☆☆☆
Ночной воздух разрезали, вытащили все внутренности, а зашили скейтами и смехом против ветра на скорости 30 конфет в минуту. — Лови! — Твою мать! — руки еле успевают схватить баллончик краски, пока ноги стараются не запутать доску. — Чувак! Но в ответ слышит лишь безумные — или милые — смешки, от которых схватывает лёгкие и выжигает улыбку против воли. Под ресницами блестят гибло любящие глаза, разукрашивая лицо напротив самыми яркими красками (его любимыми), а если бы цветы были реальной угрозой — Хенджин бы пророс шоколадным космосом. Луна следила за ним, как за своим ребёнком; она не умела оберегать, правда, зато освещала его бледные черты лица с кровавыми носом и губами. Чёрные волосы отдавали блестящим-серым из-за тонких колец, вплетенных в пару косичек по бокам. Такая красота пленила, запутывала водоросли вокруг лодыжек и тянула на самое дно. А ведь он не специально, жаль, сам не понимает, насколько чудесен. — Эй, Джисонни, — ворохом чистого света. — Там качели, я хочу сделать солнышко, поможешь? — Рино-хен, мы с Джинни собирались.. — и смотрит так жалобно, словно просит прощения; за что? Хенджин не вправе ему отказать, если это то, чего он на самом деле хочет; сердце не позволит. — Ничего страшного, в следующий раз. Солнышко звучит весело, — провожает взглядом Минхо, тащившего Джисона к другому концу площадки. Он не мог мешать его влюбленности. Он так думал, и то, что Джисон порой кидал на него сочувствующие взгляды через всю площадку, не делало лучше. Его не нужно жалеть. Пока Хенджин смотрел за тем, чтобы ни один из них не навернулся, сзади кто-то подходит, толкая карусель. С испугу он хватается за перила, глядя на Чана. Он был самым старшим в их компании, выполнял роль наблюдателя, когда-то медбрата, когда-то психолога. И никогда родителя; в этом Джин был ему благодарен. — Я вчера видел танец, который подошел бы тебе, — он забирается на карусель, садясь напротив. Достает из кармана простенький телефон и немного трясет им перед его лицом. — Интересно? Впрочем, он часто был ему благодарен. — Интересно. Танцы его действительно отвлекали; все о чем он мог думать — это как красива песня, как лучше проработать движение, какая одежда подойдет этому танцу. — Ну-ка, держи телефон вот так. — Может, замедлить видео? — Уже. Машинально встав спиной к качелям, Хван повторял движения, и чуть ли не с первого раза у него получалось, словно он был создан для этого. Проработав этот танец в замедленном виде, он попросил Криса поставить видео на обычную скорость; встал в начальную позицию. Скрестив руки на уровне лба ему нужно повернуть голову влево, только он настолько поглощен желанием повторить танец, что не замечает завороженных глаз, которые направлены на него. Его черные лакированные ногти красиво блестели, отражая свет ночных фонарей, которые были единственным его источником; а Джисон стоял, словно в трансе, не имея воли отвести глаз, когда влюбленное сердце дышит. Минхо что-то говорил, но сразу же замолкнул, как только заметил. У младшего все на лице написано. Когда музыка стихла, а Хван остановился, мысленно пытаясь вспомнить, на каких моментах у него что-то не получалось, и отдышаться, на него налетают сзади; руки обхватывают талию, а после слышится: — Это было прекрасно, Джинни! — и сердцевидный орган заходится так быстро, что ему кажется, что он так и умрёт; с улыбкой на лице и руками Джи на талии. Пока Хан всеми силами запоминает запах его волос — раннее утро, чистое небо и свежие розы. Белые. Он будто вышел из мечты, и Джисон пытается всеми силами не потерять это видение; считает, что он нереален, когда как причиняет ему боль. Неосознанно, конечно. Они притворяются, что не замечают. Притворяются, что их друзья считают друг друга ничем больше, чем друзьями, ведь — как бы правильно это не звучало — это не их дело.☆☆☆
Каменная маска падает на лицо, а тяжелые мешки с унынием на плечи, как только он заходит домой, противно замечая, что мать снова пила. Зеленое стекло бутылок отражает свет яркой лампы с кухни, что режет глаза. Он проходит в обуви прямо в комнату, по дороге наступает на крышку и отпрыгивает в отвращении. Небольшая щеколда на двери в его комнату защищает сильнее металлического замка на двери в прихожей, призрачно даря покой. Безумно клонит в сон, поэтому он падает на кровать, успевая поставить телефон на зарядку, прямо в одежде. Щека падает на фиалку, изображенную на пледе, а рука укрывает ромашку. Вибрация входящего сообщения отталкивается от изрисованных стен, где-то гуашью, где-то карандашами; красуется надпись “все еще будет” и строчка из какой-то песни “forgive us now for what we've done”. +[1] входящее сообщение от кошак: “хенджин” +[1] входящее сообщение от кошак: “надо будет завтра поговорить”☆☆☆
Он открывает глаза под мелодию разбитой бутылки и не прекращающиеся стуки в дверь. По ту сторону, сквозь сонную пелену, слышит грубые и тяжёлые слова. Хотя, скорее знает, что они там, за дверью, защищённой лишь небольшой щеколдой. Ранее Хенджин никогда и не думал об окне. Сейчас же — ему кажется — это единственный выход. Наскоро собирается и выскакивает перед подоконником, в последнюю минуту выдернув телефон с зарядки; ещё раз быстро пробежался по списку в голове и, когда убедился, что все взял, распахнул окно. Благо — первый этаж, чего раньше только не додумался? Магическим образом он добегает до конца улицы, где виднеется земляная тропинка, ведущая к озеру. Джисон как-то поделился с ним этим местом, словно самым важным секретом. О, я люблю сюда приходить, когда хочется побыть в тишине и скрыться от эмоций внешнего мира. Здесь спокойно. Хенджин просто взял — и пришел сюда. В любимое место “силы” Хана. Неосознанно. Все плохо. Марая ладони во внезапном — страшном — осознании он тянется за телефоном в задний карман, наконец замечая сообщения минхо. Тут же набирает: сможешь встретиться у стадиона? минут через тридцать? И только сейчас обращает внимание на время — 6:17. Он проспал всего пару часов, а старший, скорее всего, еще спит. Хван уже хочет удалить сообщения и пойти все-таки к озеру, когда мобильник в руке мягко вибрирует, и видит: окей буду там через полчаса.☆☆☆
— Хреново. Слова повисают в воздухе, ударяясь о рассвет. Хенджин лишь кивнул и начал всматриваться в утренние окна. Те — словно бездонные, темные и злые — глядели на него в ответ, призрачно напоминая о причине побега. — Можешь пожить у меня, — и сразу замечая его взгляд. — Не смей отказывать. Тебе разве есть куда податься? — Нет, — виновато. — Вот именно. И он был прав. После этой вылазки мать чудесным образом не станет лучше — или даже не попытается притвориться таковой. У молодого — маленького — Хван Хенджина есть только он сам и невзаимная любовь, что только насмехается. Минхо лишь молча слушает мысли, фыркая, и внезапно похлопывает его по плечу. — Глупый ты, — по-доброму улыбается, становясь “не собой”. Бан Чан как-то упоминал такого Минхо, что всегда казалось лишь сказкой на ночь. Чтож, теперь Джин понял, что это быль. — С чего ты взял, что ты ему не нравишься? Точно мысли читал. — Потому что.. ему нравишься ты? Тишину утра рассекает мягкий смех. Не злобный, не насмехающийся, нет, он добрый. Такой уютный и сказочный. — Это он сам тебе сказал? — ..нет. — Вот видишь! А мне сказал. — Ну так хули ты тут меня называешь глу- — Сказал, — Минхо поучительно выделил. — Что ему нравишься ты. Это.. неожиданно. Неправильно. Не может такого быть. Это ложь. Это- — Ты можешь либо продолжать отрицать ситуацию и жалеть себя, — и это действительно грубо звучит. — Либо ты можешь поговорить с ним сегодня ночером. После такой постановки вопроса Хенджин даже и не знает, чем на это ответить. Только ответ, оказывается, не нужен. — Идем, горе, чаем напою, спать уложу, — взлохматив ему волосы, старший встал с трибун, медленно идя к выходу, давая Хвану время. Много времени нужно не было.☆☆☆
Вечерняя прохлада мягко обнимает их при встрече, когда те выходят из подъезда. Стоит отдать должное — Ли действительный, но все равно выдуманный, иначе как объяснить легкость в груди и радость в голове. После такого нужного сна и разговоров на кухне съемной квартиры старшего за кружками чая ему и правда стало лучше. Ситуация в той квартире — Хенджин давно уже перестал считать то место домом — отошла на дальний, не прорисованный план, а влюбленность заняла все сознание. Сейчас кажется, что мир жесток, но не так сильно, как ранее. Словно стал добрее. А это действительно редкость. Минхо и Хенджин идут в словесной тишине — той, что комфортная, невесомо целующая зубами, вместо укусов и вырываний с мясом — пинают маленький камень на манер мяча и тихонько, глупо смеются. Их мыльный пузырь целый и бензиновый. Красивый и хрупкий. Приближаясь к площадке они могут слышать смех Чонина, убегающего от Сынмина. Должно быть снова слишком сильно раскрутил его на карусели. Уже заходя за ряд кустов и деревьев замечают Джисона, снимающего сие действие на телефон, пока Чан лежит на скамейке, возможно, задумываясь — когда он согласился собрать этих дьяволят в одной компании и какими такими силами он их выдерживает. Взгляд Хвана падает на Джи, и его хватает трусость. Все еще живые-здоровые тараканы бегают, надышавшиеся дихлофосом, но лишь немного ослабевшие. Поэтому он замалчивает, но обещает себе рассказать позже, когда все будут расходиться. Чтобы не было напряжения в случае, если все не так, как сказал Минхо, и скорее всего он зря волнуется, но это правда страшно; подумать только — в случае отказа плюсом идет потеря дружбы, а в последствии — и компании. Это серьезная ответственность. Они собираются на скамейках, придвигая их ближе, и играют в карты. Чонин при этом постоянно жаловался, что ему скучно, когда черти плясали и устраивали шабаши в темных зрачках. После все пошли в круглосуточный магазинчик. Чтоб перекусить (набить желудок токсичными дешевыми сладостями, да залить это все колой). Возможно, Джисон был какой-то другой сегодня. Возможно, его что-то гложило. Разрывало, царапало и скрипело внутри, потому что он не такой энергичный. Словно старается уделять внимание всем и каждому, только чего-то не хватает. — Ребят, — немного робкий, немного напуганный и безумно грустный. — У меня есть не самые приятные новости. Крис молча подходит сзади, кладя тяжелую, но добрую ладонь на плечо, как бы подбадривает и беспокоится одновременно. — Моего отца повысили в должности, — Хан ненадолго замолкает и Чонин невольно спрашивает “а что же в этом плохого?”, и тогда он отвечает. — Его перевели в другой отдел. В Америке. И через пару долгих секунд: — Билеты на пятое число, — то есть послезавтра. Ясно, чего не хватало. Времени. Эти последние два (полтора) дня пройдут в сборах и спешке, и до друзей ему просто не дадут добраться. Не будет на это времени. У них не будет времени. Хенджин даже и думать боится, как Джисону, должно быть, тяжело сейчас. А как ему страшно он не то чтобы пытаться, он не поймет. Это не он улетает на другой конец света, оставляя всю свою жизнь здесь. И признание Хвана? Оно точно сделает только хуже. Так что он этого не делает. Вместо этого они все превращаются в один большой и теплый клубок объятий. И сидят так довольно долго, чтобы после двинуться в сторону дома Хана. Ведь у него есть дела.