***
«В моём детстве я себе такого позволить не мог» — Саша только через неделю понял, что это было не о матрёшках. И он, по-настоящему умный, эрудированный, эмпатичный, почувствовал себя полнейшим идиотом, не способным сложить два плюс два (это же не семнадцать умножить на три). Он серьёзно решил, что Москва не мог в детстве себе позволить сувенирные магазины, гений мысли. Очень, наверное, Миша сожалеет, что между набегами монголов и пожарами не смог купить себе матрёшек-вождей СССР и футболку «Я русский». Саша на себя злился недолго: он вообще не очень любит зацикливаться на своих косяках — ему очень скоро стало банально грустно за Москву. Маленький Мишенька не мог позволить себе игрушки. Ему приходилось играть со своей кошкой, щепками от дров и жуками, которые уже не могли от него улететь. Это в какой-то степени объясняло его периодические всплески ребячества, не то чтобы сбивающие Сашу с толку, а скорее удивляющие. Потому что действительно странно наблюдать от мужчины в деловом костюме за много-много тысяч, возможно не рублей, искренний и неподдельный восторг от побитого рекорда в сабвей серферс. И не менее странно, когда тот же строгий солидный мужчина делает особенный акцент на том, что заказал кому-то из своей области машинку на радиоуправлении. Раньше Саше казалось, что он так лишний раз подчеркивает свою щедрость и заботливость, а теперь думается, что он просто любит игрушки, даже если они предназначены не ему. Продолжение фразы: «А в твоём — тем более» звучало, на самом деле, без какой-либо обиды, но Саша в своей голове додумал Мише новую интонацию. Саша детство провёл с деревянными солдатиками и маленькими корабликами. Интересно, Москва завидовал ему? Москва, если бы ему не надо было выёбываться, смог бы поиграть вместе с мелким Петербургом? Ощущение, что где-то в глубине души — хотел бы, но не позволил бы себе. Ибо, если бы позволил, то и поиграл бы. Возможно, Саше бы тогда и военное дело давалось бы легче, если бы Михаил Юрьевич показывал на практике (и денег на это бы ушло поменьше, и жертв, возможно, не так много было бы: среди людей, как минимум). Мишин незакрытый гештальт, как незакрытая дверь холодильника, — уже орал громче сирены. Он заслужил свою глиняную лошадку и кубарь. Саша нашёл какой-то магазин с ручной работой, где одна традиционная русская свистулька стоит так, словно перед продажей её из четырнадцатого века пришлось спиздить, и поэтому ценник должен покрыть вложения в постройку машины времени и поединок с древнерусским ремесленником за эту свистульку. С утра пораньше (часов в одиннадцать) уложил кудри, взял в дорогу латте с каштановым сиропом, построил маршрут и вернулся домой, потому что дарить Мише игрушку из четырнадцатого века? Правда? Может, его сразу плëткой отхлестать, чтобы он уж точно в детство окунулся? Вот подарит ему Саша аккуратные игрушки из глины, расписанные полупрозрачными красками, создающие эффект выцветшей старины. Миша очень удивится, скорее всего, поначалу обрадуется, заберëт подарок с собой, поставит на полку и больше никогда не заснёт, смотря на этот сувенир из самого мрачного периода в его жизни. Наверное, не зря он каждый раз уходит от обсуждения своего детства; не слишком приятные воспоминания, да?***
Миша листает три фотографии в телефоне туда-обратно, словно Саша с первого раза не смог обработать информацию, и ему надо глянуть ещё шесть. И смотрит причëм с такой надеждой, с таким восторгом, что от Питера, видимо, ожидается реакция, сравнимая со счастьем от развала Советского Союза, не иначе. Но если Миша ещё раз перелистнëт эти три фотографии в одну сторону и в другую, то у Саши точно закружится голова. — Ну? — он потряс телефон перед его лицом. Питер поправил очки, мотнув головой в сторону, отстраняясь от навязчивого изображения на экране. — Это автомобили, — озвучил он своё гениальное умозаключение. Миша изогнул брови. — И как тебе? Саша закинул ногу на ногу, плавно откинувшись на спинку дивана. — Миша, это современные автомобили. Не ретро Бентли или золотые лимузины, это всего лишь автомобили, соответствующие нынешним стандартам устройства личного транспорта. Я бы был больше удивлён, если бы «Москвич» решили вовсе не менять. Москва выслушал его с абсолютно серьëзным и вдумчивым лицом, но, расценив весь этот спич, как что-то комплиментарное, довольно плюхнулся на диван рядом. — Сам выбирал, — он расплылся в наисчастливейшей улыбке, прикрыв глаза. Глядя на него, Саша сам неизбежно начал улыбаться. — Твой автопарк готовится к пополнению? Миша посмотрел на него с лукавым прищуром, смакуя сладкое «Да».***
Наверное, ему понравилась бы какая-нибудь нарочито российская, чуть ли не стереотипная игрушка. Было бы славно подарить ему какую-нибудь из моделей нового «Москвича», которые Саша имел честь рассматривать во всех деталях на трёх фотографиях, но сентябрь уже близится, а машины ещё нигде не достать. А ещё он уже зациклился на мысли, что дарить надо исключительно игрушки. Всего остального Мише на жизненном пути хватало. Подарить матрëшки? Вполне стереотипно, достаточно традиционно. Есть сомнения по поводу «игрушечности»: в матрëшки особо не поиграешь. И если подумать подольше, то матрëшки Москва по долгу службы видит, наверное, раз в неделю точно, и периодически получает их в качестве подарков. Саша даже у кого-то в инстаграме, когда он ещё был, видел фотографию с подаренными матрëшками и Мишей, которому пришлось делать вид, что он впечатлëн. Нет, плохой вариант. Матрёшки — совершенно не то, что нужно. Какие ещё есть игрушки, которые в теории Мишу могут впечатлить своей стереотипностью? Чебурашка? Чебурашка, к слову, был бы идеальным вариантом, если бы тоже не был опорочен. Во-первых, родился он в прекрасном Советском Союзе, который Миша благополучно не запомнил. Ах, Саша так и представляет: на одной полке стоит глиняная лошадка, напоминающая Москве о тяжëлом детстве, которое он всё никак не забудет, и Чебурашка, напоминающий о тяжëлой эпохе, которую он никак не вспомнит. Саша такими темпами сам его с ума сведëт своими подарками. Во-вторых, однажды в девяностых Саша устроил Мише экскурс по культуре. Потому что как вообще он, интеллигент, интеллектуал, вертел-Ленинградский-андеграунд-на-своём-хуе, может желать разделить ложе с тем, кто не знает ни Бродского, ни Чебурашку? Вот только, опять же, дело было в девяностых, и Саша был страшно угашен. Возможно, не настолько, чтобы наутро всё забыть, но достаточно, чтобы выебать Мише мозги вместо него самого. Саша тот вечер помнит эпизодами. Помнит яркое пятно телевизора в тëмной комнате; помнит, как пропустил часть мультфильма в уборной, где его на отходняках выворачивало наизнанку (Миша тоже мультик пропускал: сидел рядом и предлагал вызвать скорую); и помнит, как небрежно и заторможенно объяснял отсылки и метафоры, которые, не исключено, сам и придумывал на ходу. В общем, вряд ли после такого у Миши сложился позитивный ассоциативный ряд с Чебурашкой. Да что ж такое.***
— Дорогой мой, ты вообще спишь у себя дома? — Саша, недовольно цокая, мял впалые бледные щëки, на которых веснушки, даже несмотря на палящее солнце, отказывались проявляться. — Ты же говорил, что эта неделя была свободнее, чем раньше. Миша лениво, из последних сил, приоткрыл глаза, с огромной усталостью взирая на Сашу. — Да не получалось как-то, — несмотря на своё не самое свежее состояние, он давит улыбку и ироничную интонацию. — Сон — это в принципе не моё. Питер отпустил его лицо, цокая ещё громче. — Что значит: «Не получалось как-то»? Москва пожал плечами, с каким-то сожалением нахмурившись. — Ну, вот так. Так-то, между нами, — он буквально на мгновение игриво глянул на Сашу. — Я только у тебя хорошо сплю. И перевернулся на другой бок, практически моментально засопев.***
И зачем он сказал это? Теперь Саша испытывает к нему ещё больше печальной жалости и сочувствия. Миша не упомянул, что для него имеет больший эффект: какое-то иное подсознательное восприятие Сашиной квартиры, удобное шëлковое постельное белье или наличие самого Саши рядом, — но это и не так важно. Идея подарить мягкую игрушку уже в башке Питера зародилась. Ни Миша, ни Саша особой любви к мягким игрушкам не питали, хотя и ничего против не имели. Москва не очень любил обниматься во сне. Он иногда залезал в Сашины объятия, но не потому, что без этого бы не заснул, а потому, что преисполнялся какими-то трепетными чувствами. Лучше сказать: он настолько не любил обниматься во сне, что спихивал с кровати всё, с чем можно было бы мирно вместе спать. Ну, Сашу, то есть. Миша разваливался по центру кровати, по диагонали, поперëк, — как угодно, но так, что разбуженному посреди ночи Питеру приходилось изобретать способ отвоевать себе территорию и не нарушить Мишин сон. Пусть он заимеет возможность каждую ночь сталкивать на пол какого-нибудь большого плюшевого медведя. Впрочем, когда он в очередную ночь с субботы на воскресенье спихнул с кровати не плюшевого медведя, а Сашу, он задумался, что из всех игрушек в постель скорее выберет анальную ёлочку, чтобы Миша не расслаблялся. Пусть поставит её, как символ своей слабости, на полку к глиняной лошадке, символу детства, и Чебурашке, символу своего бешенства. И ёбнется окончательно. Саша со злостью подумал об этом, спокойно улёгся на другой край кровати, изначально принадлежащий Москве, и решил, что Мишина психика и так сейчас не самая стабильная, добивать её не надо.***
Саша расслабленно прикрыл глаза, вальяжно растекаясь по пассажирскому сидению, удерживаемый одним лишь ремнëм безопасности. Машина неспешно ехала по ночным полупустым дорогам города, попадая на каждый грëбаный светофор, что Мишу за рулём сильно бесило, но, в целом, настроение не портило. — Я, к слову, тоже водить умею, — Питер мотнул головой в сторону, устремляя помутнëнный взгляд на Москву. — Внезапно захотел продемонстрировать свои навыки? — усмехнулся Миша, выруливая на мост. — Ты не любишь водить. — Не люблю, — одними губами произнёс Саша в подтверждение. — А я люблю, — он подхватил тенденцию говорить едва ли слышно, но, в отличие от Питера, хотя бы шёпотом. — И машины люблю. Если бы было возможно, я бы их и в квартире у себя ставил. Саша моментально всё понял и протрезвел.***
«Какой детский сад», — думал Питер, расхаживая между пёстрыми стеллажами детского магазина, маневрируя между маленькими детьми и детьми постарше, выбирающими себе в соседнем отделе ранцы и канцелярию. Это действительно был детский сад. Детский магазин. И Саша точно знал, ради чего он здесь, — машинки на радиоуправлении. Они все были выставлены на отдельный, самый дальний, то ли элитарный, то ли нищенский стенд. Но, вероятно, всё-таки первое, ибо вряд ли на нищенский стенд поставят маленькие «Мерседесы» и «БМВ». Саша бы, конечно, не понял, что это именно мерс и бэха, но, благо, на коробках об этом большими буквами было написано. Миша, к слову, тоже смог бы их различить только по надписи на коробке.***
— Открывай. Вручив Мише в руки увесистую коробку, обтянутую красной оберточной бумагой, Саша деловито сложил руки в замок и опустился на противоположное кресло. Москва забавно потряс её, удивлëнно подняв брови. Питер и сам понимает, что формат подарка был непривычным для них. Первые пару лет нового тысячелетия они баловали друг друга щедрыми материальными подарками по праздникам, но их варианты очень быстро закончились. Теперь же чаще всего они просто решают готовить друг для друга приятные сюрпризы: заказать торт, повести в партер театра, испечь блины, арендовать яхту на вечер. Москва не держал в руках подарочной коробки, да ещё и такой большой, лет двадцать. — Там какие-нибудь основы психологии и сексоанализа в трëх томах? — прыснул Миша, нарочито медленно развязывая золотой бантик. Саша в нетерпении тихо барабанил пальцами по подлокотнику, но на шутку улыбнулся. — Обязательно подарю в следующем году. Миша не стал продолжать этот пинг-понг комедией. Не проявляя особой заботы, он просто разорвал подарочную бумагу. Питер видел это, как в замедленной съёмке; он с замиранием сердца ждал Мишиной реакции. Это же так волнительно: вдруг он на самом деле совершенно неправильно считал поведение Москвы? Вдруг не угадал? Москва, может, хотел, чтобы Саша ему подарил аленький «Москвич», выкупленный с завода раньше срока официальных продаж. Откинув порванную бумагу на пол, Миша завис. На его лице отразилась такая невероятная смесь эмоций, что Питер, подключив всю свою эмпатию, не мог до конца её разгадать. Он то ли очень рад, то ли очень в ахуе. — Саш, — он робко покрутил коробку в руках. — Ты меня с Мурино не перепутал? Саша беззвучно усмехнулся. Если бы Миша знал, что Мурино на праздники до сих пор иногда получает развивающие книги в лучшем случае и разочарованный взгляд — в худшем… — О, это Мерс! — Миша тоже наткнулся на надпись на коробке. — Моей первой машиной был Мерс, но модельки немного другой был. — Твоей первой был бронированный автомобиль. — Моей первой осознанной машиной, — поправил Москва. Он с несвойственной для себя робостью подцепил пальцами картонный клапан на коробке, открывая её. В тишине было слышно, как с его губ невольно сорвалось трепетное «Ох». Автомобиль, точная копия настоящего, был неплотно закреплен на пластиковой подставке. Рядом, к стенке, был примотан пульт управления. Миша на это всё смотрел, как на блины с икрой из Теремка. — Нравится? — вкрадчивым шёпотом спросил Саша. Его вопрос пролетел как-то мимо: Москва, забрав машинку в свои руки, осматривал любопытно её со всех сторон; в какой-то момент едва дëрнул пальцами за дверь и выяснил, что они тоже открываются, прям как у настоящего Мерседеса, — ну просто чудо. Игрушка была размером чуть больше Мишиной ладони, но детализация поразила даже Сашу, сидящего на расстоянии полутора метров. Конечно Миша впечатлился, Питер же подарок выбирал. — Она даже без батареек работает, — восхищенно произнёс Москва. — Её заряжать надо, да? — Да, я специально искал без батареек. Здесь Саша немного приврал: он искал только подороже да побогаче, но Миша пусть думает, что для его счастья было учтено всё. Аккуратно придержав машинку за кузов, Москва прокатил её по журнальному столику, а потом наконец-то поднял взгляд на Сашу. — Я даже не буду спрашивать, откуда ты знаешь, что мне такие нравятся. Питер довольно улыбнулся. Ну он же гений мысли, для него прочитать Мишу — задача несложная. — Понимаешь, в детстве ты не мог себе позволить игрушки, потом — тем более, — важно заявил Саша. — Но сейчас ты наконец-то можешь ни в чём себе не отказывать. Миша закивал, сделав понимающее лицо. Он точно уже забыл, что сам когда-то то же самое говорил; он же не прокручивал эту фразу каждую ночь перед сном. — Я её если к себе домой увезу, у меня её сразу кто-нибудь заберëт, — абсолютно беззлобно, даже с какой-то долей умиления, фыркнул Москва. И продолжал невольно придерживать игрушку пальцами, словно Саша вот-вот её отнимет. Мишу иногда было так жалко. Не по-плохому жалко. Эта жалость была сочувствующей, нежной. Саша ощущал её, когда обдумывал их отношения и, в частности, анализировал Москву. Он хорош только с теми, кого может использовать, даже имена не запоминает; врёт как дышит, но Саше искренне рассказывает даже то, о чём его и не спрашивали. Миша — политик, столица — и в этих социальных ролях он ебаный мудак. Он бомба, взрыв которой предсказать невозможно. А потом, когда Питер ему скидывает памятки по медитации и дыхательным упражнениям, он действительно освобождает под них по пятнадцать минут в день, потому что совсем не сомневается в том, что Саша ему хуйни не посоветует. Миша любит заваривать химозные сухие супы, когда чувствует себя простуженным; в одной руке держать телефон, а второй гладить свою кошку (или Сашу). И он никогда не кричит на собраниях; никогда не ругается на свою область; имеет просто какое-то ангельское терпение. И он берёт выходные на свой же День города, чтобы приехать к Саше пораньше и не дать ему загнаться из-за воспоминаний о начале блокады. Он охуенно красив в неоновом освещении и дыме кальянных, куда Саша даже по пьяни соглашается сходить раз в пять лет буквально; он пиздец как сексуален в скучной офисной рубашке. Его делают счастливым машины, вкусная, но простая еда, уёбищная музыка и, кажется, игрушки, которых у него самого никогда в жизни не было и не могло быть. У Саши высокие стандарты. Он считает самого себя совершенством, лучшим городом и человеком, но Миша — что-то другое. Он настолько хорош, что его грешно пытаться сравнить с кем-либо, даже с собой. Это Сашина судьба, его проклятье — обожать Москву всеми фибрами души, каждую секунду жизни. — Миш, если кто-то её у тебя заберëт, я куплю ещё одну, — он склонился вперед, в полной готовности сейчас же вскочить с кресла и кинуться Мише на шею. — Я куплю тебе пятнадцать, если тебя это обрадует. Москва замер. Его реакция в первые пару секунд была странной: неясно изогнул брови, наклонил голову вбок и вздохнул. — Саш, для меня хорошим подарком были и блины на завтрак, — Миша медленно поднялся на ноги, оставив машинку на краю столика. Питер не стал ждать, когда Москва сделает два широких шага — сам подался навстречу, пылко прижимая к себе. Уложив его голову на своё плечо, Саша запустил пальцы в мягкие пряди на затылке, расслабляюще перебирая их. Миша обнял в ответ. — Неправда, у тебя высокие стандарты. — А твои блины — шедевр кулинарии, — Миша улыбнулся, прикрыв глаза. — Надеюсь, после них ты захочешь торт. Я заказал такой же, как в прошлом году. Тебе он, вроде, понравился. Он чертовски прав, это был самый вкусный торт, который Москве приходилось есть на свой день рождения. Миша, выражая любовь и благодарность, стиснул его в объятиях ещё крепче, всего на несколько секунд, а после отстранился; так быстро, что Саша это с опозданием осознал. Москва плюхнулся обратно на кресло, подобрав коробку, в которой ещё оставался пульт управления, пробубнив что-то про зарядник. Питер остановился подле него. — Тебе нравится? — он повторил свой вопрос. Миша, кое-как уместив в руках и коробку, и какие-то провода, и саму машинку, поднялся на ноги. На слова Саши он вскинул брови, будто от удивления. — Боже, Саш, нашёл, что спрашивать.