***
В кардиологическом отделении больницы о жизненно важных нуждах Андрея Князева не подозревают. — Посещение только для родственников, — в третий раз устало повторяет девушка в регистратуре. — Простите, Андрей, но я точно знаю, что вы не родственник. Надо же — узнала. При иных обстоятельствах Андрею бы это даже польстило, но сейчас он только с досадой отмечает, что план А провалился. Из оставшихся вариантов — предложить ей денег, а если откажется, то… додумать свой план прорыва в палату на глазах у персонала и посетителей больницы, который наверняка тем же вечером окажется на видео в сети, он не успевает. — Андрюша! — Татьяна Ивановна стискивает его в объятиях, появившись из-за спины. — Так мы давно с тобой не виделись. Ты к Мише? — она внимательно смотрит ему в лицо и спохватывается. — Прости, Андрюша, глупости я спрашиваю, мысли путаются. Я же сама Агате позвонила. Вслед за неприятным уколом от вопроса (хотя, чего он ждал, его два года не было, а в Мишиной версии он наверняка главный злодей), его неожиданно ошпаривает страхом, что тот его не ждёт. — К нему можно? Проведёте меня? Если это сейчас уместно, конечно… — Пойдём, — она машет рукой в направлении коридора. Мимо десятков дверей они идут молча. Андрею хочется задать ей так много вопросов, на которые он боится услышать ответы, но в конце концов он выдавливает из себя только банальное: «Как он?» — Вовремя успели. Врачи говорят минут пятнадцать ещё и…- она не договаривает и чуть сбивается с шага. — Сердце совсем плохое. Алкоголь больше нельзя совсем, но ты же понимаешь… Он понимает. Как отобрать у Михи его последний способ справляться с реальностью? — Эта палата, — Татьяна Ивановна кивает в сторону двери, к которой они подошли. — Поговорите, Андрюш, он тебя просил позвать, может хотя бы ты… — она снова не договаривает, треплет его по плечу и уходит. «Может хотя бы ты убедишь его пожить ещё немножко» — будто бы повисает в воздухе невысказанное и Андрей тяжело вздыхает, прежде чем приоткрыть дверь. У Миши закрытые глаза, измождённый вид и бледная кожа почти в цвет белоснежной наволочки. Отпечатавшийся в памяти образ с «Окон», напугавший Андрея до одури, сменяется ещё более хрупкой версией. — Долго ты на пороге мяться будешь? — в тишине больничной палаты даже усталый Мишин голос звучит оглушающе, но как же Андрей рад, что может его слышать. — И тебе привет, Михаил Юрьевич, просил же поберечься, а ты опять ящик пива в одно рыло уговорил? — он бодро подходит к койке. Разрядить обстановку шуткой кажется ему хорошей идеей до того момента, когда Миша, наконец, с очевидным усилием открывает глаза и смотрит на него в упор. Сердце пропускает удар, и Андрей почти отшатывается. Так пусто в них было, разве что, в туре по Штатам. Нет, даже тогда было лучше. Уголок Михиного рта дёргается в горькой ухмылке — он, конечно, все эмоции Андрея тут же считывает. — Набегался я, Дрюх. Кончился, сам видишь. Ясно. Горшок собрался помирать. Ничего нового, только плохо забытое старое. Ну, кроме того, что теперь Андрей слишком хорошо знает, что почувствует, когда (он с бараньей упёртостью мысленно поправляет себя на «если») это случится. — Вижу, что тебе отдохнуть надо по-нормальному. Пара месяцев в санатории и снова забегаешь как накуренный медведь. — Этой хуйни я от Муси наслушался, — почти зло обрывает его Миша. — Ты-то хоть это… не лебези тут. — Нахватался умных словечек в своём театре. Слово падает между ними как топор. Повисает тишина, в которой они сверлят друг друга напряжёнными взглядами. Андрей, конечно, не рассчитывал, что они долго смогут игнорировать своего двухлетнего слона в комнате, но наивно надеялся обсудить все проблемы, когда (не «если»!) Миша поправится. — Сядь ты уже, — вздыхает Горшок и Андрей покорно подтаскивает стул поближе. Звоночек весьма тревожный: не огрызнулся, не развил тему, не послал куда подальше. — Я что сказать-то хотел, — Миха опять закрывает глаза, не то от усталости, не то от того, что откровенные разговоры никогда не были его сильной стороной. — Ты остаёшься, Андрюх, понимаешь, да? Мы вдвоём с тобой… создавали всё… песни наши, — он заходится в хриплом кашле. — Не дай им просто исчезнуть, да? Концерты делай там какие… Это важно…ну, не проебать это всё. Чтоб не зря столько лет… Чтоб не забыли… — Нет, — отрезает Андрей, ещё не до конца осознавая, что делает, но интуитивно выруливая на единственно верную дорожку. — Я, Мих, ничего такого делать не буду, ты мне тут завещание своё не навешивай. У меня своя группа вообще-то, если ты забыл. Дел по горло, тур на носу. — Да как ты вообще… блять! — от души матерится Миша. — Группа у него, блять… А с нашей группой что делать? Выбросить нахуй на свалку истории? Двадцать пять лет в унитаз спустить?! Андрей почти улыбается. — Есть у меня одна идея. — Какая, блять? — рявкает Миша так, что от него сейчас, кажется, поотлетают все подключённые провода. Говорят, если пациент очень хочет дать другу в морду, врачи бессильны. — Не помирай, Мих. Юбилей отметить надо, а кроме тебя, видишь, некому этим всем заниматься. Хотя ты, конечно, можешь попросить Ренегата… Он тебя с большим удовольствием заменит в качестве фронтмена. — Нахуй иди! — запас резервных сил у него всё-таки не бесконечен, поэтому в Андрея летит апельсин с прикроватной тумбочки, а не сам Миха с кулаками. — Сволочь ты, Князь, даже помереть спокойно не даёшь! — Дышите глубже, Михаил Юрьевич, — Андрей салютует ему пойманным апельсином. — Волноваться очень вредно для здоровья. Почистить тебе, кстати? — Себе почисть… рожу свою довольную, — он уже почти беззлобно ворчит. — Сигарет нет? — Я курить в нулевые бросил, Мих. — Ну, вдруг ты мне принёс. — Да, это же самая очевидная вещь, которую люди приносят в больницы, правда? Миха фыркает, а потом вдруг становится очень серьёзным. — Дрюх…ещё кое-что. Андрей откладывает апельсин в сторону и внимательно на него смотрит. Тот медлит ещё какое-то время, а потом решается. — Я…ну, когда отключился почти… думал, что всё уже… — Мих… — Не перебивай, договорю дай. Надо сказать, — Миша бегает глазами по всей палате, значит что-то слишком личное. Многовато откровений для одного дня, многовато откровений для одного Андрея Князева. — Короче, я… подумал тогда, что жалко, что Сашку замуж не выдам. И ещё подумал, что с тобой мы…ну… так и не поговорили нормально. Глупо всё получилось как-то… Хуёво всё получилось, вот. «Прости меня» — в переводе с горшенёвского на человеческий. Воздуха опять отчаянно не хватает. — Мишка, — сипит Андрей каким-то не своим голосом и утыкается лбом ему в плечо. Глаза слезятся. — Я скучал. Очень, Мих. — Скучал он. А на «Тодда» так и не пришёл, — почти детская обида в его голосе не оставляет Андрею вариантов. Не сегодня. Не теперь. — Осенью будет ещё? — он поднимает голову и смотрит на Мишу, демонстрируя серьёзность намерений. — Планируем, — бурчит тот. — Даже, может, в Питере… — Пригласительные гони. Миха пихает его в плечо, пряча улыбку.***
Два месяца спустя Агата врывается в ванную, где он посреди ночи вымучивает очередной текст для будущего альбома «КняZz». — Князев, твой телефон звенит уведомлениями не переставая, я пытаюсь заснуть. Сделай с этим что-нибудь, — она суёт смартфон ему в руки. Андрюх Я тебе там скинул, короче Ты послушай Есть идеи? Андрюх? Только это Без одолжений давай да Не понравится скажешь Андрюх? Ты спиш? — Агат, закрой дверь, пожалуйста — говорит Андрей, рассмеявшись, а потом открывает присланный файл.