Карте место

Пальцы, распускающие шнуровку, чуть вздрагивают, медлят, взгляд раз от разу возвращается к тёмной фигуре в кресле с высокой спинкой. Кресло в тени, чёрные волосы, упавшие на лоб, скрывают выражение лица — пока он раздевается на свету, в рдяных отблесках камина. На спине, на плечах высыпали мурашки, волоски приподнялись — ему жарко и зябко, и хочется глотнуть вина, но он не решится попросить. Ворот рубашки расходится, оголяя горло, пальцы нерешительно подцепляют подол — так трудно не медлить, не оборачиваться, и белая рука в кольцах властно приподнимается, поводит в воздухе: продолжай. Рубашку приходится задрать рывком — стянутая через голову, она смятым комом летит на пол, на шкуру чёрного льва… Оттиснув печать на конверте, Дик сдвинул его в сторону, подпер ладонью подбородок, отчаянно зевая. Оставались ещё два письма, а глаза уже нещадно ломило. Можно было, конечно, оставить эти письма на завтра, всё равно эр Людвиг не вернётся раньше полуночи — но Дик надеялся завтра прокатиться по улочкам Олларии, по набережной, заглянуть к кузену и вытащить его в трактир… словом, хоть один день получить в своё распоряжение. Если, конечно, на эра снова не нахлынет эпистолярная лихорадка. О, разумеется, Дику грех было жаловаться. Его избрал своим оруженосцем один из достойнейших Людей Чести, согласился учить и наставлять его. Увы, Дик слукавил бы, если бы назвал эти наставления хоть сколько-нибудь вызывающими интерес. Вместо тренировок со шпагой, вместо верховой езды и военного дела — бесконечные разглагольствования о тонкостях придворного этикета, о деяниях древнейших талигойских родов, о неоспоримой правоте эсператистской догматики в сравнении с искажённой олларианской. Недоставало только вечернего чтения житий святых — не то Дику всерьёз начало бы казаться, будто он и не покидал Надора. Должно быть, служба у брата королевы была бы не в пример увлекательнее, к тому же Дик имел бы возможность чаще видеть Её Величество, хрупкую, прекрасную, недостижимую. Но… но ему и впрямь стоило быть довольным тем, что он имел. Всего три года — и он сам себе господин, а до того времени неплохо бы обзавестись полезными знакомствами. Они помогли бы ему сделать военную карьеру, вытащить Надор из бедности… Вот только это было легче сказать, чем устроить на деле. Не раз и не два Дик клял свою невовремя накатывающую застенчивость, сковывающую язык как раз в те моменты, когда стоило бы блеснуть остроумием. И к тому же — с кем и как ему знакомиться, скажите на милость, если эр почти никогда не берёт его с собой на приёмы? Вот как сегодня. Должно быть, на эти встречи допущен лишь узкий круг, рассуждал Дик, разглядывая чернильное пятнышко, брызнувшее на отворот аквамаринового рукава. Значит, скоро и он сможет там бывать, он сын Эгмонта Окделла, и он делом докажет этим господам, что заслуживает доверия… — Эр Ричард! Дик вздрогнул, едва не опрокинул локтем чернильницу: голоса у слуг графа Килеан-ур-Ломбаха были зычные как на подбор. Он повернулся, смерил лакея хмурым взглядом: — В чём дело? — Послание от его сиятельства, — тот с поклоном протянул записку. Сломав печать, Дик поднёс бумагу к пламени свечи. — Ближе. Голос ровный, негромкий, а внутри всё сжимается, сердце пропускает удар — и срывается в отчаянную скачку. Он делает шаг, другой. Повинуясь мановению руки, поддевает распущенные завязки штанов, и ткань соскальзывает к щиколоткам, оголяя бёдра, светлые завитки в паху, бесстыдно вздыбленный член, в котором тяжело и сладко пульсирует кровь. — Руки за голову, — так же спокойно командует сидящий в кресле, неспешно отпивая «Дурную кровь». — Ноги чуть расставь… Вот так. Повернись. Хочу на тебя посмотреть. Он повинуется, переступая через ткань, чувствуя, как набухшая головка пачкает смазкой низ живота. Из-под двери тянет сквозняком, лопатки невольно сходятся, зад поджимается — слышен тихий смешок, а потом ладонь похлопывает по подлокотнику. Он знает, что должен сделать: устраивается коленями на полу, на мягкой шкуре, грудью опирается о подлокотник, устраивает подбородок на сложенные ладони. Ёрзает, чтобы было удобнее. Несколько глубоких, рваных вдохов, бесконечно тянущихся мгновений, и тёплая, сухая ладонь ложится на спину, медленно, ритмично поглаживая, пока вторая пощипывает, оттягивает сперва одну ягодицу, потом другую, нажимает и трогает между ними — там уже влажно, он готовился, смазывал и растягивал себя, и смешок слышен снова, и ладонь без замаха шлёпает его по заду, и он вскрикивает — не от боли, просто так. Его шлёпают вновь, он елозит, стремясь не то уклониться, не то подставиться, охает, шумно дышит, и у него перед глазами на тёмном ковре белеют рассыпанные, сброшенные со стола игральные карты… У площади Каштанов Баловник замедлил шаг, и Дик не торопил его. Мысленно он ещё раз перечитывал записку эра, в которой тот приказывал получить у управляющего четыре тысячи таллов и немедленно доставить указанную денежную сумму в особняк барона Капуль-Гизайля. Об этом месте Дик слышал — как и всякий дворянин, хоть немного поживший в столице. Эр Людвиг, набожный эсператист, отзывался о гостеприимном доме барона с негодованием — Дик не представлял, что могло заставить эра отправиться туда. Разве что… неужели навозники могли захватить его, увезти туда силой? И теперь требуют выкупа за его жизнь? Дик нервно усмехнулся, тряхнул головой, подталкивая коня пятками. В голову лезли совсем уж несуразные мысли — не иначе как от тревоги; чем скорее он покончит с этим поручением и увидит эра живым и невредимым, тем лучше. В доме барона его приняли любезно, совсем не так, как, по мнению герцога Окделла, обходились бы пленители с посланцем своей жертвы. Расторопные слуги приняли повод, плащ и шляпу, дворецкий в расшитой золотом ливрее, почтительно поклонившись, распахнул двери в залу, и сама хозяйка в платье оранжевого шёлка вышла Дику навстречу, ошеломив его белизной округлых покатых плеч, водопадом густых чёрных локонов и тревожно-раненым взглядом блестящих глаз, так не сочетавшимся с её сияющей улыбкой. — Герцог Окделл, добро пожаловать, — она вела его за собой, перед ними расступались. — Большая радость — принимать вас здесь. Я давно пеняла графу, что он не желает познакомить меня с вами. — Не всякие зрелища полезны для юных умов, любезная баронесса. Однако, чтобы доставить вам удовольствие… Это был голос его эра, и Дик повернулся, но, кажется, не в первую секунду смог его узнать. Обычно аккуратный до педантичности, безукоризненно одетый, с припудренными волосами, изящно собранными на затылке — граф был бледен, всклокоченные пряди нелепо торчали, кружевной воротник сбился на сторону. Но больше всего Дика озадачил его мутный, блуждающий взгляд, то и дело возвращавшийся к тёмному сукну, на котором лежала колода рубашкой вверх и несколько открытых карт. — Оруженосец прибыл на помощь своему господину, — произнёс густой мелодичный баритон, и Дик подавил гримасу досады, поворачиваясь к соседу своего эра за карточным столом. — Трогательная преданность. — Герцог Алва, — Дик едва наклонил голову, тот ответил кивком и светски-любезной улыбкой, казавшейся чужой на его точёном хищном лице. Герцога Алву Дик видел всего несколько раз: на площади святого Фабиана, где кэналлиец скучающе рассматривал толпу, и при дворе. Была ещё… даже не встреча, непонятно, как назвать: всадник на вороном мориске вылетел в проулок, заставив плетущегося шагом Баловника прянуть в сторону, и Дик уже раскрыл рот обругать наглеца, но в следующий миг над ухом чиркнула пуля, и всадник — Алва — выхватил пистолет, выстрелил поверх изгороди. Неудавшийся злоумышленник оказался убит наповал, и Алва, кажется, был этим весьма недоволен: сбивчивую, вымученную благодарность Дика он даже не дослушал. И вот сейчас мерил его насмешливым прищуром, будто оценивая. Дик уставился в ответ, надеясь, что смотрит не менее дерзко — и не сразу обернулся к своему эру, когда тот позвал: — Вы привезли, Ричард? — Да, эр Людвиг, — Дик протянул ему узорный кошель. Тот не глядя бросил его на стол, золото звякнуло, и Алва повёл плечами: — Предлагаю закончить на этом, граф. Вы видите, удача вам изменила. — Здесь четыре тысячи, — процедил Килеан, запуская пальцы в растрёпанную шевелюру, — хватит с избытком, чтобы наказать вас за вашу самонадеянность. — Как пожелаете, — отозвался Алва. — В таком случае, вероятно, вы прежде отпустите вашего оруженосца? Коль уж, по вашим словам, подобное зрелище не для глаз юношества. Килеан приподнялся в своём кресле, шевельнул пересохшими губами, будто что-то хотел сказать — и коротко качнул головой. — Подождите меня здесь, Ричард. Пробормотав нечто вроде «как пожелает эр», Дик опустился в свободное кресло. Он всё ещё был озадачен, сбит с толку — и не сразу ответил красавице-баронессе, интересовавшейся, желает ли герцог Окделл «Крови» или «Слёз». Триада — три Сердца из карточной колоды, раскиданные, смятые, вздрагивающие. Перед глазами всё плывёт, струйки пота скатываются, щекочут веки и нос, уцепиться бы взглядом хоть за что. Сердце Молний… он ошибся, почему-то думал, эту карту уже сбросили, не мог же Ворон плутовать? Или мог… ох, как же это… внутри горячо, жжёт, распирает — медленно, но неотвратимо, не останавливаясь. Он постанывает, хотя боль вполне терпима, он так устал сдерживаться, хочет, чтобы его слышали — и слышат, прохладная рука накрывает его руку, занемевшую от напряжения, пальцы мягко потирают ладонь. Он старается дышать ровно, расслабить мышцы, чувствует, как твёрдый член почти выходит и вновь толкается плавно, глубоко, как понемногу вытекает масло, щекоча кожу, как пальцы зарываются в волосы на затылке, потягивают, заставляя выгнуть шею — он покорен, послушен, его берёт победитель, с победителем не поспоришь, можно только уткнуться лбом в мягкий ворс и выставить зад… ох, ещё, вот здесь… не удержаться от крика, от совсем иного стона, сладкого, тягучего, так хорошо, но так мало, Сердце Молний, вспыхивающий, пронзающий изнутри огонь, ещё, ещё, да, выгнуться, поддать бёдрами, потереться о щекотно ласкающие ворсинки и вновь не сдержать вскрик, насадиться сильнее, стиснуть, вновь застонать, сжимая зубы, сквозь подступающую судорогу, ну давай же, я сейчас, я почти, не мучь меня, пожалуйста, коснись, мне так нужно, пожалуйста, я — всё что хочешь, я не могу больше, не могу, не могу, я… — Ричард. Дик поднял сонную, отяжелевшую голову, оглянулся. Партия наконец окончилась? По-видимому, уже светает… давно он не проводил без сна целую ночь. Карты эра Людвига разбросаны в беспорядке, зато перед Вороном ровненько выложена триада — ничего себе! Но если правда то, о чём шептались за столом — что эр Людвиг играл на благосклонность баронессы… разве такая ставка подобает Человеку Чести? И так ли уж плохо, что удача отвернулась от него? — Ричард, — сипло повторил эр Людвиг, прочистил горло. — Собирайтесь. Вы отправляетесь с герцогом Алвой. — С герцогом?.. — Дик растерянно оглянулся — лицо Ворона было невозмутимо, разве что синие глаза слегка прищурились. — Ваш эр только что проиграл вас в карты, герцог Окделл, — обронил он. — Сорок четыре против сорока пяти, славная партия… — Не передёргивайте, Алва! — выкрикнул эр Людвиг. Его лицо, и без того белое в желтизну, казалось, окончательно лишилось красок. — Ричард, вы остаётесь на эту ночь с герцогом Алвой в качестве моего залога. Как только из поместья мне доставят нужную сумму, я немедленно пришлю за вами. — Ваша внимательность к деталям заслуживает уважения, граф, — Алва расправил кружево манжеты. — В таком случае, будьте любезны уточнить для нас с герцогом Окделлом: до того момента, как я получу мой выигрыш, я могу делать с вашим залогом всё, что мне вздумается, не так ли? — При условии, что вернёте его графу невредимым, — вставил кто-то за столом. Эр Людвиг кивнул. Ричарду обожгло лицо, лоб и щёки закололо. На горло будто легла невидимая крепкая рука — как в детстве, когда начинался приступ надорской болезни. В ушах зашумело: — Поверьте, Ричард, я ни в коей мере не рассчитывал… — Таким образом, герцог Окделл, вы имеете возможность собственными глазами убедиться… «Клянусь верно служить и повиноваться…» «Бой моего эра — мой бой, его жизнь — моя жизнь, его честь — моя честь…» Ричард поднялся рывком, едва не перевернув стол. Шагнул вперёд, пальцы стиснулись в кулаки. — Дорогу, — просипел он. — Первый, кто… Из него рвалось «с первым, кто попытается меня остановить, я буду драться насмерть», но дыхания не хватало. Ричард добрался до порога беспрепятственно, надрывно откашлялся, прижимая ладонь ко рту, и выговорил — слишком тихо, будто в кошмарном сне, когда нужно кричать, но не получается выдавить ни звука: — Я герцог Окделл. Я ваш оруженосец, эр Люд-двиг. Не шпага, не кошель, не со-содд… — он глянул на Марианну и осёкся, хватанул воздуха, начал вновь: — Я не вещь. Меня нельзя… я не позволю, — он перевёл взгляд на Алву, смотрящего всё так же невозмутимо. — Если вы считаете, что я… я… я готов д-дать уддолв… драться с вами в любое время. Алва молчал, и никто из собравшихся не произнёс и слова. Ричард толкнул ладонью дверь. Прохладная рука лежит на его влажном, всё ещё вздрагивающем бедре, кончики пальцев невесомо поглаживают кожу. Лень шевельнуться, вытянуться удобнее — но он всё-таки приподнимается на локте, двигается ближе, так, чтобы уткнуться носом в сгиб шеи, втянуть ноздрями терпкость вина, соль пота, свеже-хвойную горечь мыла. В носу щекотно, он морщится, стараясь сдержаться, и всё-таки чихает, и его со смехом целуют в затылок, в макушку, в висок. — Пить хочешь? — М-м-м… — тянет он, не в состоянии выдавить вразумительный ответ, и шею ощутимо поскрёбывают ногти: — Ты что, спать вздумал? Уговор был — вся ночь, одним разом не отделаешься, так и знай. Он бормочет что-то бессвязное — и сквозь дрёму слышит всё тот же глубокий, довольный смех. Почти сразу — или минуты, часы спустя сухих губ касается обод стакана, и он с наслаждением делает глоток, не открывая глаз. Вновь прижимается плотнее к тёплому крепкому телу, усмехается: — А я знал, что так выйдет… — Что ты знал? Юркая тень метнулась из-под копыт, прошуршала в придорожной траве — Баловник всхрапнул, нервно повёл шеей, и пальцы Дика вцепились в повод. Мысль выехать из города немедленно, как только отопрут ворота, уже не казалась столь удачной: несмотря на медленно светлеющую кромку неба на востоке, улицы оставались будто вымершими, за каждым домом Дику чудился негодяй, готовый посягнуть на его жизнь, и ладонь то и дело возвращалась к эфесу шпаги. Хорош или плох был план — увы, иного попросту не было: вернуться в дом эра… бывшего эра Дик не мог, даже заезжать за вещами было опасно: кто знает, какие распоряжения успел отдать слугам граф, опозоренный собственным оруженосцем. Человек Чести… Дик наклонился с седла, шумно сплюнул в пыль. Если такой пример для подражания избрал для него эр Август, если подобной службы ждала от него будущая великая Талигойя — лучше уж ему никогда не знать её. Положим, можно было разыскать ближайший трактир, нанять комнату, а днём съездить в казармы, узнать, как подать прошение о назначении в действующую армию, куда-нибудь в Торку или на южные границы… Смешно. Оллар никогда не даст ни одному из Окделлов офицерский чин. Как только узнают, что он более не оруженосец, что комендант столицы не вступится за него — его вышвырнут из города. Нет уж, он не доставит им такого удовольствия, он уйдёт сам. Ничего. Он займётся делами Надора, немедленно затребует все бумаги управляющего — и пусть только попробуют воспротивиться… — Герцог Окделл, — знакомый голос, негромкий, отчётливый, заставил Дика вновь потянуться к шпаге. — Я хочу переговорить с вами. — Я спешу, сударь, — процедил Дик. Всё тело напряглось, замерло: если сейчас попытаются стащить с седла — уклониться вправо, пригнуться, дать шенкеля Баловнику и лететь к воротам, звать стражу… послушают ли? — Я не стану давать вам обещания, в которые вы всё равно не поверите, — всадник в чёрном и синем пожал плечами. — Мне нет нужды вас задерживать. Однако вы могли бы извлечь из нашей беседы некоторую пользу — если, конечно, не желаете встретить следующую ночь в придорожной канаве, бездыханным. — Вы смеете угрожать мне? Голос не дрогнул — Дик вправе был гордиться собой. — Полагаете, у меня есть причины? Вероятно, вы приняли эту мистерию с залогом слишком близко к сердцу. Не тревожьтесь. Граф Килеан-ур-Ломбах в тот момент поставил бы на кон и собственную жену, будь он женат — вот вам пример чрезмерного ослепления игрой, разве он не поучителен? — Алва коротко усмехнулся. — Думаю, граф уже весьма сожалеет о своём недальновидном решении и будет рад умолить вас предать эту историю забвению. Дик помотал головой. — Я не вернусь. — Что ж, вряд ли у вас найдутся веские причины для возвращения. Однако, возможно, вам имеет смысл припомнить, не случалось ли с вами в последнее время досадных неприятностей — скажем, городской браконьер ненароком спутал вас с дичью, или вам пытались навязать дуэль по ничтожному поводу, или с крыши сорвался кусок черепицы вам под ноги… Дик нахмурился, меряя герцога Алву недобрым взглядом. Черепицы не было. Был здоровенный булыжник, просвистевший прямо у виска — и, казалось, буквально в последнее мгновение отлетевший в сторону. — И, если вдруг нечто подобное имело место не раз и не два, задайте себе вопрос: каков ваш шанс добраться домой, в одиночку, невредимым. — Предлагаете себя в сопровождающие? — буркнул Дик. — Предлагаю вам остаться в столице и присоединиться ко мне в поисках того, кому выгодно убрать с дороги герцога Надора. Полагаю, вы прескучный компаньон, но, быть может, у вас пока попросту было не так много поводов улыбаться. Дик молчал долго, слишком долго для того, чтобы выпалить короткое «нет» и послать Баловника в галоп. — В чём ваша выгода, герцог Алва? — Не люблю хаотических, топорно сработанных интриг, — он усмехнулся уголком рта. — Они беспокоят кардинала, а беспокойство Его Высокопреосвященства может легко превратиться в мою личную головную боль. К тому же, — синие глаза блеснули, — я имею на вас виды. Дик вздрогнул. — Вы поэтому согласились на залог? Чтобы делать со мной… всё, что вам вздумается? — Я бы мог попенять вам на то, сколь прямолинейно вы толкуете мои слова, — Алва смотрел весело, — но не стану лукавить. Герцог Окделл, подобная ставка не имеет силы. Я приму её лишь в одном случае. Разумеется, не стоило спрашивать, в каком. Разумеется, Дик не мог не спросить, и Алва придвинулся чуть ближе, склоняясь к нему. — Если вы захотите поставить себя на кон — и проиграть. — Я знал, что ты будешь собирать триаду. Как той весной, у Капуль-Гизайлей… — Когда ты явился, взъерошенный, сонный, и смотрел на карточный стол так, будто впервые его увидел? А Килеан… — К кошкам его, — фыркает Дик, скользит ладонью по груди, по поджарому животу, тянется поцеловать, слизать вкус «Дурной крови», осёдлывает бёдра, пытаясь не соскользнуть, ёрзая и смеясь. Крепкие руки сжимают его бока — Дик ойкает, упираясь ладонью в грудь, вновь наклоняется, выдыхает в потемневшие, разомкнувшиеся тонкие губы: — Рокэ.