Несносный ребенок

Дазай ведёт Акутагаву в свой кабинет. Вернее тащит. За ухо. На глазах у всех мимо проходящих коллег в коридоре. Акутагаве в жизни не было так стыдно, даже когда Дазай после первой миссии нёс его на плече, как мешок, и долго читал нотации. Сейчас же Дазай идет молча, что напрягает ещё сильнее. Лучше бы он насмехался над ним, как обычно, по издевательски смотря на него холодными глазами, кривя губы в усмешке. Но он грубо тащит подопечного в ледяном молчании. Ухо неприятно ноет, но Акутагава понимает, что это меньшая из его проблем. Он уже примерно представляет, что произойдет дальше, поэтому морально готовится. Дазай заводит его в кабинет и оставляет стоять посреди комнаты. Ухо все-таки отпускает и Акутагава подавляет желание потереть пострадавшую конечность, чтобы не выглядеть в глазах наставника, как маленький ребенок. — А теперь восстановим цепь событий, — подает голос Дазай с дивана таким тоном, что у Акутагавы все внутри холодеет и что-то внутри живота скручивается в тугой узел, — я согласился взять тебя на серьёзную миссию под обещание и шага без приказа не делать. Я был против, но за тебя вступился босс. Якобы ты уже взрослый мальчик и все понимаешь. И что я получил? Вместо того, чтобы не мешать взрослым, ты полез в самое пекло и Чуе пришлось прервать свою часть миссии, дабы помочь тебе. Мы чуть не провалились. И хвали господа Бога за это «чуть», Акутагава-кун. Что можешь сказать в своё оправдание? Акутагава молчит. Крыть нечем. Не говорить же, что он хотел таким образом доказать, что не менее полезен чем все остальные. Что он намного полезнее них. Дазай только посмеется. Акутагава мрачно сверлит тяжелым взглядом пол, не решаясь взглянуть в цепкий омут глаз, раздевающий его насквозь, заставляя чувствовать себя обнаженным и уязвимым. — Я так и думал, — холодно усмехается Дазай, кивая сам себе, — несносный ребенок, — кривит губы и приказывает, — сними плащ и подойди ко мне. Акутагава мешкает. Он понимает, что использовать способность все равно не сможет, но подсознательно тяжело лишить себя защиты. — Я невнятно говорю? — почти ласково спрашивает Дазай, и Акутагава мгновенно напрягается, неуклюже-торопливо стягивая с себя плащ, чуть путаясь в его подоле. Он знает, что этот тон не сулит ему ничего хорошего. На подкорке сознания четко закрепилось, что обычно бывает, используй Дазай этот прием. Акутагава осторожно подходит к Дазаю на расстоянии вытянутой руки, пытаясь казаться более уверенным чем он себя чувствует, как его грубо хватают. Сначала Акутагава решает, что это просто очередной прием, как во время тренировок, и ему следует сопротивляться и контратаковать, но «оппонент» быстро обездвиживает его, до боли заламывая руки за спиной. Только сейчас начинает доходить, что он буквально перекинут через колени одного из самых опасных мафиози. Акутагава не успевает никак среагировать. Как только он хочет возмутиться и вырваться из сильной хватки, раздается глухой удар. Через пару секунд до него доходит. Дазай-сан. Ударил его. По заднице. Стыд, неловкость и раздражение смешанное с обидой тут же мятежным потоком высвобождаются и Акутагава протестующе ерзает, пытаясь вырваться из унизительной ситуации. Но его просто сжимают крепче, раздраженно цокая. — Ну-ну, не дергайся так. Я долго думал, что с тобой делать. Пытался общаться, как со взрослым, — тянет он, разочарованно качая головой, — Ведь спрос с тебя соответствующий. Но мне сегодня очень долго и подробно рассказали насколько ты, Акутагава-кун, своенравное, вспыльчивое дитя, не умеющее соблюдать субординацию и подчиняться приказам. Поэтому на этот раз поговорю с тобой, как ты того заслуживаешь. Как с непослушным ребёнком. — холодно отчеканивает Дазай последнее предложение, и глухой удар по обтянутым тканью брюк ягодицам раздается снова. — Дазай-сан! — с нотками отчаяния хрипло восклицает Акутагава. — Что, теперь-то есть, что сказать? — презрительно говорит он спокойным голосом, выгибая бровь. По комнате вновь раздается шлепок. На этот раз сильнее двух предыдуших, что невольно заставляет ахнуть, но после — закусить губу и зажмурить глаза. Унизительно, стыдно и неловко. Акутагава тут же заливается краской и молится всем известным богам, чтобы в кабинет никто не зашел. Дазай не счёл нужным закрыться на замок. Акутагава утыкается носом куда-то в мягкую обивку ручки дивана. Ногами он старается упереться в пол, но его роста хватает лишь чтобы достать носочками ботинок до паркета. Лежать в настолько унизительной позе на коленях наставника само по себе было наказанием. Акутагава предпочёл бы, чтобы Дазай выбил из него все дерьмо на тренировке и оставил истекать кровью. Может быть презрительно потом пнул ногой по ребрам. Но это… — Я ожидаю от тебя исполнения любых моих приказов на миссиях не-у-кос-ни-тель-но, —каждый слог подтверждается нарастающей силы шлепками, первый уже казался Акутагаве легким поглаживанием, и он закусывает губу чтобы не проронить ни звука ненароком, — мне плевать насколько ты считаешь их бредовыми. Не дорос до того, чтобы ставить под сомнение мои слова. Акутагава хочет сказать, что приказ «не лезть и сидеть в засаде» для такого сильного эспера, как он унизителен. Хочет сказать, что хотел, как лучше. Но проглатывает эти слова, потому что наставник явно не в духе. И злить его ещё сильнее себе дороже. Дазай едва ли сдерживает силу и спустя минуту Акутагава начинает ерзать. Удары ложатся равномерно, не пропуская и миллиметра кожи, поэтому скоро новые шлепки ложатся на старые, усиливая ощущения. Еще не настолько больно, чтобы доставить реальную боль, но причинить дискомфорт — вполне. — Даже Чуя не был настолько неуправляем. Ему хватило пары миссий, чтобы все осознать. Почему до тебя не доходят такие простые истины? — Акутагава молчит и Дазай резко шлепает сильнее, ровно посередине, — Я жду ответа, Акутагава-кун. — требовательно говорит он, склоняясь прямо к уху подопечного. — Я не знаю. — с хрипоцой выдает Акутагава. Неправильный ответ, но сказать больше нечего. В голову не приходит абсолютно ничего кроме своего унизительного положения. — Ах, не знаешь? Замечательно. Надеюсь к концу нашего сегодняшнего урока ты дашь правильный ответ. Акутагава сомневается, что поменяет свое мнение, но не согласиться с Дазаем нельзя. Он не хочет, не хочет соглашаться с его словами, но стыд в борьбе с принципами берет вверх, и Акутагава тоже очень надеется что сможет найти удовлетворяющий наставника ответ на вопрос. В голове проносится мысль о собрании на следующей неделе, и лучше бы Акутагаве поторопиться с поисками, иначе он очень сомневается, что сможет спокойно на нём сидеть под испытывающе-насмешливым взглядом Дазая. Внезапно Дазай спускает, до этого мешающие ему наносить удары, штаны и нижнее белье, оставляя одежду болтаться у щиколоток. Акутагава заливается краской. Ему пятнадцать! Не пять! Только маленьких детей так наказывают. Но наставника это явно не волнует. Порка возобновляется с новой силой и по голой коже каждый удар чувствуется намного сильнее. Акутагава подавляет стон боли. Наставник не любит лишнего шума. Да, официально ему никто не запрещал кричать, но Акутагава видел, как морщится Дазай, когда его подопечный не может держать себя в руках. Когда удар приходится на складку между ягодицами и бедрами, Акутагава все-таки приглушенно мычит что-то в ручку дивана. Наставник видимо хочет, чтобы любая попытка сесть в ближайшие дни была пыткой. Дазай только весело хмыкает. И переходит от ягодиц к бедрам, которые до этого не трогал. Акутагава проникается разницей в ощущениях и шипит что-то невнятное. Он старается сдерживаться, но каждый раз когда новый удар перекрывает старый, боль усиливается в два, а то и в три раза. Дазай бьет наотмашь, давая прочувствовать каждый удар и ощущения после него. — Дазай, скумбрия ты инфецированная! — доносятся злые возгласы Чуи, несущегося к незапертой двери его кабинета. — Это опять ты, блядь, стащил мой… — Накахара пинком открывает дверь и тушуется. Увидев представшее ему зрелище на секунду мешкается, а потом зажмуривает глаза, и по ушам Дазая и Акутагавы снова бьют звонкие восклицания, — Дазай, мать твою, поганец ты ебанный! Тебя двери, блядь, закрывать не учили? — он пулей вылетает из кабинета, громко хлопая дверью, в сердцах выкрикивая, — Идиот! — Чу-уя, — сладко-издевательски тянет Дазай, — Коё-сан тут нашептала мне пару советов как воспитывать упрямых и вспыльчивых эсперов. — Эти слова заставляют Накахару, стоящего под дверью замереть, и невольного задержать дыхание. Дазай, убедившись что Чуя все еще стоит за дверью, продолжает, легкими прикосновениями поглаживая ягодицы Акутагавы ладонью, — Она сказала что по опыту знает насколько эффективны подобные методы. — Дазай усмехается, шлепая по раскрасневшимся ягодицам, в ответ слыша легкое обреченнное шипение и ерзанье на своих коленях. Чуя медленно тянет на себя только что захлопнувшуюся дверь. — Ах, ты сволочь, и это сумел выведать! — медленно произносит он, выплевывая последнее слово. — Ну почему сразу «выведать», Чуечка. Коё-сан сама рассказала мне об этом, — мило улыбается Дазай. — Конечно, — сквозь зубы цедит Чуя, смотря на напарника немигающим взглядом. Но тут его недовольное лицо растягивается в ухмылке, — Кстати, слабовато бьешь. Женщина, и то сильней была, попробуй чем нибудь еще, поэффективнее, — издевательски тянет он, но видя, как Дазай заинтересованно на него смотрит, переводит взгляд на сжавшегося Акутагаву и сочувствующе хмыкает, — Что ж, мне, конечно, жаль, но может быть это научит тебя слушать приказы, — говорит он сухо. Не потому что он раздражен из-за чуть не сорванной операции. А потому что в следующий раз его, Чуи, может не оказаться рядом. Как и Дазая. Как и самого следующего раза. Акутагава может быть и хочет что-то ответить. Огрызнуться. Или вообще послать куда подальше ненужного советчика, но рука наставника, вдавившая в диван почти до хруста, явно советует молчать. Акутагава не хочет ухудшать своё и так незавидное положение. Может быть наставник и не прислушается к совету. Тут взгляд Накахары падает на стол, и на стоящую на нем бутылку дорогого коньяка, подаренную Мори в честь успешно завершенной миссии. Чуя уже и забыл зачем пришел, но увидев ее снова, тут же взрывается. — Так это все-таки был ты, подонок! Скумбрия жаренная, да чтоб ты наконец сдох, я так и знал, что это был ты! — ругается он, и хватая бутылку со стола, выходит, демонстративно хлопая дверью, и громко топая тяжелыми ботинками, спускается по лестнице. Дазай о чём-то размышляет, постукивая пальцем по сжавшимся ягодицам Акутагавы. Тот надеется, что наставник думает не о новом способе унизить подопечного. Задница болит достаточно для того, чтобы ерзать на стуле в ближайшие пару дней. — Вставай, — раздается сухой приказ. Давящая рука убирается с поясницы и Акутагава тут же вскакивает. Наказание закончено? Боги в кои-то веки были благосклонны? Он тянется надеть на себя штаны и сохранить последние крупицы достоинства, но наставник тут же его обрывает, — кто сказал, что ты можешь одеться? Стой так. Акутагава усилием воли заставляет себя опустить руки. Это часть наказания? Или… Акутагава обреченно смотрит, как наставник вытаскивает ремень из брюк. Разумеется ничто еще не кончено. Акутагава не может отделаться малой кровью. Дазаю недостаточно просто унизить подопечного и доставить дискомфорт на пару дней. Дазай складывает ремень вдвое и на пробу бьет себя по руке. Звук удара слышен по всей комнате и Акутагава сглатывает. Рука у наставника никогда не была лёгкой: Акутагава давно успел в этом убедиться на собственном печальном опыте. Но смотря на ремень в руках Дазая, Акутагава понимает насколько будут различны ощущения. — А теперь ложись обратно, — спокойно говорит Дазай. Акутагава подавляет вздох. Замечательно. Теперь наставник ждет, что он сам, добровольно, должен поставить себя в настолько унизительную позу. Нет, он не может… — Акутагава-кун, если мне снова самому придется тебя тащить, то результат тебе не понравится, — также спокойно говорит Дазай. Но Акутагава отчётливо слышит в голосе предупреждение. Поэтому глубоко вздохнув, перелазит через колени наставника добровольно. На этот раз руки ему никто не заламывает и Акутагава не уверен насколько рад этому: теперь придется самостоятельно подавлять желание прикрыться. Дазай точно не будет в восторге и усугубит наказание в случае неповиновения подопечного. Акутагава прячет лицо в сложенных руках, пытаясь скрыть горящее лицо. Но его стыд все равно выдают красные уши. — Вау, на этот раз ты всё-таки выполняешь приказы, — саркастично говорит Дазай, — действительно эффективный метод. «Ничерта не эффективный» — хочется возразить Акутагаве. Но он благоразумно молчит. Наставник ненавидит, когда ему перечат. И если в обычном положении Акутагава мог позволить себе иногда ответить Дазаю не совсем вежливо и получить максимум подзатыльник или пощечину, то сейчас… Лучше промолчать. Первый удар ложится неожиданно. Свист воздуха, рассекающий пространство, и громкий шлепок: звук соприкосновения ремня с кожей, ровно поперёк ягодиц. Акутагава громко выкрикивает, но тут же прикусывает губу. Разница непросто ощутимая. Она колоссальная. На уже и так здорово отшлепанной заднице, удар ремнем чувствуется намного сильнее. Руки сами тянутся прикрыться, и Акутагава едва удерживает себя. Наставник только хмыкает: — Не люблю это признавать, но Чуя прав. Намного лучше действует. Акутагава не может возразить, даже если бы хотел. Потому что новый удар приходится по бедрам и слова протеста тонут в крике. Акутагава зажмуривается и кусает ручку дивана. Нельзя кричать. Нельзя. Руками он до боли цепляется за ту же самую ручку. На удивление, Дазай ничего не говорит про порчу имущества. — Если я говорю бежать — ты бежишь, — строго говорит он, и третий удар ложится на первый и Акутагава громко шипит в диван, — если я говорю не лезть — ты не лезешь, — четвёртый приходится на ту чертову складку между ягодицами и бедрами, Акутагава всхлипывает и дергается, — Ты не имеешь права решать какие приказы исполнять, а какие нет. Ты можешь сколько угодно возмущаться про себя и даже спросить после миссии о причине тех или иных действий. Но. Не. Действовать. Самостоятельно. Каждое слово подтверждается сильным ударом. Акутагава только вздрагивает с каждым все сильнее и на грани слез мычит что-то далекое от понимания в диван. — Что-что, Акутагава-кун? — переспрашивает Дазай, прищурившись. — Простите, — вновь всхлипывает Акутагава, не решаясь взглянуть на наставника. Стыдно до жути. Дазай поднимает бровь и задумчиво проводит ремнем по красным ягодицам: — Не совсем то, что я хотел услышать, но ты близко. Акутагава не успевает ничего ответить: новый удар выбивает воздух из лёгких. Если бы он кусал губу, то она бы уже треснула под натиском крепко сжатых зубов. Акутагава сучит ногами по дивану, в глупой попытке облегчить боль. Дазай только закатывает глаза. Но ничего не говорит. Новые удары ложатся равномерно. С достаточно большими перерывами, чтобы прочувствовать весь спектр ощущений, но недостаточными для того, чтобы боль утихла. Акутагава дергается и всхлипывает после каждого удара, но больше не позволяет себе кричать. Только мычит что-то отдалённо похожее на «простите меня». В попытках уйти от ремня, Акутагава кажется сбрасывает с щиколоток брюки. Но даже не замечает этого. А Дазай никак не комментирует. — Я очень надеюсь, что сегодняшний урок ты запомнишь надолго для своего же блага, — говорит Дазай, нанося очередной удар. Акутагава уверен, что никогда не забудет подобное. И сделает все возможное, чтобы вновь не оказаться в таком положении. — Потому что теперь, после каждой инфантильной выходки, ты будешь получать соответствующие наказание. Акутагава обреченно стонет. Только не это. Стыд-стыд-стыд пожирает его, топит, заставляя отпустить эмоции. Нет, он определенно не может позволить этому повториться! Наставник не может сделать подобные уроки регулярным событием. Акутагава даже не уверен, что переживет хотя бы сегодняшний. — Но Дазай-сан! — выдает Акутагава в отчаянной попытке. Естественно неудачной. Потому что наставник ничего не отвечает. Ответом служит следующий удар ремня — он бьет сильнее обычного, выбивая из подопечного крик боли. Акутагава дотрагивается кончиками пальцев лица и не сразу понимает, откуда возникла эта влага. Дазай наблюдает за своим воспитанником, который даже не замечает, что он остановился. По щекам, оставляя влажный след, катятся слезы. Акутагава неверяще и ошарашенно смотрит на свои пальцы. Он не плакал давно. Так давно, что забыл когда позволял себе такую роскошь. Да и такое случалось на его памяти всего пару раз за жизнь — пальцев одной руки вполне хватило бы для пересчета. Только теперь сдерживать их невозможно и Акутагава позволяет себе тихо плакать в ручку дивана. Стыд ушёл на второй план. Дазай останавливается, но не прекращает наказание. Разумеется нет. Он всего лишь дал ему передышку. Удары ложатся также, как раньше, но теперь звуки ремня разбавляют отчаянные «я больше так не буду» и «простите» в перерывах между сдавленными всхлипами. Спустя несколько минут Дазай все-таки опускает ремень. — Повторяю свой вопрос: тебе есть, что сказать, Акутагава-кун? — естественно нет, всего лишь дальше хочет поиздеваться. Акутагава молчит, в голову совершенно ничего не идет. Дазай цокает и несильно шлепает ладонью. — Я задал вопрос. Перед тем, как наставник решит снова взяться за ремень, Акутагава выпаливает первое попавшееся: — Я был не прав, пожалуйста, простите меня. Дазай благосклонно кивает. — Замечательно. Я наконец это услышал. Неужели было так сложно, Акутагава-кун? — говорит наставник, проводя рукой по пояснице подопечного, — можешь встать и одеться. На этот раз Акутагава поднимается медленно, борясь с болевыми ощущениями. Шипит, когда ткань брюк касается выпоротой задницы. И… Потерянно стоит перед Дазаем. Он может идти? Или ему нужно сказать что-то еще? Или его ждет еще одно наказание? Акутагава очень надеется, что нет. Наставник встает. Вздыхает. И тянется к Акутагаве, который инстинктивно съеживается и зажмуривает глаза. Значит все-таки еще одно наказание… И в шоке их распахивает, когда понимает, что Дазай притягивает его к себе и мягко треплет по волосам. Почти ласково приводя в еще больший беспорядок и так растрепанные волосы. Макушка невольно тянется к такой простой ласке и Акутагава робко прижимается к груди наставника, позволяя себе чуть больше, чем обычно. —Несносный ребенок. — вздыхает Дазай, притягивая его ближе к себе.