Девятый вал

У Одасаку глаза такие чистые, такие аквамариновые, как море. И Дазай тонет. Вокруг царит спокойствие и безмятежность, Осаму хочет отдаться этому чувству, запутавшись в кружеве мыслей. Размышления его немного спонтанные и инфантильные, может нерациональные, оттого он о них и молчит, не давая знать ей, что гложет. А оно гложет уже капец как. И поделиться с этим не с кем не потому, что не поймут, а потому, что не хочет. Это просто то личное, что хочется всегда носить в сердце, когда вокруг хаос и никакой, даже эфемерной, константы нет. Дазай про себя усмехается: «Как иронично, в мире взаимосвязей всё слишком запутанно, чтобы понимать». Потом снова переводит взгляд со льда в стакане на Оду. А она понимает. Всегда всё понимает и принимает, как должное. Не хнычет и не теряется, не кидает слов попусту, но с удовольствием слушает исполкомовскую болтовню под ухом. Она малость скупа на эмоции и характер у неё немного мужской, зато она обезвреживает бомбы и рискует собой, так и не решив убить. Мафиози, которая не убивает. Мафиози, которая хочет написать свою книгу. Дазай хотел бы, чтобы в этой книге и про него было хоть словечко. Осаму задумчиво крутит длинными пальцами стакан вокруг своей оси и смотрит-смотрит на Оду таким горящим взглядом, что глаза его блестят, словно сотни осколков на знойном солнце. Стеклянная пыль, развеянная по асфальту под старые французкие песни на фоне. В «Люпин» всегда играют только они. Одасаку смотрит в никуда, сквозь бармена, потирающего стаканы, сквозь алкоголь на полках и сквозь время, словно точно в глаз прошлого. Много кто этим грешит. А Одасаку даже больше: несёт свое прошлое каждый день через привычки, напоминает себе о нём специально и зиждет свои принципы на нём же, чтобы помнить, кто она такая, чтобы не предать себя. Да, Одасаку обычный человек. На планете ходит ещё несколько миллионов с колоссальным сходством, но она уникальна для Дазая по-своему, по-своему близкая и тёплая. Она словно изнутри светится, словно добром через водную гладь смотрит и Дазай порывается потрогать ей спину на месте лопаток: там точно нет крыльев? Её даже опошлить не получается. Этой женщине просто хочется подарить всего себя, отдать в дар и ждать, когда сожмут в объятьях, принимая целиком, такого неполноценного и пустого. Просто прижаться. Просто поделиться теплом. Просто быть рядом. Это всё такая тавтология. Каждый вечер об одном и том же, но Дазай почему-то не против. Он пытается разобрать это слишком светлое и тёплое для его чёрной крови на молекулы и составляющие, хочет понять, да что-то без толку – просто есть и всё. Больше этого понять хочет ее, Одасаку, эту загадочную женщину. Как ей удаётся найти определённость, взаимосвязь, константу? Всё просто: для Дазая она и есть константа. Та самая единственная «совершенная», что в силах понять такого «неполноценного», как он. Мир вокруг непостоянный и опасный. Каждый день уныние горечью в горле, серость пустотой в глазах и увечья под серыми бинтами, окропленными бурой кровью изнутри. Дазай ломается по чуть-чуть, искусывая губы от тревожности. Каждое мгновение, как ожидание смерти и предательство. Люди, быть может, и хороши собою, но являются грязью. Надоедливой пылью на изломе ранения. И Дазай устаёт бояться. Устаёт от этой неопределённости. От подвешенного состояния, в ожидании ужасного, неотвратимого чего-то и приходит в тесный «Люпин». У Дазая уже искореженная картина мира и мозги немного набекрень, но ему хватает для ещё одной задумки. «Прости, Ода, но у меня на тебя особые планы. Будем вместе лечить душевные раны». Осаму, вообще-то, был бы отличным художником с его талантом и почти эйдетической памятью, но подходящее уже написал Айвазовский. Обречённость. Дазай обречён. Он хочет сказать Одасаку «прости», но молчит. Хочет дать ей выбор, но не может. Эгоистично, но в его стиле. Одасаку – это то самое спокойствие в штиль, то облегчение и тепло, которое хочется впитать в себя, пока не накрыло девятым валом. Но Сакуноске и есть девятый вал, потому что Дазай уже захлебнулся.