Зеркало талой воды

Последняя серая зимняя метель, словно опаздывающая на поезд путешественница, второпях собирающая свои пожитки, беспокойно носилась туда-сюда за окном и тревожно свистела в ветвях деревьев — тихо, но настойчиво, будто из последних сил пытаясь не заплакать от растерянности. Низкое небо заволакивала мутная слоистая пелена, снежинки беспорядочно взметались стаями и, исполнив бессмысленный танец, слёживались на земле в липкие, насквозь мокрые сугробики, и самый воздух, казалось, был пропитан холодной влагой. А из настежь распахнутого окна на третьем этаже, сияя неуместно жизнерадостной улыбкой, любовался этим неказистым пейзажем Ши Цинсюань. Снег горстями летел ему в лицо, оставляя на щеках и ресницах водяные дорожки, забивался за шиворот, ветер трепал свободную футболку, по коже бежали мурашки, но ему и в голову не приходило одеться потеплее или закрыть окно. Он глубоко дышал и явно наслаждался. — Знаешь, что это такое, Хэ-сюн? — спросил он, не оборачиваясь и разводя руки в стороны. — Ты пытаешься заболеть? — флегматично отозвался Хэ Сюань, устроившийся с книгой в любимом кресле в дальнем конце комнаты. — Смотри, продует тебя — горло заболит, будешь мне тут носом шмыгать и жаловаться… — Ничего меня не продует! — возмутился Ши Цинсюань. — Ветер — мой лучший друг! Я хоть раз болел из-за ветра? И вообще, я не об этом совсем! Ты принюхайся! До тебя ведь долетают запахи с улицы, да? Ведь долетают же? Ну-ка, скажи мне — чем пахнет? — …Сыростью? — ответил вопросом на вопрос Хэ Сюань, добросовестно втянув носом воздух. — Тьфу ты, Хэ-сюн, да что ж с тобой такое, совсем прекрасного вокруг не видишь. Хэ Сюань скептически хмыкнул: — Прекрасного? — Ну да! Пахнет, между прочим, весной! Весно-о-о-ой, чтобы ты понимал! Вот эта метель — она на самом деле не зимняя, а весенняя! — Мне нечем это прокомментировать. Тебе виднее. Поверю тебе на слово. — Попомни, что я сказал: ещё пара дней — и зажурчат ручьи, всё задышит, запоёт, тучи рассеются, солнце засияет! — Кошмар. — Она уходит. Это её последний день. Я её провожаю, — и Ши Цинсюань действительно замахал рукой вслед уносящемуся к крышам порыву метели. Хэ Сюань обычно бывал слишком поглощён повседневными хлопотами и едва ли обращал внимание на смену времён года. Житейской романтики ему явно недоставало, он воспринимал как должное и снегопад, и проливной дождь, и листопад, и бурное цветение. Ши Цинсюань чувствовал эти перемены гораздо острее — и особенно тонко, всегда безошибочно, ощущал приход весны. Ещё лежал на улице снег, ещё стояла минусовая температура, а в его груди уже что-то сжималось и трепетало от радостного предвкушения, он высовывался в окно, и дышал, дышал, будто никак не мог надышаться, и в нетерпении смотрел вдаль, туда, где за громадами домов скрывался горизонт, словно оттуда и впрямь кто-то должен был прийти. Хэ Сюань давно привык к его поведению и даже не пытался затащить его в дом — только ворчал по привычке. Чутьё не подвело юношу и на этот раз: не прошло и недели, как на дворе заметно потеплело, застучала капель, заструились ручьи, посреди снежного покрова одна за другой начали проявляться проплешины, быстро нагреваемые ласковым солнцем. Ветер переменился — на смену ледяному, свирепому и неприветливому, словно резавшему лицо невидимыми лезвиями, пришёл юный, шальной, тёплый, игривый… пьянящий. Ши Цинсюаню становилось всё труднее усидеть дома; занимаясь домашними делами, он то и дело находил повод подскочить и выбежать за чем-нибудь на улицу, его тянуло туда, навстречу нежному весеннему вихрю, и даже Хэ Сюань, наблюдая за всем этим и отсаживаясь подальше от ярко освещённого снаружи окна, ощущал в груди странное, непонятное ему томление. В конце концов Ши Цинсюань не выдержал. — Хэ-сюн, пошли гулять! Он навис над едва проснувшимся возлюбленным, и по его озорным глазам и улыбке до ушей Хэ Сюань сразу понял, что отвертеться ему не удастся. Но сразу соглашаться он не пожелал. — Ослепну, — коротко буркнул он, закапываясь обратно под одеяло с головой. — Очки, — быстро возразили в ответ. — Лужи. — Ходи по бордюрчику! — послышалось с ещё большим энтузиазмом. — Мне сколько лет — по бордюрчику ходить?.. — глухо пробормотал Хэ Сюань в подушку. — Ровно столько, чтобы хорошенько развлечься, — усмехнулся Ши Цинсюань и, осознавая, что этот аргумент не сработает, подполз к самому уху парня. Раздался его нарочито заниженный, «соблазняющий» голос: — Я куплю тебе пиро-о-о-о-ожные. С заварным кре-е-е-емом. Мно-о-о-ого. Два килограмма. Возьму себе две-три штучки, а остальное тебе-е-е-е. Сытно и вкусно. Представляешь это великолепие? А ты проконтролируешь, чтобы я благополучно донёс их до дома. Или понесёшь сам — как хочешь. А то вдруг я их в лужу по пути уроню? Хэ Сюань только высунул было нос наружу, чтобы заявить, что это какая-то несусветная ерунда, как вдруг, к своему огромному удивлению, почувствовал, как его сгребли в охапку вместе с одеялом и героически попёрли на руках куда-то в коридор. — Что за?.. — Подъём, Хэ-сюн, подъём! Если ты сам не встанешь, я понесу тебя в магазин прямо так! — Ну удачи тебе с этим, — хмыкнул Хэ Сюань и даже прикрыл глаза, не собираясь сопротивляться. Ши Цинсюань дотащил его до самой входной двери, видимо, надеясь, что он сдастся, но желаемого не получил и в замешательстве остановился у порога. — Так в одних трусах за пирожными и отправишься? — язвительно усмехнулся Хэ Сюань, покосившись на юношу, и, сполна насладившись его выражением лица, вздохнул: — Поставь меня на пол сейчас же. Пойду я с тобой, пойду, ты и мёртвого уговоришь… Дай время собраться. Ни по каким бордюрчикам Хэ Сюань в итоге не ходил — отгородившись от солнца очками, ссутулившись и засунув руки в карманы плаща, он неторопливо шествовал напрямик и в местах, где широко разливались лужи, либо выбирал торчавшие над водой сухие островки, либо пытался аккуратно перейти вброд. Не то чтобы это сильно помогало — носки ботинок быстро промокли — но, по крайней мере, он не смотрелся так несолидно, как прыгавший где-то впереди Цинсюань. Тот, казалось, вообще позабыл о его существовании. И так всегда выглядевший младше своих лет, сейчас Ши Цинсюань как будто вовсе превратился в совсем юного мальчишку. Скакал себе по своим любимым бордюрчикам чуть ли не вприпрыжку, каким-то чудом умудряясь не свалиться ни в лужу, ни в снег, ни в грязь, балансировал с грацией лани, почти не глядя себе под ноги, и раскрывал объятия навстречу хлеставшему ему в грудь тёплому ветру, будто пытался не то схватить его, не то вместе с ним улететь к небесам. Его длинные распущенные волосы быстро растрепались и развевались за спиной, путаясь с неплотно повязанным, кое-как болтающимся на шее мягким шарфом, расстёгнутая куртка хлопала крыльями, лёгкий свитер на животе пузырился и шёл волнами от забирающихся под него воздушных потоков. Улыбка юноши сияла едва ли не ярче солнца, он сладко жмурился и весело смеялся, безостановочно болтая и неприкрыто, непосредственно, искренне радуясь весне. Он сам — настоящий солнечный лучик, скорее даже — солнечный зайчик, заблудившийся в городских кварталах, заигравшийся со следующей за ним неотступно мрачной тенью, он сам — воплощение живого, вольного, весеннего ветра. Вроде бы совершенно ничего особенного, но ноги сами идут за ним, а его исчезновение сулит непонятное и неприятное ощущение если не пустоты, то, во всяком случае, неполноты. — Мы пришли, Хэ-сюн! Я начинаю покупать тебе пирожные! У тебя есть пять минут на то, чтобы выбрать себе в кондитерской что-нибудь ещё, или останешься без разнообразия! Не то чтобы Хэ Сюаню было нужно разнообразие. Особой привередливостью в еде он не отличался и обычно охотно сметал со стола всё, что на него положено. Другое дело, что у него довольно редко возникало жгучее желание объесться именно сладостями, но, видимо, у Ши Цинсюаня настроение сегодня было такое — «сладкое». Как пить дать будет утягивать себе лакомства прямо из-под носа… — Бери, что хочешь, — отозвался Хэ Сюань, помолчав. — Мне всё равно. Возьми на свой вкус. — Бу-бу-бу, — передразнил юноша, старательно набирая в пакет пирожные, какие-то круглые прянички, булочки с корицей и с повидлом и задумчиво поглядывая на тортики. — Вот сейчас как накуплю тебе всякого-разного, как устрою тебе грандиозную дегустацию… — Напугал, — фыркнул Хэ Сюань, приподнимая очки с носа на макушку и нарочито скучающе окидывая взглядом кондитерскую в целом и то, что набирал Цинсюань, в частности. Есть ему вообще-то уже хотелось. Плавающие по помещению ароматы здорово разжигали аппетит. К тому же его вытащили из дома без завтрака. Но ничем выдавать свой голод он не стал. Только стоял поодаль, приводя в недоумение окружающих своим отрешённым выражением лица. — Готово! Пошли назад. По моим расчётам, этого даже тебе хватит до вечера! — Гораздо дольше, — хмыкнул Хэ Сюань. — Я не собираюсь весь день питаться одними пирожными. Весь пакет у Ши Цинсюаня он забирать не стал, выудив только на ощупь пару булочек, чтобы сбить неприятное чувство в животе. Ему было немного интересно, останется ли его спутник таким же резвым под грузом тяжёлой ноши или всё-таки угомонится и пойдёт степеннее. Но какое там — юноша и не собирался утихомириваться. Он попросту перестал обходить лужи и принялся весело топать прямо по воде, как трёхлетний ребёнок, совершенно не заботясь о том, что его обувь промокла, а штаны забрызгало до самых колен. Хвала Небесам, что драгоценную ношу задирал повыше, да временами, уставая, перевешивал её с руки на руку, так что за сохранность еды можно было не беспокоиться. Хэ Сюань замедлил шаг. В его ботинках и так уже противно хлюпало, а пальцы ног закоченели. Не хватало ещё прийти домой с испачканными брюками. — Хорошо-то как, Хэ-сюн, — Ши Цинсюань где-то впереди вздохнул полной грудью, и, судя по его голосу, он улыбался. — Погодка — просто загляденье! Я под этим ветром чувствую себя легче воздушного шарика! Летать хочется! А тебе чего-нибудь хочется? — Домой, жрать и сухие носки, — безо всякого энтузиазма ответил Хэ Сюань, мысленно прикидывая, во сколько ему обойдётся новая пара обуви, если эта окончательно размокнет и развалится. — Ты у меня, Хэ-сюн, такой приземлённый — никаким ветром тебя не поднимешь! — рассмеялся Ши Цинсюань. — Не беспокойся, тут идти-то осталось минут пятнадцать. Как только вернёмся — я все твои вещи лично просушу и тебя как следует согрею. Своими руками тебе ноги разотру и заверну в одеяло… — тут он обернулся, и в его глазах вспыхнуло восхищение. — Хэ-сюн, видел бы ты себя со стороны! Ты выглядишь, прямо как в кинофильме! Внешне Хэ Сюань и впрямь мог бы сойти за какого-нибудь спецагента, спешащего на выполнение суперсекретной миссии. Он двигался плавным, широким, красивым шагом, почти не поднимая брызг, но из-за напряжённой позы с чуть ссутуленными плечами и бесстрастного лица с сурово поджатыми губами выглядел не грациозно-летящим, а очень деловитым и предельно сосредоточенным. Высокий, худой, весь с ног до головы угольно-чёрный, поразительно аккуратный, с туго стянутыми в высокий хвост волосами, он резко контрастировал с окружающим пейзажем — наполненным светом, переливающимся белизной и голубизной, дышащим весной, беззаботностью и небрежностью. Солнце сверкало в линзах его тёмных очков, распахнутый плащ эффектно развевался за спиной на ветру, и для полноты картины ему не хватало, пожалуй, только решительным тоном отдавать кому-нибудь распоряжения по телефону или по рации. Или курить сигарету, небрежно зажав её между двумя пальцами. А может быть, того и другого сразу. — Как в кинофильме, говоришь? И как он называется? «Пытки солнцем и водой — два: Восстание взбесившегося любителя пирожных»? — съязвил Хэ Сюань. Ши Цинсюань звонко расхохотался. — Да нет же, Хэ-сюн! Ты думаешь, я шучу, а я ведь абсолютно серьёзно! Тебя хоть сейчас на постер! Или в трейлер! Тут как раз такой здоровенный разлив, ты в нём так прекрасно зеркально отражаешься — сто очков к композиции! Ещё саундтрек добавить — и будет совсем идеально! Погоди-погоди, я сейчас максимально пафосную музыку выберу… Хэ Сюань под очками закатил глаза. — Нашёл! Из мобильника Цинсюаня на весь квартал полился эпичный саундтрек из какого-то экшнового фильма. Что-то из того, на что недавно пришлось тащиться в кинотеатр. Хэ Сюань даже зачем-то попытался вспомнить название, как вдруг услышал: — Хэ-сюн, имей в виду, я тебя снимаю! Продолжай идти, как шёл! Ты правда великолепно смотришься! Итак… — он понизил голос и заговорил с подчёркнуто «рекламными» интонациями. — Легенда китайского кинематографа… Мастер техники убийственного молчания… От его леденящего взгляда замирает душа… Улыбаться, говоря такие вещи, было невозможно, а потому вместо этого юноша только старательно вытаращивал светящиеся от перевозбуждения глаза. И шагал по луже задом наперёд, не заботясь о том, что на пути может оказаться ямка, участок скользкого льда, ни присыпанного песком, ни покрытого рыхловатой снежной корочкой, или, к примеру, один из любимых бордюрчиков. Хэ Сюань подумывал, не напомнить ли ему об этом, но некстати поймал себя на том, что невольно идёт ровно в такт саундтреку, будто и впрямь позирует для Цинсюаня, мысленно чертыхнулся и промолчал. — Независимый и гордый… Повелитель мрака и неизведанных пучин… Он явился, чтобы бороться с несправедливостью… Он… Тут Ши Цинсюань всё-таки умудрился поскользнуться и, не успев даже ахнуть, с плеском рухнул на спину в воду. На несколько секунд повисла пауза. — Хэ-сюн, твои пирожные не пострадали! — он задрал вверх руку и помахал ею, едва не ударив самого себя полным пакетом по лицу. — Телефон тоже цел! Но если ты их у меня не заберёшь, я отсюда, боюсь, уже не встану. Хэ Сюань не спеша подошёл, молча забрал вещи, попутно выключив «максимально пафосную музыку», и подал Ши Цинсюаню свободную руку. Тот ухватился, поднимаясь… и, бросив случайный взгляд на лужу, вдруг наклонился и застыл в согнутой позе, уставившись на своё отражение. — Ты что-то обронил? — Не-е-ет… Я засмотрелся. — …На что? — На себя. Я, оказывается, такой взъерошенный! Если Хэ Сюань с виду оставался практически таким же, каким вышел из дома, то его возлюбленный больше походил на вырвавшегося на свободу барабашку. Мокрые сзади волосы спутались от прыжков под порывами ветра, шарф почти полностью развязался и держался на шее непонятно как, грозя в любой момент упасть в воду, штаны и обувь промокли насквозь, сзади с куртки стекала вода. Выглядел Ши Цинсюань при этом донельзя довольным, как удачно нашкодивший ребёнок. Или… как олицетворение самой ранней весны, взбалмошной, неудержимой, одновременно прохладной и солнечной, дыщащей новизной и свежестью, радостно смеющейся в лицо зиме — которая на самом деле ушла ещё не так далеко и могла в любой момент лишний раз напомнить о себе. Хэ Сюань хотел было из привычной вредности ворчливо бросить: «Ты даже на улице найдёшь повод на себя попялиться. Нет зеркала — так ты даже в лужу готов уставиться. Так и будешь здесь стоять на ветру с мокрой задницей? Думаешь, твоя “дружба с ветром” и теперь спасёт тебя от простуды?» — но, удивлённый внезапно пришедшей ему в голову мыслью, промолчал, подошёл поближе и тоже всмотрелся в своё отражение. Если Ши Цинсюань был воплощением весны, то он сам, видимо, был воплощением зимы. Его, бледного, строгого, холодного, готового надолго спрятаться в тёмном углу, весело и беспощадно тащило на улицу шумное, громкое, раскрасневшееся от перевозбуждения создание. И как он ни пытался спокойно «застыть» в одиночестве, «залечь в спячку» в тишине, «обрасти сосульками и спрятаться за коркой льда», всё равно в итоге всё оборачивалось тем, что его утягивали на свет и в тепло, где только и оставалось, что смягчаться и таять. Зиме приходилось отступать. Поражённый самим фактом пришедшей на ум аналогии — всё-таки склонностью к художественным сравнениям он никогда особо не отличался — Хэ Сюань сам замер посреди лужи, наклонившись. Должно быть, со стороны они оба сейчас смотрелись максимально глупо. — Всё-таки в тебе определённо дремлет романтик, Хэ-сюн. Где-то очень глубоко, — нарушил момент Ши Цинсюань, захихикав и похлопав его по плечу. — Но ты не переживай, я никому не расскажу. Я умею хранить секреты. Никто не должен знать, что суровый и хладнокровный суперагент Хэ способен так засмотреться на своё отражение. — Я ни на что не засматривался. Я просто задумался, — отозвался Хэ Сюань, выпрямляясь и направляясь дальше по улице. — Пойдём домой. — А мог бы и полюбоваться. Ты вот когда-нибудь вообще замечал, насколько ты красивый? — Пф. — Нет, я серьёзно! Начнём с того, что у тебя очень выразительные глаза. При скупой мимике ты можешь одним взглядом передать столько разных эмоций! Хэ Сюань невольно задался вопросом, где его спутник нашёл у него «столько разных эмоций». — А ещё у тебя роскошные волосы и точёные скулы. И если хочешь знать… Ши Цинсюань вновь принялся безостановочно и беззаботно трещать, восторженно расхваливая его на все лады, а Хэ Сюань, вслушиваясь в непрекращающийся поток комплиментов в свой адрес, ощущал, как внутри него, в глубине его сердца, что-то и впрямь по-весеннему теплеет и тает.