***
Вскоре Зуко уже ставил паруса на лодке, по ходу дела пытаясь припомнить, как с ними вообще обращаться, и старался не выглядеть слишком уж обреченным и паникующим. Без паники. Ты умеешь обращаться с лодкой, сидеть на веслах, в этом нет ничего сложного, и ласковые прибрежные воды Угольного острова — это тебе не ночь на Северном Полюсе, и на Кипящая Скала, так что успокойся, пожалуйста. Разве что паруса… Их Зуко вообще не помнил, парусный флот уже лет пятьдесят как перестал использоваться, теперь парусники остались разве что на прогулочных быстроходных катерах да вот таких праздничных джонках. Фу-ух… Дыши глубже, великий принц огня… Только бы не опозориться перед Катарой! Она уже успела заплести косу, чтобы волосы не превратились в колтун на воде, и теперь беззаботно болтала ногами в лодке, с корзиной всяких закусок на коленях. Смотрела так доверчиво, будто верила, что он и морского комодоносорога оседлает при необходимости. Так что Зуко оставалось только выглядеть как можно мужественнее и увереннее. И тут… — Что это у вас тут происходит, дети мои? У дяди Айро всегда была потрясающая способность появляться в самом подходящем месте в самое подходящее время. Откуда он взялся вообще? И что это за бело-голубая гадость у него на лице? — Дядя?.. — Лорд Айро?.. — А? Что такое? А-а-а… — Дядя расплылся в лучезарной улыбке, сделавшись еще больше похожим на какого-нибудь страшного духа из местных легенд. — Это маска из голубой глины, раскрошенного лунного кварца и чая матча. Очень освежает кожу, знаете ли. Можете тоже попробовать. Отлично. Сначала он пьет чай, потом намазывает чай на лицо, а дальше… Зуко даже представлять не хотел, это отвратительно. Дядя Айро не докучал Зуко и Катаре, понимая, что им хочется побыть вдвоем, так что в основном они виделись только за завтраками и ужинами — всегда совместными — и иногда выбирались втроем на пляж, но и тогда дядя деликатно занимал место чуть в отдалении, давая молодым самим решить, хотят ли они побыть вдвоем или пообщаться. — Спасибо, но мы, пожалуй… — Отличная идея! — не менее лучезарно, чем дядя, улыбнулась Катара. — Как насчёт сегодня вечером? — Прекрасно! И Зуко с собой приводи. — А можно не надо?.. — Не можно, — ласково ответил дядя. — Ты же хочешь порадовать свою невесту, мой драгоценный племянник? Зуко остро захотелось нырнуть в воду, уплыть к ближайшему валуну и сидеть там до скончания века. Катара же пошутила, да?.. Она же не станет его туда затаскивать? Она в последнее время распробовала королевский СПА-салон, но не станет же она… Катара еще несколько секунд насладилась его донельзя несчастной физиономией, а потом ласково потрепала по плечу. — Успокойся, любитель голубых масок, — выразительно выгнула бровь и ухмыльнулась, но голос прозвучал мягко. — Никто тебя не заставляет, если не хочешь. А мы решили прокатиться на лодке! Вы же не против, генерал Айро? — Как я могу быть против? О-о-о, это же… Дядя обошёл лодку, чтобы посмотреть на название, и удивленно замер. Под толстым слоем глины на его лице было не рассмотреть, но во взгляде промелькнула легкая тень ностальгической печали. — «Лента в волосах»… Лодка моих родителей. Надо же. Я несколько десятилетий ее не видел. Зуко и Катара удивленно переглянулись. Зуко уже закончил возиться с парусами, теперь они, ярко-алые, подрагивали на ветру, вот-вот готовые наполниться ветром и толкнуть лодку навстречу путешествию, а Зуко смог, наконец, обнять свою девушку. Катару постоянно хотелось обнимать, даже безо всякой необходимости. Она чуть прижалась к его груди лопатками, будто ища поддержки. — Нам же можно было ее брать, да?.. — Ну, конечно, можно, — дядя тут же снова потеплел глазами и голосом. — Я просто удивился. Мои родители любили катать меня на этой лодке... Чудное было время. Славно, что «Лента» снова на волнах. Зуко и Катара снова переглянулись, теперь — немного смущенно, не зная, что ответить. До сих пор было немножко странно думать, что у дяди Айро, мудрого, седовласого, кажется, родившегося с чашкой чая в руках и советом на губах, были родители, что его малышом катали на лодке, и что он до сих пор немного по ним скучает. «Я расспрошу его, — твердо решила Катара. — Я уже читала о Лорде Огня Азулоне и Хозяйке Огня Айле в книгах, но генерал Айро видел их совсем другими. Я хочу знать. Если ему до сих пор печально вспоминать о них, значит, они были хорошими… Если не людьми, то хотя бы родителями. Может быть, остаться? Кажется, ему грустно…» — Кстати, если вы поплывете к востоку отсюда, то найдете очень красивый грот, — бодро проговорил Айро, пресекая беспокойство. — А вечером поужинаем вместе, и вы мне все расскажете. Сильно не гоняйте, договорились? — Конечно, генерал Айро! — лучисто улыбнулась Катара... …и, едва отплыли подальше от берега и поймали в паруса первый ветер, взмахнула руками — и вода за бортом подхватила мощным потоком, разгоняя лодку до сумасшедшей скорости. — Катара! — Держись крепче! — звонко захохотала девушка. — Давай, это весело! — Это не весело!!! Но Катара не слушала. Лодка уже подпрыгивала на волнах, а желудок Зуко каждый раз подпрыгивал к горлу и просился наружу вместе с остальными внутренностями. Сумасшедшая женщина! Кого он собрался брать в жёны?! Но будь он трижды проклят, если Катара не была в этот момент так хороша, что сердце останавливалось уже не от шока и ужаса, а от красоты. От глаз, таких же голубых, как сверкающие под лодкой волны, от звонкого, громкого смеха, от смуглых, ловких рук, оттого, как она откидывала голову назад. Совершенно завораживающая. Сумасшедшая женщина. Дикая женщина. Его любимая женщина. Очнувшись от неожиданности, Зуко сориентировался, ухватился за борт покрепче и огляделся, пытаясь понять, где они, в конце концов, и где тот грот. Скорость теперь не пугала — веселила, зажигала внутри странные, незнакомые искры, хмельно кружила голову и почему-то опять и опять хотелось поцеловать Катару. Только ли от скорости кружится голова и тесно в груди? Нет, скорее, от всего разом. От яркого, лазурного, высокого неба. От шелкового моря — почему он раньше не замечал, какое оно бездонно-синее, как сияют под солнцем волны? От слепящего света, от горячего воздуха, от трепещущих на ветру парусов. От девушки рядом. Разве бывает так хорошо? Даже ущипнуть себя захотелось. Всё это — солнце, море, её сияющая улыбка — казалось прекрасным сном. Зуко помотал головой и ещё раз обвёл взглядом горизонт. — Катара, нам туда. — Поворачиваем! Агни, ну можно хоть немного помедленнее?! К берегу Катара причалила неожиданно плавно, Зуко уж думал, что она разнесет лодку в щепки и оставит дядю без ностальгических воспоминаний. Тяжело дыша, юноша оперся на борт и мрачно пробурчал: — А кто-то мне жаловался, что Аанг любит рисковать и затащил вас с Соккой на почтовые горки Омашу… — А-а… Э-э… Ты не понимаешь, это другое! Немного оробев от его мрачного вида, Катара нерешительно, мягко дотронулась до спины Зуко между лопатками и наклонилась, пытаясь снизу робко заглянуть в глаза. — Эй? Все нормально? Мне надо было предупредить? Зуко тут же оттаял и тепло улыбнулся, обнимая в ответ. — Всё хорошо, я просто… ну, испугался немного. Не ожидал, что ты такая… рисковая. — Ну почему все говорят, что я скучная! Я вообще-то полезла вместе с тобой в столицу к Азуле во время падения кометы! А потом в Пещеру Драконьих Костей! В конце концов, я согласилась выйти за тебя замуж! — Да, вот на последнем пункте я уже начал сомневаться в твоей разумности. — Знаешь, я тоже. Они вместе рассмеялись и легко перемахнули через борт лодки. Что-то подсказывало Зуко, что как только он останется один и в дурном настроении — ещё ни раз вспомнит эти слова и начнет задаваться вопросом: не сомневается ли Катара в своем решении?.. Ну, или не начнёт. В конце концов, они уже год вместе как жених и невеста, и до того были вместе ещё год, и Катара все это время была удивительно ласковой, удивительно... любящей. Все это время, ни разу не поведя себя иначе. Кажется, она и вправду его… Зуко покачал головой: это была слишком важная, слишком трепетная мысль, чтобы думать её вот так, на ходу — и только нежно положил ладонь на обнажённую, смуглую кожу. В том, любит ли Катара его, он иногда сомневался, хоть Катара и не давала этому поводов. Но в том, что сам чувствовал к ней — не сомневался ни разу вот уже очень долго. Зуко и Катара двинулись вглубь грота, машинально ступая мягче, тише, чем обычно. Грот окутывал голубоватым полумраком и тишиной, словно прохладно шептал в уши: тише, тише, все хорошо… Яркое, слепящее солнце, горячий воздух, от которого хочется спрятаться, люди, обязательства, весь мир — он остался там, снаружи. А здесь — тишина и покой, влажная прохлада камней и мерцание яркой бирюзы моря там, где на его гладь падало солнце — и глубокая, сапфировая, чуть отливающая серебром полумгла там, где воду скрывали тени. Зуко присмотрелся. В тени немного похоже на глаза Катары, но, на самом деле, её глаза редко напоминали море, хотя столичные поэты уже, как дядя шутил, скоро начнут составлять символический словарь сравнений глаз с океаном. Но Зуко они чаще казались похожими на небо. На прохладный дождь, приносящий облегчение, или на таинственный сумеречный снег. А если и сравнивать с морем — то с утренним, нежащимся в объятиях молочного тумана. — Такое странное чувство… — Катара задумчиво провела пальцами по неровной каменной стене. — Словно лежишь внутри огромной ракушки. Так тихо… Слышишь? Даже волны почти не слышно. — Да… Она обернулась гибким, природно-изящным движением: мягко перекатились под смуглой кожей мускулы спины и бедер, шелково блеснула тугая коса, взлетели пушистые ресницы, и её глаза… Мягкие, мерцающие, темные от полутьмы вокруг, глубокие, как этот самый океан под их ногами. Зуко жадно потянулся к ней, как моряк к сирене, коснулся щеки горячей, большой ладонью. Катара податливо прикрыла глаза, подаваясь навстречу, тонкие руки мягко легли на плечи, скользнули, погладили, прижали, и Зуко безоглядно нырнул в поцелуй, в теплое ощущение влажных, податливых губ. Целовать Катару, держать её в объятиях — это было так… Он даже слов не мог подобрать. Так удивительно, что даже не верилось. Хрупкое, тонкое (и гибкое, и сильное, Зуко с восхищением ощущал порой под пальцами упругое движение мышц) тело, гораздо меньше, чем у него самого, узкие лопатки, тонкие, изящные плечи, нежный изгиб талии, затем — бедер, и она вся, вся, вся… Целовать — чистое безумие. Влажное и горячее, податливое, дразнящее. Катара не дразнила нарочно, она всегда отвечала на поцелуи жарко и охотно, а если уж не хотела целоваться, то Зуко об этом сообщала недвусмысленно, но ему почему-то часто казалось: ускользнет меж пальцами лентой полупрозрачного голубого шелка, струйкой воды, прохладным ароматом утреннего моря, растает снежинкой на руке, а значит, нужно держать крепче, целовать сильнее, прижимать теснее. Поэтому особенно приятно было, когда Катара закидывала ногу ему на бедро и требовательно прижималась тазом, чуть капризно дергала за волосы. Раньше ей приходилось говорить вслух, но теперь Зуко и сам знал, что это значит. Подхватил под бедра, позволяя обвить себя за пояс и скрестить лодыжки за спиной, распахнул глаза, впечатывая в расширенные зрачки её лицо, так близко, что можно разглядеть солнечные искорки между ресницами. Теперь Катара не казалась такой эфемерной: Зуко ощущал тяжесть, упругую силу, жар, когда она обвивала руками шею, слегка царапала плечи, колени на бедрах, ягодицы под ладонями. Зуко бы нагло соврал, если бы сказал, что ощущать их под пальцами было неприятно. Какая гладкая кожа здесь, в мягком изгибе шеи над ключицей… Зуко задышал чаще, вдыхая тонкий, легкий аромат. Он помнил: даже на знойном приморском рынке, среди тяжелого запаха рыбы, пеньки, моря, жгучих и пряных специй, если поцеловать Катару в затылок — почувствуешь легкий, сладкий запах свежего дождя. Здесь, среди морских сумерек, он ощущался еще острее. И вместе с тем ее кожа была такой реальной. И касаться её — так приятно. Кончиком носа, горячими губами, осторожно, легко, заставляя расслабленно откинуть голову под прикосновениями. Зарылась пальцами в волосы. От легкого касания к затылку позвоночник прострелило волной мурашек. — Катара?.. — Зуко мягко погладил её бёдра и честно сказал: — Я хочу тебя. Катара вздрогнула и совершенно неуместно, по-девчоночьи хихикнула, залившись румянцем. К такому вообще привыкают? К тому, что самый волшебный парень на планете держит тебя на руках и говорит, что хочет, и прямо в живот упирается живое доказательство, и это притом, что они занимались любовью буквально несколько часов назад, ночью — горячая сумятица скользких простыней, жаркое тело, влажный блеск пота на бледной коже, сумасшедшие звёзды и чувство такого безумного счастья, что даже немножко страшно… И всё равно… Что, прямо здесь, серьёзно?.. Снова потянуло хихикнуть. Порой Катара думала (и было даже не стыдно): как много они пропустили за время войны. Если бы оба были чуть смелее, не так боялись самих себя, или что их чувства неуместны в такое страшное время — сколько удобных моментов, тихих ночей возле затухшего костра, лесов, где легко спрятаться... Катара облизнула губы и поцеловала Зуко долго, жадно и влажно, обхватив обеими ладонями лицо, чтобы ощутить под пальцами горячую, гладкую кожу. Кончики пальцев случайно задели тугую неровность шрама, и Катара мягко погладила краешек, словно извиняясь за неделикатность, но от поцелуя никто не оторвался, даже не замер в растерянности, как это бывало раньше. Она уже столько раз и касалась шрама, и целовала, и говорила, что он ей нравится — да, правда нравится — что замирать бессмысленно. Не переставая целовать, потянула за воротник. Зуко понял. Мягко уложил наземь — какая она тонкая, легкая, Агни! — и приподнялся, глядя с жадным восхищением. Возбуждение стремительно разрасталось, било в виски, гудело растревоженным огнём под кожей. Иногда ему казалось — оно всегда там. Возбуждение, жажда, стремление к Катаре. Просто утихает, если не трогать, но стоит ей оказаться рядом, стоит только дотронуться, как оно тут же поднимается, неизбывное и голодное. Катара неуютно пошевелилась, пытаясь устроиться поудобнее. Зуко тут же очнулся. — Жестко? Постелить что-нибудь? — Вообще-то не помешает. А ну, иди сюда! Серебристый смех, похожий на сотню рассыпавшихся жемчужин — и Катара легко перекатилась так, что теперь Зуко оказался внизу, а прямо над ним — горящие синие глаза, широкая, лукавая ухмылка. Зуко жадно скользнул ладонями вверх по ее телу, оглаживая талию, хотел было уже запустить руки под красный топ — но тут получил легкий шлепок по ладони. — Ти-ихо… — Наклонилась к губам, запечатывая коротким, но глубоким поцелуем. — Ты же сам говорил — сначала что-то постелить. Что он там говорил?.. Как его вообще зовут?.. Зуко сейчас не был уверен, что способен хоть на одно осмысленное слово — такая сумятица творилась в голове. Прямо на нём сидела самая потрясающая девушка во вселенной, его напряженный член упирался прямиком в её промежность через слои ткани, она сжимала его бёдрами, она, чёрт побери, медленно скользила по его слишком горячему телу прохладными ладонями — гладила, мягко обводила пальцами, целовала — подбородок, шею, ключицы — смотрела так пьяно и влажно, что можно сойти с ума. Прохладные, тягучие-мягкие прикосновения, легкая щекотка от нечаянного касания ресниц и выбившейся из косы прядки — а собственное тело кажется всё жарче и жарче с каждой секундой, как в лихорадке. Руки слепо, исступлённо шарили по спине, бокам, рёбрам Катары, но когда снова попытался нырнуть под лиф — она его укусила. — Эй, я же сказала! Зуко издал разочарованное рычание и нетерпеливо подался к ней плечами, помогая высвободить себя из безрукавки. Да скорее же! Ну, наконец! Прохладный воздух на миг обжёг тело, но не остудил даже близко, наоборот, кожа вспыхнула словно ещё жарче под ловкими, быстрыми руками, под блестящим синим взглядом. Катара выглядела как… прекраснее, чем Зуко мог описать. В прохладной лазурной полумгле грота она мало походила на живую, земную женщину. Тени мягко скрадывали лицо, очерчивали влажно блестящие после поцелуев губы, блики от воды отражались в тёмных сейчас глазах. Зуко зачарованно протянул руки, жадно и нежно дотрагиваясь, поглаживая её узкие, горячие, крепко сжимающие его бёдра, затем — обманчиво-хрупкую, тонкую талию. Её кожа была глаже и нежнее любой ткани, и все мускулы свело возбуждением, когда Зуко ощутил, как Катара чуть прогнулась в спине, подаваясь к его ласкающим пальцам, как на её коже выступили крупные мурашки — их тут же захотелось жадно слизать. Катара… Мягкими, настойчивыми, жадными движениями — вверх, по лесенке рёбер, очерченных быстрым дыханием, выше… — Теперь можно? — Тебе так хочется? — хихикнула, прикусила губу — и выгнулась, сама укладывая его ладони себе на грудь. — Зуко... Его имя в её устах звучало как «Можно». Звучало как «Я хочу тебя». Звучало как самое прекрасное, что только может сказать один человек другому. Зуко задыхался. Ощущения под пальцами стремительно сменяли друг друга: ткань, её кожа, снова ткань — задрать, смять, отбросить — её кожа, гладкая, горячая, нежная, восхитительная; упругая мягкость груди под ладонью, трепет её тела. Катара негромко вскрикнула, прижимаясь грудью к его пальцам. Горячая, трепетная, отзывчивая. На коже мурашки — от прохладного воздуха, от его горячих ладоней. Его. — Ты… Зуко хотел было жадно податься к ней всем телом — сесть, прижать сильнее, ощутить упругость, жар, близость, сгрести в охапку, но вдруг замер, жадно отпечатывая её облик в восхищённо расширенных зрачках. Полуобнажённая, с растрёпанной косой, Катара выглядела ещё прекраснее, чем за минуту до этого. Тени и свет скользили по коже, будто кутали в шелковые голубые ленты, мягко оглаживали хрупкое тело, изящную талию, небольшую грудь, округлую, желанную, с темными, твёрдыми сосками, мышцы, косточки — тазовые, ключичные. Восхитительную впадинку на шее, когда она повернула голову в ответ. Тени от прядок, выбившихся из косы. — Такая… Такая… Что даже не верилось, что такая потрясная девчонка досталась ему, что эта почти обнажённая восхитительная девушка в его объятиях, глядящая так тепло и влюблённо — та же самая Катара, что когда-то доводила его до белого каления в Западном Храме Воздуха. — Красивая… …что больше похожа на соблазнительного духа этого грота, чем на живого человека. Катара открыто, мягко улыбнулась и смущённо заправила прядь за ухо, повернулась так, чтобы хоть немного прикрыть бесстыдно обнажённую грудь. Наверное, это странно — до сих пор смущаться от его комплиментов или быть перед ним обнажённой? Но всё тело каждый раз пробирало крупными мурашками и хотелось смущённо завернуться в одеяло, спрятаться от слишком открытого, жадного взгляда янтарных глаз. И в то же время хотелось, чтобы Зуко смотрел на неё так всегда. Всегда, всегда... И ни на кого, кроме неё. На ту девушку, Мэй, он тоже так смотрел?.. Прикусив губу от этой — вот ведь глупой так глупой! — мысли, Катара нахмурилась и вдруг плавным, гибким движением нырнула к Зуко, потираясь об него всем телом. Грудью, горячим животом, пульсирующей, горячей промежностью — до темени в глазах пульсирующей и горячей — жадными, собственническими руками. Обвила шею и прижалась к губам долгим и требовательным поцелуем, неожиданно болезненно, даже грубо кусая. Зуко ответил жадно и порывисто, судорожно прижав к себе всем телом, вдавив в узкую спину тяжелые, сильные руки. Под закрытыми веками — фейерверк искр, все тело скрутило болезненным возбуждением. Хотелось подмять её под себя, бесцеремонно задрать юбку (Зуко готов был благословить тот день, когда Катара решила, что ей больше не особенно нравятся шаровары), отодвинуть в сторону белье и жадно погрузиться в жаркое, тугое, влажное, пульсирующее… Он зарычал почти болезненно, когда Катара резко оторвалась от его губ в тот момент, когда Зуко уже готов был всё это сделать. Тяжело дыша, выпрямилась, провела пальцами по волосам… Мягко высвободила пряди. Позволила густой, тяжелой, вьющейся массой рассыпаться по плечам. В нос ударил запах дождя, запах её волос, такой сильный, что казался даже тяжёлым, и Зуко с болезненной гримасой приподнял бёдра, исступлённо пытаясь прижаться к горячей промежности сильнее. Чёрт… — Так — тоже красивая?.. — прошептала Катара. Она выглядела волшебно. Нет, правда. Дикой, растрёпанной, ошеломительно желанной. Но у Зуко не было никакого терпения этим любоваться. Он жадно, даже грубо откинул в сторону юбку (Агни благослови эти разрезы до бедра!), нырнул пальцами под бельё — и горячим током пронеслось по телу то, насколько там оказалось умопомрачительно мокро. В голове бешено застучало, и все слова на свете заглушило этим яростным стуком. Дыхание сбивалось, не поспевая за сердцебиением. Хотелось провести пальцами, нырнуть глубже, но было неудобно, и Зуко принялся резко освобождаться от собственных штанов. Катара понятливо приподнялась, давая пространство, прохладные, чуткие пальцы присоединились к его дергающимся от жажды рукам, ласково отодвинули, мягко потянули ткань, коснулись горячей кожи… Зуко хрипло вскрикнул и запрокинул голову, коротко, жадно дыша. Горячие ладони нетерпеливо блуждали по телу Катары, мимолётно дёрнули юбку — хоть и задрана неприлично, но даже эта полоса смятой ткани раздражала, хотелось, чтобы Катара была в его объятиях абсолютно обнажённой. И он понятия не имел, как хватило сил отрывисто прохрипеть: — Ты хочешь... так? Катара на секунду замерла. Так они ещё не пробовали, чаще она всё же была снизу, под ним, или, по крайней мере, на коленях. Но видеть Зуко почти целиком, видеть глаза, лицо, искажённое мукой удовольствия, растрёпанные, влажные от испарины волосы, чувствовать его тело, силу мускулов, знать, что он видит её… Девушка быстро облизнула губы. — Да. — Хорошо... Удивительно, как легко и слаженно они вдвоём могли двигаться. В бою, позже — просто в быту, и вот теперь — в… ну, в данном случае в гроте. Быстро, жадно, точно зная, как будет двигаться другой и где он окажется, ведомый — они оба ведомые — желанием поскорее соединиться. — Ах-ха... Это было умопомрачительно, каждый раз умопомрачительно — чувствовать Зуко в себе. И быть сверху при этом Катаре нравилось даже немного больше, чем быть снизу, потому что это было так туго… так туго, так близко, и когда их бёдра соприкасались — по её ногам бежали мурашки, и дыбились сразу все волоски. Так сладко, так горячо, кажется, словно её что-то переполняет, внутри становится так полно, что не сделать ни глотка, ни вздоха, и на несколько секунд она словно повисает в пространстве полностью без воздуха, без ничего — только горячее, горячее, раскалённое тело Зуко, только его ладони (Катара не заметила, как они успели сплести пальцы, и Зуко немного согнул руки, чтобы она могла опереться), его бёдра, его напряжённый пресс, ключицы, грудь, шея, его растрёпанные волосы, его влажные, приоткрытые губы, и его член — так туго, горячо и правильно, так глубоко в ней, что совершенно неясно, как с этим всем справляться. Катара напряженно приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать: хриплое ругательство, самое дорогое имя, бессильное поминание духов? Несколько секунд она чествовала только Зуко, но затем пришло и ощущение собственного тела. Туго сжимающихся мышц внутри, вокруг члена. Подрагивающих мускулов ног. Пальцев, до боли крепко сплетённых с пальцами Зуко, волос, липнущих к влажной от пота коже. И желание двигаться. Медленное движение разбило безвоздушное пространство между ними. Плавно, аккуратно, ещё не вполне понимая, как нужно, Катара приподнялась — и опустилась. Приподнялась — и опустилась. Ещё раз. Ещё. Ближе, так, что между их телами возникал пошлый, влажный звук, ещё раз, ещё! Сначала медленно, плавно, мучительно. Катара зажмурилась, болезненно морща лоб, прикусила губу. Из горла рвалось хриплое, рваное дыхание пополам с короткими стонами, и — у неё даже уши покраснели, тяжёлая краска залила шею — хотелось сказать, слова уже почти готовы были родиться на губах, слова о том, что она чувствует его внутри. Так подробно чувствует его внутри, что от этого темнеет в глазах и пульсирует низ живота, чувствует каждый его изгиб каждым своим изгибом, и это самое прекрасное, что только бывает на свете, правда. И то, как Зуко двигается ей навстречу, и ритм их движений постепенно подлаживается друг под друга — это часть этого «самого прекрасного». И то, как он смотрит на неё. Как тяжело, рвано, хрипло дышит. Как напряжено его тело — Катара могла увидеть каждый мускул, и сейчас, опьянённая и опалённая возбуждением, даже не думала, что и он тоже её видит, она просто смотрела, жадно смотрела, впитывала зрачками: его светлую, блестящую кожу, налитые силой мышцы, его прямые ключицы, тени над ними, его красивый, четко очерченный пресс, и тёмные, тяжёлые пряди, перечёркивающие лицо, и горящий янтарь глаз — настоящее расплавленное золото. И обжигает так же сильно. Расплавленное золото, закатные лучи над морем. Зуко… Поначалу плавные, теперь движения стали гораздо резче, быстрее, ритмичнее, жёстче, и звуки меж телами раздавались всё чаще и громче, мешались с отрывистым, тяжёлым дыханием, рваными, судорожными стонами. Обжигающе-горячие — они всегда казались обжигающе-горячими, даже в такие моменты, когда собственное тело распалялось не меньше — руки Зуко алчно блуждали по коже, оглаживали бёдра, линии рёбер, неожиданно грубо, даже немного больно сжимали грудь, ласкали спину, беспорядочно путались в волосах. Он словно не знал, чего хочет коснуться сильнее, и эта мысль сводила Катару с ума. И его тело тоже сводило Катару с ума, и его жар, и сила, и его член, пусть даже в этом до красных следов от зубов на нижней губе было стыдно признаться даже в мыслях. Толчки, толчки, толчки, толчки, толчки… Мышцы горели, гудели, но от этого странным образом становилось даже приятнее, мучительно-приятнее. Катара едва слышала звуки, которые вырывались из неё самой (это высокое, звонкое, рваное — это что, её голос?), но зато каждый низкий стон Зуко отпечатывался в голове, как в горячем воске, заставляя каждый раз сильнее сжимать его член и крепче стискивать пальцы. Зуко жадно двигался навстречу, и это было безумно красиво — его белоснежное тело, мерцающее в полумраке грота, светлое, гладкое, влажное. Задохнувшись от желания, Катара порывисто наклонилась, насколько позволяла поза, и прижалась к ключицам горячими губами, провела по груди, будто пыталась слизать этот мягкий блеск. — Катара… — прозвучало хрипло и изумлённо, и Зуко словно непроизвольно двинул тазом сильнее. — Ката-а… Имя прервалось хриплым, судорожным звуком. Это из-за неё? Когда она наклонилась, член внутри стал ощущаться гораздо… сильнее, словно ему там сделалось ещё более тесно и узко, и Зуко это… понравилось?.. Ох, ещё бы ему не понравилось, это же хорошо до звёзд перед глазами, до судорожного, рваного стука в груди, в висках, в такт пульсации в клиторе, хорошо, хорошо… Дыхание мешалось со стонами, когда Катара двинула бёдрами ещё раз, теперь не насаживаясь, а скорее потираясь. Каждый толчок пульсации внизу разносился будто бы по всему телу, так горячо и приятно, что темнело перед глазами, и мышцы мучительно ломило подступающим удовольствием. Ну давай же… Она оперлась на плечи Зуко, впилась пальцами, невольно царапая кожу. Зуко бесцеремонно держал её за ягодицы, помогая, направляя, так, чтобы движения становились всё более синхронными, и от этого становилось всё туже и глубже, теснее и жарче, напряженнее и слаще с каждым мгновением. Его тяжёлое, быстрое дыхание обжигало Катаре лицо, и золотые глаза горели так горячо, что, казалось, даже если она закроет глаза — это золото продолжит мерцать даже через веки. Тяжёлые, тёмные кудри упали завесой, Катара потянулась было убрать, но Зуко мотнул головой. — Не надо, так… хорошо... Его ноздри трепетали, вбирая запах. Ему нравился её запах?.. Как же тесно и сладко, как близко, безумно близко, уже скручивает всё внизу… Катара судорожно впилась пальцами в его плечи. Пульс внизу живота продолжал эхом разноситься по телу. Казалось, что грот, прохлада от воды, камни, море — всё вокруг исчезло, оставляя только их соединённые тела и этот пульс, эту с каждым мгновением всё более мучительную, раскалённую жажду, от которой скручивало мускулы, и руки сами сильнее и жёстче впивались в его плечи. Она что, собирается сейчас кончить, даже не притронувшись к клитору?.. Обычно Зуко спускался руками туда, иногда кончал прежде неё и доводил дело до конца губами и языком, а сейчас она что, правда, серьёзно собирается… — Катара, я… Она поняла прежде, чем Зуко успел выдохнуть эти слова — по тому, как судорожно напряглись его мышцы, как бешено запульсировала плоть внутри тела. Чёрт, ну почему сейчас, было так идеально-правильно, так близко! Катара низко застонала и судорожно потёрлась об него промежностью, ещё раз, ещё, пытаясь поймать ускользающее пьянящее ощущение. Мускулы ног дрожали, дыхания не хватало, по виску сползла капелька пота, но Катара едва это замечала. Ну пожалуйста, продержись ещё немножко, ещё чуть-чуть, пожалуйста, пожа… Вот оно! Это происходило не так часто, но иногда — как всё-таки порой слажены бывают их тела… — всё же происходило. Бешеное, болезненно напряжение возбуждения отпускало их одновременно. И это было ошеломительно. Словно всё происходило разом, в одну мучительную, острую, жаркую секунду: сладостное облегчение по всем мускулам, удовольствие, жаркое, сильное, наполняющее все тело, неожиданно звонкий вскрик, рванувшийся из горла… И в то же время — Зуко. Его гортанный, хриплый стон, резкое движение, каким он судорожно закидывал назад голову. То, как резко содрогался, как бешено пульсировала плоть, а потом внутри становилось горячо и очень, очень мокро, и их тела сплетались вместе в объятии. Зуко обвивал её талию, прижимал к себе, Катара цеплялась за него, отчаянными рывками пыталась насадиться сильнее, прижаться ближе, будто хотела притиснуться так близко, чтобы никогда не отстраняться. Зуко слегка дрожал — или она дрожала? Есть ли разница? Всё закончилось. Тела медленно остывали. Унималась дрожь, выравнивалось, углублялось дыхание, расслаблялись мышцы, внутри растекалась сладкая, глубокая благодарность и приятная истома. Разъединяться не особо хотелось, но, наверное, стоит — не очень удобно, да и ноги не помешало бы вытянуть, мышцы ломит. Слезать будет так неловко... Хотя можно по-другому. — Зуко, не мог бы ты перевернуться немного? Голос прозвучал низко и хрипло. Неужели сорвала? Так громко стонала? Ведь совсем себя не слышала, полностью поглощённая Зуко. Он понял, конечно. Ловко перекатился, позволяя устроиться рядом, тела разъединились сами собой, и Катара благодарно, мягко уткнулась лбом ему в плечо. Кожа остывала, пот стал неприятно холодить, но Зуко оставался чудесно-тёплым. Она прижалась поближе, сворачиваясь в объятиях клубком. Он кончил внутрь, но Катару это не смущало. Примет зелье, его деликатные прислужницы ненавязчиво оставляли в тумбочке у кровати. Или не примет... Но об этом пока не хочется думать, когда горячие ладони так ласково гладят спину, а тяжёлое, глубокое дыхание ерошит волосы. Зуко бережно убрал пряди с её лица. — Всё нормально? — Легонько погладил бедро. — Не больно? — Вообще-то больно. — Катара негромко рассмеялась. Мышцы и правда уже гудели, назавтра наверняка будут болеть. — Не знаю, смогу ли встать. — На руках понесу, не страшно. — И лодкой править будешь? Зуко замялся. Он всё ещё был не вполне уверен, что разберётся с парусами на воде, но ради всех духов, кто скажет «нет», когда спрашивает обнажённая, прекрасная женщина, с которой ты только что занялся любовью, и всё тело буквально поёт, и ради неё хочется свернуть все горы в мире, а не только сладить с какой-то там лодкой? — И лодкой. Не волнуйся. Катара благодарно прикрыла глаза и умиротворённо улыбнулась, укладывая голову обратно на грудь. Сердце Зуко уже немного замедлило стук и теперь звучало над ухом размеренно, умиротворённо. Этот стук, тёплые руки вокруг, жар тела, умиротворяющий, травяной, чуточку резкий, сильный запах… Это ощущалось как тёплое одеяло в холодную ночь. Так спокойно, безмятежно и безопасно. В объятиях Зуко Катара чувствовала себя дома. Спустя время, они лениво поднялись и огляделись в поисках лифа Катары. Зуко отбросил его на самый край, ещё бы немного, и лиф пришлось бы вылавливать из воды. Пока Зуко лазил за ним — Катара смешно закрывала грудь руками и волосами, словно он не видел её во всех ракурсах пять минут назад, но прежде чем надеть вдруг улыбнулась: «Давай искупаемся?». Искупались — попросту посидели немного в воде вдвоем. Двигаться и плавать совершенно не хотелось. Лениво целовались, поглаживали друг друга утомлёнными руками. Вода была совсем тёплая, нагретая за день, но холоднее, чем у пляжа: всё-таки грот, тень. На берег Зуко вынес Катару на руках — она, уставшая, лежала с закрытыми глазами и смеялась, что не может поднять веки. Что ж, пусть не поднимает, Зуко совсем не сложно донести до лодки, уложить поудобнее, поставить парус… Как-то же он ставится, да? Несмотря на недавние страхи, Зуко быстро сориентировался, и лодка легко заскользила по водной глади к побережью. Солнце как раз неспешно погружалось в море, превращая всё вокруг в расплавленное золото. Катара угостила его холодным мясом со специями из корзинки, жадно поела сама — на них обоих вдруг напал страшный голод, как хорошо, что скоро уже ужин. Потом, удовлетворённая, свернулась клубком на дне лодки, позволяя ей баюкать себя на тёплых волнах между сном и бодрствованием: то ли дремота, то ли просто слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Лениво приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на Зуко. Освещенный мягкими закатными лучами, он легко и уверенно правил лодкой, солёный ветер ласково шевелил волосы. Точёное лицо, спокойное, уверенное выражение. Такой красивый, что сжимается сердце. Почувствовал её любующийся взгляд, посмотрел вопросительно: «Всё хорошо?» Катара нежно улыбнулась и согласно опустила ресницы. Да. Всё и права хорошо.***
Домой успели как раз к ужину. Айро с традиционной деликатностью не стал ни о чём расспрашивать, зато, пока молодёжь жадно поглощала всё, что было на столе, сам принялся рассказывать смешные истории о приключениях королевского семейства на Угольном острове. О маленьком Зуко, о маленьком себе, иногда затрагивал Озая и Азулу. Поначалу, когда приехали сюда впервые, и впервые прозвучали в его рассказах эти имена, Зуко и Катара дёрнулись, напряглись, но Айро неожиданно твёрдо сказал: «Озай и Азула совершили ужасные вещи, и хорошо, что сейчас они не могут нам навредить. Но они были частью нашей семьи. — Катара тогда внутренне затрепетала: он при ней сказал «нашей»! — Частью нашей истории. И ею останутся. Многие из членов нашей семьи делали ужасные вещи, племянник, я в том числе». Хотя, когда Айро смеялся и подкладывал Катаре ещё лосося в травах, в это совершенно не верилось. Весёлый и тёплый ужин закончился, они перебрались на веранду. Закат догорел, и на небе высыпали звёзды, по-южному крупные, удивительно близкие. Тёплой солью дышало море, влажной сладостью — близкие джунгли. Зуко умиротворённо вытянулся в кресле, уставший, разморенный и довольный жизнью. Она ведь и правда хороша, правда? Эта жизнь. Катара и Айро коварно переглянулись. — Ну так что, мой дорогой племянник… — начал Айро, а Катара села на ручку кресла Зуко и обняла за плечи, отсекая путь к отступлению. — Кажется, мы говорили о масках из голубой глины и чая матча?.. Зуко дёрнулся, но его тут же пригвоздили к месту нежные, любящие, совершенно неумолимые руки. Дядя Айро с хладнокровностью бывалого палача неспешно открывал изящно украшенную баночку со странно пахнущим содержимым. — Вы же знаете, что я этого не хочу, да? — обречённо проскрипел Зуко. — Конечно, знаем. Поверь, ты сопротивлялся королевскому СПА-салону с упорством, достойным принца огненной нации. Но сопротивляться дальше бессмысленно, так что постарайся расслабиться и получить удовольствие. Держи, Катара. — Спасибо. Да ты не волнуйся, тебе понравится! Зуко обречённо закрыл глаза и подставил лицо под прохладные, липкие, странные прикосновения.