздухом, и Грише казалось, что еще немного, и он упадет на землю от волнения и холода. Волнения, рожденного ожиданием от возвращения матери домой. Какой же теперь станет его жизнь? Если мать не изменилась и опять вернется к своему сентябрьскому поведению, то он не выдержит… Сбежит… Куда-нибудь…       И было очень холодно. Грише стала коротка его зимняя болоньевая куртка. Снизу поддувало, как он ни старался натянуть ее пониже, а рукава открывали вид на тонкие запястья, да и ботинок в одном месте треснул. Но в этом году никто не позаботился об его одежде. Он носил то, что у него было, а жаловаться не собирался. Зачем? Все равно никто не услышит… Никого не волновало, сыт он или голоден, так с чего вдруг появится интерес — холодно ему или тепло? Гриша хотел подождать маму в машине, где было тепло, работала печка, но отец велел выйти и ждать на улице. Вероятно, чтобы мама видела, с каким нетерпением и радостью он ждет ее возвращения домой.       Спустя долгих минут пятнадцать, когда мальчик окончательно продрог и не чувствовал окаменевших ног, из здания вышла мама в черном полушубке, который накануне привез ей отец, держа в руках два объемистых пакета. Отец сразу же отбросил сигарету в снег и побежал навстречу, взять сумки с ее вещами, а Гриша нерешительно медленно поплелся за ним, всеми силами старясь показать на лице хоть небольшую радость, убрать страх и отогнать сомнения, но выходило плохо — его лицо кривила судорожная гримаса. Может быть, от холода, а возможно, его маленькое, но уже достаточно настрадавшееся сердечко подсказывало, что ничего хорошего, во всяком случае в ближайшее время, его не ждет.       Отец забрал у мамы пакеты, поцеловал ее в щеку и, взяв под руку, повел к машине. Гриша маячил рядом, как призрак, потерявшийся между двух миров, и не знал, что ему сказать, что сделать. Мать бросила на него невидящий взгляд и села на переднее сидение. Она не улыбнулась, ничего не сказала, а прошла мимо, словно Гриша действительно был привидением. Подросток на секунду прикрыл глаза, подумав о Максе, как о единственном спасении, источнике его сил, открыл дверцу машины и забрался на заднее сидение. Ничего не изменилось. Мать похоронила не только Пашку, а казалось, вместе с ним зарыла и его.       Когда они все вместе толпились в прихожей, Гриша почувствовал, как к пропитанному дымом помещению присоединился новый запах — матери. От женщины веяло холодом и больницей. Мать заметно похудела, осунулась, а ее когда-то ярко рыжие волосы, которые она всегда с вечера накручивала на бигуди, теперь заметно потускнели, как выцветшая от старости лет фотокарточка, а у корней и висков появилась седина, и редкими неухоженными прядями спадали на впалые щеки и опускались на плечи. — Ты есть хочешь, Лен? — спросил отец. — Гришка с вечера суп сварил. Картофельный, кажется.       Женщина отрицательно покачала головой и даже не удивилась, что ее младший двенадцатилетний сын, который раньше ничего не умел готовить, кроме яичницы, сварил суп. — Я в ванну пойду, — ответила мать.       Отец с сомнением поглядел на супругу, вероятно, опасаясь, что она может что-то в ванной с собой сделать, но потом тряхнул головой, будто отгонял плохие мысли, кашлянул в усы и кивнул. — Конечно. Иди. Освежись, Лен. — Я к себе пойду, — сказал Гриша.       Ему никто не ответил, и мальчик быстро прошмыгнул в свою комнату, закрыл дверь и подбежал к окну, чтобы взглянуть на окно Макса. Белизна снега слепила глаза, все окна в доме напротив были темными, но Гриша знал, что тетя Наташа сегодня дома, — она работала два на два, и он легко подсчитывал ее график, — наверняка готовит вкусный обед и ждет любимых детей. В том числе и его. В последнее время, когда он уходил от них домой, она ласково проводила рукой по его голове и даже целовала в щеку. Широко улыбалась и говорила что-то приятное. Тетя Наташа проявляла простую, но такую необходимую для подростка заботу. Как настоящая мама. Гриша хлюпнул покрасневшим носом и отвернулся. Подошел к двери и прислушался, что происходит в квартире. Но едва мальчик прислонился ухом к деревянной поверхности, как дверь резко открылась, больно въехав ему по голове. — Ай! — Гриша схватился за голову, большими глазами уставившись на отца. — Что за дурацкая привычка стоять под дверью? — рявкнул мужчина. — Что у тебя там? Дай посмотрю. — Он оторвал руку мальчика от лица. — Все с тобой в порядке. Пошли на кухню. Мама сейчас из ванны выйдет, я хочу, чтобы ты был рядом с ней. — А она сама этого хочет? — не удержавшись, буркнул Гриша. — Я этого хочу! — ответил отец. — Пошли.       Остаток дня Гриша провел как в густом тумане, отделившим его тело от разума. Телом он был рядом с родителями, пил чай под фоновую болтовню отца, который явно всеми силами пытался разговорить супругу, отвлечь, ужинал в полной тишине, но мыслями был рядом с Максом. Наверняка он сейчас тоже ужинал и посмеивался, подшучивая над Маринкой, а тетя Наташа лишь усмехалась и весело качала головой, в то время как дядя Володя пытался быть строгим, но то и дело подрагивающие от веселья губы его выдавали. Они всегда так делали, когда их дети дурачились. Грише нравилось за ними наблюдать. — Иди за ней, — раздался голос отца. — Что? — качнул головой Гриша, возвращаясь из дома напротив в свой собственный. — Я говорю, иди за мамой в большую комнату. Ты вообще здесь или в облаках летаешь?! — рассердился дядя Саша. — Здесь. — Иди. И да, всю эту неделю после школы чтоб домой сразу шел, ясно? Мама не должна надолго оставаться одна, а я после работы теперь сразу приходить домой буду.       Гриша закусил щеку. В среду — день рождения Макса, его двадцатилетие, и он должен на него пойти! — Я тебя спрашиваю?! — Глаза отца сверкнули раздражением, и мальчик поспешил кивнуть. — Ясно.       Мама сидела на разобранном диване в темно-синем длинном халате, расчесывала волосы и неотрывно смотрела в окно. Гриша вздохнул и сел прямо на ковер, старясь не вспоминать, что произошло в этой комнате совсем недавно, когда он включил музыку и стал убираться. Мальчик поджал под себя ноги и обхватил колени руками. Что ему нужно сказать? О чем молчать? Что сделать? Неожиданно сбоку от него что-то громко треснуло, и подросток вздрогнул, взглянув на источник звука. Возле портрета Паши больше не стояла стопка водки с черным хлебом, на ее месте появилась церковная желтая свеча. Она горела, отражаясь в глазах брата двумя маленькими огоньками, и мальчику показалась, что глаза Паши улыбаются. Гриша улыбнулся брату и как мать посмотрел на окно. — Сегодня уже двадцатое декабря, — нарушил молчание Гриша. — Скоро елку нужно наряжать. — Он перевел взгляд на угол возле окна, где всегда устанавливалась отцом елка. Он хорошо помнил, как каждый год, числа двадцать пятого, они все вместе ездили на рынок, и родители разрешали им с Пашкой выбрать елку. В основном выбирал Паша. Самую высокую и самую пышную, и Грише она нравилась. Он радостно соглашался с выбором брата, и родители ее покупали. Елку привозили домой, и начиналась особая волнующая традиция. Отец закреплял елку в ведре с песком, мама доставала с верхней полки шкафа коробки с елочными игрушками, Гриша ставил их на этот самый узорчатый ковер и раскладывал на нем игрушки, передавая их Паше, а тот вешал шары и шишки на елку… — Мама, — с надрывом в голосе позвал Гриша, взглянув на безучастную к его словам женщину. — Мамочка… — Не думаю, что праздник уместен в этом году, — ответила мать. — Сегодня четыре месяца, как не стало твоего брата, а ты про Новый год думаешь. — В ее словах не было злобы или упрека, скорее холодное равнодушие. — Иди спать, Гриша. Я хочу побыть одна.       И Гриша вскочил с пола. Вскочил и убежал в свою комнату, приложив все силы, чтобы не хлопнуть дверью. Безразличие матери полоснуло по сердцу острым ножом, пропитанным ядом. Яд растекался по всему телу, по всем жилам и нервам, заражая болью каждую клеточку. Той самой, от которой он так отчаянно пытался избавиться, и у него выходило, когда рядом был Макс. Гриша сел за стол и вытер набежавшие на глаза слезы. Он понял, что ничего не изменилось, мама еще раз это подтвердила. Никакого Нового года больше не будет. Можно про все забыть. Забыть про елку, гирлянды, мишуру и мандарины, веселое застолье и любимые салаты. Телевизор не включится, и он не услышит бой курантов. Только треск свечи у портрета брата. В их доме отныне нет праздника, лишь бесконечная скорбь. С возвращением матери ничего не изменилось. Ничего…       Гриша выдвинул ящик стола, яростно, с неким отчаянием дернул ручку и вытащил листы бумаги и карандаши с красками. Он нарисует для Макса открытку и напишет на ней все, что к нему чувствует. Признается, что видит в нем друга, старшего брата, которого у него отняли. Он пойдет на его день рождения. Сбежит. Даже если в итоге ему придется дорого за это заплатить.