Время скорбеть

— Знаешь, она тебя любила. Слова Вилы были первым звуком, нарушившим неприветливое утро Терминала. Он сидел над подёрнутыми пеплом останками костра, и его дыхание клубилось в морозном воздухе, пока он разглядывал безучастное лицо Эйвона, не ожидая и не получая ответа. Неподалёку от них на присыпанной снегом земле в оберегающих объятьях Дейны спал раненый Таррант, не подозревающий об этой новообретённой близости, которой они никогда не разделяли на борту "Освободителя". Взгляд Эйвона был устремлён куда-то за них. Вила полагал, он смотрел на рассвет: над горизонтом едва появились первые холодные лучи бело-голубой звезды Терминала. "О чём ты думаешь, Эйвон?" Вопрос, который он не смел задать, но над которым легко мог посметь задуматься. "Осталось ли в тебе хоть что-то человеческое? И есть ли тебе вообще дело до того, что одна из нас погибла там внизу, под обломками расставленной на тебя ловушки Севелан?" Вила сидел спиной к склону холма, предпочитая смотреть куда угодно, только не на руины стеклянного входа в шахту, чьи разбитые почерневшие осколки указывали в небо. Гробница Калли. Он поёжился и обхватил себя руками, борясь с неумолимым холодом. — Может, она никогда не говорила этого, — пробормотал он, вдруг остро осознав гнетущую тишину и лёгкое ровное дыхание спящих поблизости. — Но я думаю, она… Он намеревался сказать больше, но осёкся, когда его напарник резко вскинул на него взгляд тёмных глаз, в которых кипели ненависть и мука. — Ты дурак, — прозвучало тихое оскорбление, но в голосе было больше усталости, чем злости. Глаза Вилы сверкнули в бледном свете. — Ты знаешь об этом не первый год, — сказал он и слабо улыбнулся, когда нежданное воспоминание о другом дураке побудило его добавить: — Всё и ничего… Прут, которым поигрывал Эйвон, отлетел в сторону, клацнув по пыльному корпусу Орака. Хотя его ключ был на месте, компьютер хранил безнадёжное молчание. — Надо думать, ничего, — сказал Эйвон. Вила воспринял это как точную оценку шансов на их дальнейшее выживание здесь. Словно в подтверждение его мрачных мыслей земля под ним сотряслась и глухо зарокотала от очередного взрыва. Эйвон поднял голову, но оба молчали, пока не улеглись дрожь и её громыхающее эхо. — Когда цепная реакция достигнет энергетического ядра, — сказал Вила, не скрывая дрожи в голосе, — что тогда? Ответ Эйвона был уныло прозаичным. — Планета обрушится вовнутрь себя, — сказал он и покосился на Орака, словно сломанный компьютер каким-то образом был за это в ответе. Вила почувствовал укол вины: сумей он вовремя достать Орака, может статься, электронная заноза уже спасла положение и умчала их всех к безопасности, захватив проходящий мимо космолёт или как-нибудь ещё. Конечно, для Калли всё равно было бы слишком поздно. И Калли он тоже спасти не успел, и это ранило куда сильнее, чем внешнее безразличие Эйвона к её смерти или его гнев по поводу повреждений Орака. По крайней мере, размышлял Вила, ему удалось вытащить наружу Тарранта. Хотя, без сомнения, Эйвон видел в этом мало проку. Пилот без корабля бесполезен. — Прости, — вырвалось у него, и он немедленно пожалел об этом, когда взгляд Эйвона потребовал объяснения, за что. Он не мог ответить. Дейна отвлекла их, повернувшись во сне и откатившись от Тарранта, который совершенно не шевелился. Вила мрачно задумался, дышит ли вообще их пилот. — Ты ничего не мог поделать, — резко произнёс Эйвон, напугав его. — Это дело рук Севелан. Севелан и… Он не окончил, но Вила знал, каким было последнее слово. «Севелан и моих…» — Не важно. — Язык у Вилы заплетался от бессонной ночи. Он подышал на пальцы, чтобы их согреть — помогло не очень. Небо на востоке посинело, но теплее ничуть не стало. — Просто… — начал он и закашлялся, не сразу продолжив. — Что ж, мне кое-что надо сказать, прежде чем… ну, прежде чем мы… ты знаешь. — Ты заговариваешься. Что-то заверещало в отдалении — линк или одно из тех отвратительных растений, решил Вила. Они оба повернулись на звук, оба проверили взглядом, не разбудил ли шум Тарранта и Дейну. Те спали. — И всё равно, — сказал Вила, будто их не прерывали, — я должен это сказать. — Он вдохнул, выпустил клуб лёгкого белого пара. — Я всегда считал тебя мерзавцем, Эйвон. Глаза под отяжелевшими веками уставились на него в ответ, как бы говоря: «Что ж, определённо, ты знаешь это не первый год». Но Эйвон промолчал. Вила заставил себя взглянуть на обрушенный вход в шахту, а затем снова на словно высеченную из камня фигуру перед собой. — Она была хорошим бойцом, Калли. — Говорить о ней — помогало, пусть даже Эйвон не хотел слушать. Так не возвращались слёзы, которые втайне от всех наворачивались на глаза ночью. — Хотя, полагаю, с тобой у неё не было шансов. Казалось, ты никогда не замечал, что она рядом. «Ты замечал? Ты когда-нибудь замечал? Иногда, на лётной палубе, когда ты поворачивался спиной, она наблюдала за тобой, ты это знал? То, как она смотрела на тебя, никогда не относилось к остальным из нас. Я видел это, даже если ты не видел — или не мог увидеть». — Ты всегда мог рассчитывать на то, что Калли будет рядом с тобой. Рядом с любым из нас. Ей было до нас дело, и она никогда не боялась это показать. Не то что мы. Взгляд Эйвона, остановившийся где-то на холодных углях костровища, снова расплылся. Вила задумался, слышит ли техник его вообще, но так же быстро решил, что ему всё равно. — Я никогда не встречал инопланетян до Калли, — сказал он. — И с тех пор не встречал таких, о ком мог бы сказать, что они мне нравятся. Больше человек, чем ты, так ты однажды о ней сказал. И знаешь что? Ты был прав. Его напарник по-прежнему молчал, но Вила это едва замечал. Эйвон, затыкающий его, был явлением чересчур обыденным. Это и прежде никогда не мешало ему высказаться. — Ган рассказал мне, знаешь, как она блефовала с командованием порта в Спейс-Сити. Даже открыла пальбу, требуя, чтобы Ларго вас отпустил, и продолжала, пока они не сдались. Ей хватало куража, нашей Калли. Кто-то снова пронзительно вскрикнул вдалеке. Холодное солнце Терминала ползло вверх по восточному склону неба. — Ты видел, как она налетела на Блейка в тот первый день на Сауриан-Мейджор? Что ж, он одолел её позже, дешёвой уловкой, но до того она его поймала на горячем. — Вила прервался, размышляя. — Она с тех пор испытывала к Блейку своего рода уважение. Может, это я и любил в Калли. Она уважала людей. Когда у Гана сломался ограничитель, она сострадала ему, хотя он напал на неё. Она мгновенно установила доверие с Дженной, а мы оба знаем, как это было сложно. Друг для Тарранта, несмотря на все его недостатки, и наставница для Дейны. А меня… меня она терпела, если я хочу быть честен хоть раз в жизни. Но это была приятная терпимость. Холод пробрался ему под одежду и вызвал приступ жестокого озноба. Вила плотнее обхватил себя за плечи, мечтая об одном из термокостюмов с "Освободителя". — Я замерзаю, — сказал он и с трудом поднялся на ноги. — На этом жалком холме должно быть что-нибудь ещё, что может гореть. Эйвон не высказал возражения, когда вор нагнулся, чтобы подобрать бластер Федерации с земли возле Орака. Вила крепко зажал оружие подмышкой, думая, что, в конце концов, мало смысла быть съеденным линком раньше, чем сама планета его проглотит, хотя оба варианта сейчас казались лучше, чем замёрзнуть насмерть. Он на секунду замешкался над Ораком, и без предупреждения обрушил правую ногу на безмолвный компьютер, чтобы отвесить ему пинок, стремительный, но не сильный. Он хотел это сделать с того самого дня, как Блейк притащил этого маленького эгоманьяка с Аристона. И особенно с тех пор как он попытался завладеть Калли и использовать её, чтобы поработить всю чёртову вселенную. Удар, тем не менее, не только облегчил его злость на Орака. Он также выразил всё презрение Вилы к тому, чему он не мог найти название — чему-то неопределимому, что было так давно утрачено в душе Эйвона. — Знаешь, она любила тебя, — повторил он. Когда статуя перед ним даже не шелохнулась, Вила повернулся и побрёл по обледенелой земле к зарослям спутанных колючек. Некоторые из них могли быть достаточно сухими, чтобы гореть… Возможно, оттого, что утро было таким мертвенно тихим, или, может быть, оттого, что у вора развивается слух острее, чем у большинства людей, слова, которые почти определённо не предназначались к тому, чтоб он их услышал, всё равно достигли его ушей. Хотя Эйвон говорил без выражения, его речь выдавала удаляющемуся слушателю безутешную пустоту длиною в жизнь. — Я знаю, — произнёс он.