Наследница

      Пока родители были живы, Аяка редко задумывалась о том, насколько тяжелым может быть бремя ответственности. Ее дни протекали беззаботно и радостно. Рядом был дорогой брат, который тогда еще не взвалил на свои плечи всю неоднозначность наследия клана Камисато. Аято и сейчас был рядом, но управление комиссией Ясиро сильно изменило его. Порой Аяка не на шутку волновалась о том, что брат, единственный, кто остался у нее от семьи, может истлеть, неся это проклятое бремя ответственности, как это произошло с родителями. Она была готова на все, чтобы не допустить этого.       Будучи совсем девчонкой, Аяка с неподдельным любопытством наблюдала за тем, как упражнялся с катаной брат. Тогда отец, еще не подкошенный болезнью, принялся сам обучать Аято кендо. Так подобало будущему наследнику клана Камисато. Мать же забирала Аяку заниматься каллиграфией или учиться составлять цветочные композиции. Ведь так подобало будущей наследнице. Фехтованием с ней тоже занимались, но больше для вида и твердости руки. Никому не могла прийти в голову мысль, что благородной юной госпоже придется когда-нибудь браться за меч. Аяка должна была иметь изящество и утонченность, которые взращивались в дочерях знатных семейств. Мозоли на руках от тренировок с боккэном этому никак не способствовали.       Аято получил Глаз Бога, когда перерос в себе наследника клана Камисато, став его новым главой. Аяка же долго не могла осознать, что ее детство тоже закончилось, когда один за другим ушли их родители. Не только детство брата. Аято действительно оберегал сестру, пытаясь продлить беззаботность и безоблачность ее дней, хоть и омраченных утратой, как можно дольше. И какое-то время Аяка принимала это как должное.       Однажды Аято вернулся очень поздно. Аяка не спала, в свете керосиновой лампы выводя иероглифы снова и снова, считая, что кисть шла недостаточно мягко и четко. После стука и разрешения войти, брат молча прошел к столу, за которым сидела девушка, молча опустился на татами, молча улегся головой на ее колени, как делал это всякий раз, когда ему нужно было восполнить силы. Сердце Аяки наполнилось болезненной нежностью и состраданием. Она отложила кисть, принявшись легонько перебирать волосы Аято, словно стремилась своими касаниями заставить отступить его усталость. — Позволь мне разделить твою ношу, — попросила Аяка негромким голосом.       Брат молчал и тогда, принимая решение. На одной чаше весов находилось процветание клана Камисато, включающее в себя прочное укрепление в обществе и в политических кругах, а на другой нежелание вовлекать в это все еще такую юную и чистую Аяку. Она была отрадой Аято в этом грязном и подлом мире, полном врагов и завистников. Но он ясно понимал, что его внутренних сил может и не хватить вести эту борьбу в одиночку, а иначе он может закончить так же, как родители. И его милая драгоценная сестренка осталась бы совсем одна. — Я буду защищать нашу семью, — твердо сказала Аяка, укрепившись в желании стать для брата опорой и поддержкой, — даже сталью, если того потребуется. — У тебя чудесно выходит ладить с людьми, — задумчиво проговорил Аято. — Не нужно следовать пути меча, чтобы помогать мне. — Но я хочу! — чуть повысила голос сестра, но сразу же взяла себя в руки. — Дело в том, что дочерям благородных семейств не пристало изучать кендо, как воинам? — Дело в том, что ты еще очень юна, — Аято поднялся с ее коленей и потрепал по голове. — Я позволю тебе помогать, но если ты будешь делать то, чему тебя учили. — Ты боишься, что я могу посрамить честь нашего клана, дорогой брат? — поникла Аяка. — Нет, конечно. Просто защищать семью сталью должен я, а не ты. Тебе больше подходит утешать и поддерживать других ласковым словом. Разве мать не говорила тебе, что слово, подчас, может уколоть куда больнее клинка? Не лучше бы было пустить твое умение на благое дело?       После того разговора Аяка сильно задумалась. Что двигало ей, когда она стремилась вновь начать обучаться фехтованию? Действительно ли это были те мотивы, о которых она говорила брату? Желание защитить остатки своей семьи? Или же это было желание что-то доказать самой себе? Например то, что она не запертая птица в клетке. Или что она достойная наследница клана Камисато.       Одаренностью Аяка никогда не отличалась, зато в ней было непоколебимое упорство. Начав втайне практиковаться с боккэном, она расстраивалась каждый раз, когда у нее не получался выпад. Тогда она повторяла его еще раз. И еще, и еще. Аяка начала находить в этом занятии глубокое умиротворение. Когда-то у нее совсем не получалось владеть кистью, выводя иероглифы, но благодаря каждодневной практике в каллиграфии, чернила начинали ложиться на бумагу куда более изящными росчерками, чем было до того. Так и с боккэном. Поначалу даже хват казался Аяке неудобным, но со временем она приспособилась.       Аято знал, что его сестра пыталась скрыть свои занятия кендо. Скрепя сердце, он все же решил найти Аяке хорошего учителя, чтобы она не закрепляла ошибки. В душе он по-прежнему продолжать лелеять надежду на то, что его маленькой милой сестренке никогда не придется применять эти знания. Созидание, а не разрушение — вот что выходило у Аяки лучше всего. Даже медленная смерть цветов, ставших частью композиции икэбаны, ее руками превращалась в яркое напоминание о красоте жизни. Аято восхищался этим умением, ведь у него самого куда лучше получалось разрушать, прибегая к интригами и грязным уловкам.       Непривычная тяжесть настоящей катаны после боккэна поначалу приводила Аяку в замешательство. Но вскоре она перестала воспринимать вес клинка, как нечто чужеродное. Все чаще взгляд Аяки задерживался на лезвии — на изгибающейся, подобно шелковой ленте, линии хамона, на плавности сори, будто идеально выверенного под быстроту ее фехтования, на киссаки с его смертоносной красотой. Она смотрела на оружие, которое могло оборвать чью-то жизнь, но видела в нем лишь продолжение своей воли, своего желания защитить самое дорогое любой ценой.       После того, как ее противник был молниеносно сражен во время оттачивания очередного выпада в додзё, на клинке появился Глаз Бога, а вокруг распустились ледяные цветы. Аяка тогда почувствовала, что она тоже перешагнула ту грань, которую пришлось пересечь ее брату, когда родители покинули их. Что отныне она была не просто наследницей клана Камисато, но опорой Аято, его тылом. Домом, в который он всегда сможет вернуться, как бы ни было тяжело. Положить голову на ее колени. Аяка пообещала себе, брату и богам, что она станет тем оплотом утешения и поддержки, который нужен людям. Пускай не сразу, пускай через ошибки, но она научится. Она спрячет испуганного ребенка глубоко внутри и позволит гордой дочери Камисато стать Сирасаги Химэгими.       В своем новом бытие Аяку печалило только одно — цветы, расцветающие по воле Глаза Бога, невозможно было собрать в икэбану.