«Я»

Так, давай начнём? Рассказываю. В одной руке Осаму держал телефон, внимательно изучая статью под названием «Как проколоть язык в домашних условиях?», а в другой язык брата. Он перечитал каждый пункт на странице как минимум пару раз, пристально вглядывался в картинки, изображающие процесс, но неустанное ёрзанье Ацуму продолжало его отвлекать. — Не ёрзай, — проговорил он, дёрнув того за язык. Ацуму нахмурился и вырвался из хватки, пнув его в отместку. — Знаешь, меня напрягает, что ты просто гуглишь об этом, — с нажимом произнёс он. — Ещё и перед самым проколом! — Знаю, — спокойно ответил Саму и вновь схватил его за язык. — Поэтому сиди ровно и не дёргайся. Дай мне подготовиться, если не хочешь себе змеиный язык. — Он на секунду замер, рассматривая тёплую розоватую плоть в своих пальцах. Змеиный язык звучало заманчиво. Куда более заманчиво, нежели простой пирсинг. Если Цуму хорошенько потренируется, он сможет вытворять невероятные вещи при минете. От одной только мысли об этом, Осаму, казалось, сходил с ума. Он с трудом отвёл взгляд от языка и посмотрел в глаза брату. Тот смотрел на него в ответ. В его, точно таких же, как у него самого, глубоких карих глазах, искрило возбуждение. Конечно, они подумали об одном. Осаму чувствовал, как Ацуму хотел сглотнуть, но не мог. Язык всё ещё был в ловушке. Он видел, как его розовая глотка сжималась, в попытке проглотить скопившуюся слюну и оттягивал его ещё больше, пока Цуму снова не вырвался. — Хватит уже тянуть. — Потерпи, — деланно равнодушно произнёс Осаму. — После прокола у тебя опухнет язык, так что дай мне наиграться. — Наиграешься, как отёк спадёт, — заигрывающе протянул Цуму и, приманив Саму к себе, поцеловал, после чего облизнул его губы и добавил: — Ты только представь. Это было лишним. Он уже представил и представлял не раз до этого. Каждую ночь с тех пор, как мысль о пирсинге поселилась у него в голове. Порой он просыпался с фантомными ощущениями прохладного металла на своей коже. И хотя ощущения в сексе и поцелуях были лишь приятным бонусом вытекающим из этой затеи, они, без сомнения, будоражили даже больше, чем основная цель. Осаму облизнулся и сглотнул. — Иди чисти рот, если не хочешь, чтобы язык потом отвалился. Ацуму закатил глаза, вставая с кровати. — Если отвалится, я просто заберу себе твой. Когда он вернулся, Осаму уже приготовил инструменты и надевал медицинские перчатки. — Знаешь, — начал Цуму, усаживаясь на кровать между его ног, — нам надо как-нибудь сыграть в доктора и пациента. — Знаю. Выбрав подходящее место, Осаму использовал зажим для пирсинга и занёс иглу. Нет, всё же, это будоражило похлеще секса. Он вновь облизал губы, засматриваясь на то, как игла всё ближе приближалась к языку брата. Ещё немного и всё будет сделано. Ещё немного и новое различие пополнит их полупустую копилку с ними. Разного цвета волос недостаточно, разных голосов недостаточно, разных повадок недостаточно. Нужно нечто большее. Он сделал прокол и удивился тому, как легко прошла игла. Не сопротивляясь. Так быстро. Если бы он не опомнился, она бы шла всё дальше и дальше, проходя сквозь нижнюю челюсть. На языке уже проступили капельки крови и Осаму сглотнул. Он вставил штангу и, зафиксировав её, прикрутил к ней шарики. Всё было сделано. — Ну и как ощущения? — спросил он у Ацуму, когда тот закончил полоскать рот и принялся рассматривать себя в зеркало, но тут же добавил с издевательской ухмылкой: — Ах, прости, тебе сейчас, наверное, сложновато разговаривать, да? За что был награждён факом, посланным через отражение в зеркале. — Приложи лёд, может побыстрее пройдёт. В этот момент с первого этажа послышался крик матери: — Мальчики, спускайтесь ужинать! И Осаму вновь не смог сдержать улыбки, представляя удивлённые лица родителей, смотрящих на молчаливого Цуму, который не замолкал даже во время ангины. Казалось, приятные бонусы от этого пирсинга всё множились и множились с каждой секундой. Они сели за стол и принялись есть. Впрочем, Ацуму почти не ел, что ещё больше насторожило родителей. — Ацуму, милый, всё хорошо? — ласково спросила мама, внимательно изучая его лицо. — У него просто немного приболело горло, — ответил за него Осаму. — Разве это немного? — она указала на тарелку, с которой едва ли хоть что-то убавилось. — Может, стоит сходить в больницу? — Всё нормально, — Осаму посмотрел на свою быстро опустевшую тарелку, затем на тарелку брата и не раздумывая поменял их местами, тут же начав поглощать вторую порцию. — На самом деле, — шёпотом, прикрывая со стороны Ацуму рот рукой, начал он, — Цуму просто проспорил Рину и теперь вынужден несколько дней молчать и есть только детское питание. Ему так стыдно в этом признаться, что он попросил меня соврать. Услышав это, Цуму пнул брата под столом. — Оу, это правда? — спросила мама, ещё более ласковым голосом, в котором смешались родительские умиление и жалость. На что Цуму оставалось лишь кивнуть с неловкой улыбкой и, наблюдая, как брат ядовито ухмыляется, незаметно послать ему сообщение: «ты ещё за это поплатишься». Спойлер: не поплатится. Он забыл об этом в тот же вечер, пока прикладывал к языку лёд, в надежде уменьшить отёк, и продолжал рассматривать своё отражение. А что же было на следующий день? Погоди… Частично, ты и сам знаешь, если помнишь, но я всё равно расскажу, хорошо? Так вот, они подходили к школе и Осаму тогда нахмурился, глядя на Ацуму, после чего сказал: — Меня раздражает твоя способность адаптироваться. — Ты хотел сказать «поражает», — с улыбкой поправил его брат. Отёк ещё не спал до конца, но даже так он умудрялся говорить, словно его и не было вовсе. Лишь в редкие моменты случайно шепелявя и тут же уводя разговор в другое русло, чтобы все вокруг подумали, что им лишь показалось. — Да нет, — проговорил Саму, открывая дынную булочку, и переступил порог школы. В тот же момент множество глаз обратили на него и вставшего рядом Ацуму всё своё внимание. Казалось, что сама школа на секунду превратилась в один большой глаз, пристально изучающий каждого из них. Рассматривающий каждое их движение, словно учёный, вглядывающийся в процесс деления клеток. Осаму едва заметно сглотнул и покосился на брата. Конечно, он был в восторге. Пожалуй, помимо волейбола только столь всепоглощающее внимание приводило его в дикий восторг. Он сделал шаг вперёд и улыбнулся. Все улыбнулись ему в ответ. Он поприветствовал каждого и каждый поприветствовал его в ответ. Он не мог запомнить информацию, которую из раза в раз повторял учитель на уроках, но легко запоминал имена тех, кто смотрел на него с обожанием. Он заводил простые разговоры с такой беззаботной открытостью, что все искренне отвечали ему. Особенно девушки. Они были так очарованы, что действительно верили, что ему на них не наплевать. Возможно, кто-то из них (если не все) даже думал, что у неё есть шанс. Но его не было ни у кого. И Осаму знал об этом как никто другой. Ацуму любил лишь себя в глазах других людей. — У него снова приступ нарциссизма? — флегматично поинтересовался Рин, подошедший сзади. — Надо бы скинуть на школьный сайт те неудачные кадры с матчей, чтобы не зазнавался. — И кадры с тренировок, — добавил Осаму. — Где вы соревновались, он проиграл и… — Включил свою драма квин. Ага. — Кла-а-ас-с, — протянул с улыбкой Рин и тут же опубликовал пост. — Ничто так не радует с утра, как буллинг Цуму. Кстати, доброго утра. — Утречка, — кивнул Саму в ответ. — Ну и как там дела с пирсингом? — невзначай спросил Рин, продолжая наблюдать за салютирующим Цуму. — Быстро ты. — Я удивлён, что другие ещё не заметили, хотя сейчас их заинтересует кое-что другое. Большинство учащихся получили уведомления на свои мобильные и стали с упоением рассматривать подборку фотографий, которую Рин красноречиво озаглавил «ВСЯ ПРАВДА ОБ АЦУМУ МИЯ». — Ты этот пост давно в черновиках держал, да? — Ага, — проговорил Рин с улыбкой, наблюдая, как меняется лицо Ацуму, стоит ему лишь увидеть его. — Рин, — начал Осаму, едва сдерживая смех, — я тебя обожаю. — Я знаю. — Су-на-рин, — Ацуму грозно растягивал слоги и так же грозно приближался. — Хватит меня позорить! — Сложно не позорить того, кто сам постоянно позорится, — ответил он. — А вообще, ты должен быть мне благодарен. Сейчас все с упоением будут рассматривать фотографии с твоими всратыми выражениями лица, вместо того, чтобы заглядывать тебе в рот и отыскивать в нём пирсинг. Который, кстати, запрещён. — Как ты всё так быстро замечаешь? — с недоверчивым прищуром спросил Ацуму, но тут же улыбнулся, мельком показал язык и игриво вздёрнул брови. — Секси, скажи? Саму предложил. Сказал, что так я буду выглядеть ещё круче и не соврал. Рин бросил едва заметный взгляд на Осаму и вновь взглянул на Цуму. — Ты похож на девочку-фанатку, повторяющую за рок-звездой. — Эй! — он хотел было возмутиться, но прозвенел звонок и Рин нехотя поплёлся в свой класс. — Нам тоже пора, — проговорил Саму, хлопнув его по спине, и пошёл вперёд. Школьные коридоры постепенно пустели, но множество глаз всё равно продолжали неустанно следить за тем, как они шли к своим классам не торопясь, желая растянуть мгновение, желая не расставаться ни на секунду. Осаму встретился взглядом с парочкой ребят и слегка нахмурил брови. Иногда ему казалось, что все в школе знают о том, как он по вечерам душит и вдалбливает Ацуму в нижний ярус их двухъярусной кровати. Возможно, поэтому они так неустанно наблюдают? Поджидают момент, когда они ошибутся, когда раскроются и пасть общественного презрения и отвращения захлопнется, поглотив их. — Не валяй дурака, — флегматично сказал Осаму, заходя в свой класс, оставляя Ацуму с дурацкой улыбкой на лице позади. Он не смотрел на него, но точно знал, о чём тот думал, ведь думали они об одном. Каждое расставание, пусть даже на час, ещё с самого детства ощущалось, как нечто неестественное и до жути болезненное. Словно от тебя отрезали половину. Наживую. Без наркоза. С литрами спиртовых антисептиков, которые прожигали место среза. Хотелось послать всё к чёрту и вцепиться в Ацуму до хруста костей, но вместо этого Осаму лишь прошёл по классу, сел на своё место и стал отсчитывать секунды до конца урока. Оставалось 2880 секунд. Когда прозвенел звонок, он оживился, но вставать не торопился, делая вид, будто был действительно заинтересован сегодняшней темой, до тех пор пока учитель не покинул класс. — Эй, Осаму… — начал какой-то одноклассник, но он его даже не заметил. Он смотрел на Рина, который с равнодушным лицом приманивал его, словно домашнюю зверушку. — Саму-Саму, — приговаривал он, а после достал мясную булочку и бросил её подходящему Осаму. — С чего вдруг такая щедрость? — О, нет-нет. У кого-то в соседнем классе был день рождения. Я просто стащил для тебя остатки, — проговорил Рин с лёгкой улыбкой и добавил: — Пойдём поговорим, пока нет Ацуму. Они шли по тем же заполненным коридорам, но теперь лишь редкая пара глаз обращала на Осаму своё внимание. Это было ожидаемо. Без Ацуму рядом он и сам едва ли ощущал себя полноценным человеком. Как он там любил говорить? «У других “мы” это “мы”, у нас “мы” — это “я”!» Какая убийственная логика. Значит, по отдельности никто? Осаму нахмурил брови. Иногда ему всё же хотелось и самому по себе быть «я». — Не думаешь, что это как-то рисково? — спросил Рин, вырвав его из размышлений, когда они оказались подальше от чужих глаз и ушей, в учительской кладовке. — Я имею в виду, сколько ещё ты сможешь дурить его словами о том, что так он будет круче смотреться, предлагая все эти затеи с изменением внешности? Тем более что сам в ответ на такое не соглашаешься. Так ты тогда сказал, помнишь? Нет? А я вот помню. У тебя тогда было такое серьёзное лицо. Знаешь, мне иногда казалось, что среди всех этих людей с их навязчивым дружелюбием и приторной искренностью, только ты один и понимал нас. Только ты и видел нас настоящих. Я не шучу. Ладно, давай продолжим. — Ну и что ты предлагаешь? — спросил Осаму, недовольно облокотившись на стену. — Есть идеи получше? Почему я что? Рано ещё. Мы же только в самом начале. Не торопи события. И не перебивай. Сам же попросил всё рассказать с начала. Так вот. — Нет, но всё равно… — начал было Рин, но Осаму поспешно прикрыл ему рот. Он близко. По школе раздавалось множество звуков каждую секунду, множество шагов отдавались гудящим эхом по всему зданию и было бы сложно выделить среди них какие-то конкретные, но Осаму мог. Среди прочего шума эти шаги он всегда слышал так, словно они были единственными во всём мире. Он даже мог прочитать по ним мысли. Ацуму недоволен. Даже рассержен. Он зашёл в класс к Осаму, но его там не оказалось и какой-то внимательный, отзывчивый одноклассник наверняка подсказал, что тот куда-то ушёл вместе с Рином. Чёрт. Вот это рисково. Думай. Думай. Думай. Что сделать? Притвориться, что они с Рином поссорились? Но он в жизни в это не поверит. Осаму лихорадочно огляделся, всё также зажимая рот Рину рукой, и взгляд упал на коробки с какими-то журналами. Точно, они же в учительской кладовке! Шаги неумолимо приближались. Осаму указал Рину на коробки и убрал руку. Затем стряхнул с них пыль и потянулся, чтобы взять одну, когда дверь распахнулась и на пороге появился Ацуму. Улыбающийся и особенно яркий, благодаря тёплому свету коридорных ламп позади него. — Ну и что это вы тут делаете? — спросил он настолько беззаботно, что любому бы показалось, что всё хорошо, но Осаму знал, что это не так. Он чувствовал бушующую в нём ревность, как свою собственную. Всем своим видом он словно бы говорил: «Как ты посмел оставить меня? Как ты посмел делать что-либо без меня? Как ты посмел говорить без меня? Как ты посмел существовать без меня? Осаму, ты забыл? “Мы” это “я”». — Помогаем учителю, разве не видишь? — ответил Рин, поднимая коробку. — Хочешь тоже? Он говорил так спокойно, так равнодушно, словно этого ядовитого напряжения, заполнившего всю кладовку, не было вовсе, хотя Осаму знал: одно неверное слово, одно лишнее движение, один крохотный взгляд и Цуму слетит с катушек. — Давай, — начал Осаму, так же поднимая коробку, — может, тогда он сжалится над тобой и поправит твои оценки, — он издевательски ухмыльнулся и прошёл мимо брата. — Мне кажется, даже если он будет помогать целый год каждому из учителей, это его не спасёт. — Хм-м-м, — задумчиво протянул Саму. — И то верно. У него есть всего одна клетка мозга и та думает об одном только волейболе. — Эй! — возмутился Ацуму. — Да я поумнее вас двоих буду! Разве не помните, какое я место на промежуточных занял? — Не делай вид, что если ты сам это забыл, то и мы тоже, — проговорил Рин и ухмыльнулся. — У меня так-то все твои рейтинги зафиксированы и только и ждут того, чтобы оказаться на школьном сайте. Вот так. Спокойно. Медленно. Усыпить его бдительность повседневными разговорами, чтобы он расслабился, чтобы забыл. Хотя бы на время. Осаму едва заметно покосился на Цуму, который так же решил схватить какую-то коробку и последовать за ними, и совсем незаметно выдохнул. — Так, к кому это? — спросил он и посмотрел на Осаму. — Саму? Саму тут же посмотрел на Рина. — Рин? А Рин лишь дальше смотрел вперёд. — Вроде учителю литературы. — Вроде? То есть, ты не знаешь? — уточнил Цуму. — Меня попросил какой-то третьегодка, но я перестал вслушиваться после слов «дополнительный балл», — ответил Рин, зевая. Ацуму резко остановился и расслабил руки, отчего коробка с грохотом упала на пол. — Какого чёрта? Так и скажи, что тебе просто приспичило поиздеваться над нами! — Почему над вами? Только над тобой, — Рин поставил коробку на пол и быстро достал телефон. — Скажи «сыр», Цуму-Цуму. Он уже хотел броситься на него, но прозвенел звонок и с лисьей улыбкой Рин скрылся за дверьми своего класса. Цуму громко цыкнул языком, затем чертыхнулся, почувствовав в нём резкую боль, и понёс коробку обратно. Саму, подняв коробку Рина, так же вернул её и свою на место и хотел было пойти в класс, но Ацуму захлопнул дверь прямо перед его носом. — Если ты думаешь, что я не знаю, когда ты врёшь мне, то ты очень глубоко ошибаешься, Осаму. Разве ты забыл? Ты это я, — сказал он и схватил его за горло. Его карие глаза в этой плохоосвещённой комнатке горели так ярко, как ни на одном волейбольном матче под бесчисленным множеством ламп. Но всё, что Осаму в них видел — бесконтрольная одержимость самим собой. Мы одно целое. Ты не можешь делать того, чего не делаю я. Ты не можешь говорить того, чего не говорю я. Ты не можешь идти туда, где нет меня. Его безумный взгляд за него говорил всё то, что когда-то он уже успел произнести вслух. Ревностная ярость бушевала в нём всё сильнее и сильнее. Осаму чувствовал, как она закипала под его кожей, пока Ацуму сжимал руку на его шее. Это уже раздражало. Чем дольше он смотрел в глаза брата, тем больше замечал в них возбуждение. Он старший. Он главный. Он определял, что «мы» это «я», но его часть в этом общем «я» всё равно была больше, важнее, а Осаму был лишь отражением его отражения в зеркале. И пока Ацуму так упивался самим собой, ныряя с головой в одержимость, Осаму не уступал, давая поглотить себя ненависти. — Заткнись, — процедил он и так же схватил брата за горло, резко впечатав его в стену, отчего Цуму прикусил язык и зашипел от боли. — Всё командуешь и командуешь. Тебе напомнить, кто из нас двоих тут правитель? — Осаму сжал его горло. Столь сильно, что Ацуму невольно прохрипел. Он чувствовал, как его глотка пытается втянуть в себя хоть каплю воздуха, но у неё не выходит, и даже не думал ослаблять хватку. Вместо этого Осаму лишь сильнее прижал брата к стене и вставил колено между его ног. Даже едва соприкасаясь с его брюками, он чувствовал, как член Ацуму начинал эрегировать. — Если ты думаешь, что я помогу тебе с этим, то ты глубоко ошибаешься, Ацуму, — проговорил он с презрением, посильнее сжал его горло и как бы невзначай надавил на уже явно выпирающий член, после чего наконец отпустил. Ацуму, тяжело дыша, сполз по стене и тут же полез расстёгивать ремень и брюки. — Не забывайся. Не ты ли говорил, что «мы» это «я»? — сказал Осаму и ушёл. Он шёл по опустевшим коридорам, даже не думая о том, чтобы пойти на урок. Не сейчас. Не в таком состоянии. У него не было желания видеть все эти пустые замыленные лица. Лица, полные желаний узнать, что случилось, полные жажды насладиться чужой, ненормальной драмой, которую они так старательно прятали за напускным сочувствием и волнением. Нет, только не туда. Он зашёл в самый дальний туалет, в конце корпуса, который будто бы поместили туда специально для того, чтобы школьники временами выпускали в нём свой пар. Подошёл к раковине и окатил лицо ледяной водой несколько раз. Нужно было успокоиться. Но стоило лишь поднять свой взгляд, увидеть собственное отражение, как новая волна зудящего раздражения разлилась под кожей. Ацуму. Ацуму. Ацуму. Его безумные глаза смотрели из зеркала сверху вниз. Послышался треск и отражение покрылось трещинами. Я не заметил тогда, как кулак ударил по нему. Даже сейчас, вспоминая тот момент, ничего не вижу. Секунда и вот уже зеркало осыпалось в раковину. Было так шумно. Этот звон битого стекла заполнил собою весь туалет, но никто так и не пришёл. Хотя, на деле, собственные мысли казались тогда гораздо громче. Знаешь, как бывает, когда заедает какая-нибудь песня, из которой ты помнишь лишь одно слово, и оно начинает крутиться по кругу из раза в раз? Из раза в раз. И ты не можешь это остановить. Вот, всё повторял это «я», пока в голове вертелись одно «мы», и не понимал, кто этот «я». Когда прозвенел звонок, Осаму ещё сидел там, прижимая к руке туалетную бумагу. В медпункт идти не хотелось, заподозрят ещё чего, а там и до наказания недалеко. Впрочем, перспектива оказаться отстранённым от уроков и волейбольного клуба на секунду показалась ему заманчивой. Злость на Ацуму ещё пульсировала у него в венах. Но стоило ему лишь подумать об этом, как дверь открылась и показался Рин. Кстати, что ты там забыл? Не скажешь? Ла-а-адно. — Что, всё-таки не поверил? — спросил он, попивая сок и бросая ему в руки пачку пластырей. — Это было ожидаемо. Всё-таки мы знаем друг о друге всё, — ответил Саму, наклеивая пластыри. Рин демонстративно закатил глаза. — Отвратительно. А после присел рядом, наблюдая за тем, как раны исчезают за телесной тканью, на которой вскоре проступают маленькие пятна крови, и Саму усмехнулся. — Не думал, что ты из тех, кто носит с собою пластыри. — Я и не носил. До тех пор пока с вами не познакомился. Был как-то случай, — начал он и сделал глоток сока, — когда вы на тренировке подрались, помнишь? Хотя да, тут надо конкретнее. Ты тогда хорошенько Ацуму отделал, и царапины, и кровь из носа, и вырванные волосы, а на тебе ничего кроме мелких синяков. Так вот, я в тот день хотел свалить пораньше, втихаря пошёл в раздевалку, а там Ацуму по нашим сумкам роется, пластыри ищет. Он выглядел тогда та-а-ак забавно, — протянул Рин с улыбкой. — У меня даже фото осталось. — А ты, оказывается, и о нём заботишься. Он задумчиво помолчал, глядя Осаму в глаза, и вновь улыбнулся. — До поры до времени.        В тот день Осаму вернулся домой первым. Родителей не было, а на столе лежала записка, где аккуратным женским почерком было написано: «Ваш дурак-отец забыл про годовщину! Так что мы уехали отмечать её в двойном размере. Вернёмся через пару дней. Еда в холодильнике!! Целую, не скучайте» «Это плохо», — подумал он, доставая из холодильника онигири, поднялся наверх и на секунду замер. В доме было удивительно тихо. Настолько, что могло показаться, словно в нём никто никогда и не жил. Словно все следы людского пребывания в этом месте в один миг бесследно и безвозвратно исчезли. Осаму бросил сумку на пол и невольно посмотрел на время. Прошло всего пару часов, а ему казалось, что он не видел брата целую вечность. И с каждой секундой нахождение вдали от него походило на пытку. С него сдирали кожу и выворачивали наизнанку каждый орган. Его резали на части и части на части, будто надеясь отыскать в нём что-то. Это чувство свободы и одиночества было таким отвратительно непривычным, что хотелось, чтобы оно поскорее закончилось. Вернись ко мне. Я скучаю. «Мы» это «я», помнишь? Мы должны быть вместе. Только вместе. Вжимаясь. Вгрызаясь. Неразрывно. Люди не могут жить без своего отражения. Люди не могут жить лишь с половиной «я». «Мы» не можем. Он снова замер, прикованный к часам. Секунда шла за секундой, превращаясь в минуту, пока Осаму старался рассчитать, сколько осталось до прихода Цуму. Он пытался представить весь его путь. Закрывал глаза и воображал настолько реалистично, что забывался. Ему казалось, что он только идёт со школы, обмениваясь ничего не значащими фразами с одноклассниками. На его лице сияла улыбка, но внутри по-прежнему клокотала ревность и жажда. Они ещё не закончили. Он хотел вернуться. Хотел вновь увидеть. Хотел прикоснуться. Он ускорил шаг, не замечая зазывания одноклассников, и уже совсем скоро был на пороге своего дома. Осаму открыл глаза. — Я вернулся-я-я, — с заметным раздражением и нетерпением протянул Ацуму. Сквозь приоткрытую дверь их комнаты, было слышно, как он снимает обувь, проходит внутрь и удивлённо осматривается, пока не находит записку. — Эй, Саму, только посмей всё за вечер съесть! — крикнул он с кухни и Саму раздражённо цыкнул. Ещё минуту назад он так жаждал его появления, но теперь само присутствие Ацуму в доме казалось на редкость удушающим. Осаму плюхнулся на нижний ярус кровати и стал сверлить взглядом деревянные перекладины. Ему хотелось только вновь сжать свою руку на его шее и слышать его гортанные хрипы, так и умоляющие душить посильнее. — Эй! — громко сказал Ацуму, появившись в комнате. Он скинул свою сумку рядом с сумкой Саму и склонился над ним. — Какого чёрта ты меня игнорируешь? Иногда Осаму действительно ненавидел его. За то, что он посмел считать себя главным. За то, что он посмел считать себя лучшим. За то, что он посмел забирать себе их общее «я». В своей слепой одержимости он заходил настолько далеко, что был готов сожрать Осаму без остатка. Проглотить его по частям, чтобы навсегда стать единым целым. Но всё же он этого не делал. Не потому что не мог, а потому что больше, чем слиться воедино, он жаждал только смотреть на себя каждый день. Осаму знал об этом. С самого детства он чувствовал на себе этот неустанно поглощающий его взгляд. Интересно, когда же всё пошло не так? Он попытался припомнить, но Ацуму пнул его в бок. — Слушай, когда я с тобой разговариваю! — «Я»! «Я»! «Я»! Не слишком ли много «я» для того, кто вечно твердит, что мы одно целое? — проговорил Осаму и так же пнул брата, но посильнее, после чего поднялся с кровати. — А, Ацуму? Не находишь? — спросил он с улыбкой, надвигаясь на него. Когда же Ацуму невольно уткнулся в стену, Осаму ударил в неё кулаком, всего в сантиметре от его головы. Раны от осколков зеркала вновь раскрылись и он содрал старые пластыри. Какое-то время Осаму равнодушно смотрел на стекающую по костяшкам кровь, делая вид, что не замечает одновременно взволнованный и возбуждённый взгляд Цуму, а после протянул ему руку: — Давай. Слизывай. Ты же этого хочешь. Ацуму сглотнул и облизал свои губы. От одного только вида крови Саму все его внутренние органы сводило судорогой от возбуждения. А как только он прикоснулся к ней языком, ему показалось, что он сошёл с ума. Прикрыв глаза дрожащими веками, он слизал всё без остатка и присосался к порезам, словно изголодавшийся вампир. Но он не вампир и у него нет клыков, чтобы добыть ещё крови. — И это я ещё ненасытный, — проговорил Осаму, глядя в его полуоткрытые, затуманенные глаза. — Грёбанный извращенец, — он резко вырвал свою руку из его хватки и взял его за горло. — Как будто ты не такой же, — усмехнулся в ответ Ацуму и тут же издал глухой хрип. Осаму сильнее сдавил его шею. Каждый раз, как он душил брата, он надеялся хотя бы раз увидеть в его глазах страх, боль или ужас. Он хотел увидеть в них веру в то, что Осаму может убить его. Что ещё одна лишняя секунда, которую он себе позволит, может привести к его смерти. Но из раза в раз он видел лишь нарциссическое обожание и возбуждение. Сожми крепче. Сожми сильнее. Сделай так, чтобы я оказался на грани и перед самым обмороком запечатлел своё, наполненное ненавистью и страстью лицо. Покажи мне больше меня самого. Умолял Ацуму, а Осаму не мог ему отказать, ведь Ацуму был прав — ему всё это тоже нравилось. Он ослабил хватку и другой рукой потянулся к его губам. — Нельзя же, — проговорил озадаченно Цуму. — И что? — флегматично бросил Саму, неотрывно глядя ему в глаза. — Если что-то случится, — начал он, запуская ему палец за щёку, оттягивая её так, чтобы можно было разглядеть и зубы, и розоватый, влажный язык с поблёскивающим на дневном свету пирсингом, — я стану твоим языком. — Ха! — усмехнулся Ацуму и на его лице проявился невиданный восторг. — Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы завести меня ещё больше, Саму. — Конечно, знаю, Цуму. Я всё о тебе знаю. Мы же одно целое, — сказал он, вновь сжал в руке его шею и поцеловал. Напористо и грубо, словно это был не поцелуй, а акт поглощения. Он намеренно задевал пирсинг, отчего по языку Цуму проходили болевые разряды, словно кто-то бил его током. Но ему это нравилось. Он хотел больше, сильнее, жестче. И Осаму разделял его чувства. — С..с..саму, — хрипло выдыхал Ацуму прямо в поцелуе, словно наполняя Осаму его собственным именем и призывая, призывая, призывая. Осаму чувствовал, как не в силах терпеть Ацуму опускал руки вниз, расстёгивал ремень и готовился расстегнуть надоедливые брюки, но он не давал это сделать. Он бил его по рукам и сквозь брюки сжимал его эрегированный член, зная, что от этого он будет изнывать ещё больше, ещё сильнее. Он будет жаться к нему всем телом, он будет вдалбливать свои бёдра в его руку, лишь бы Осаму не просто дразняще сжимал его член. Лишь бы он сделал что-то большее. Но Саму продолжал дразнить Цуму, желая растянуть его мучения. Желая показать, кто здесь главный. Он сильнее сжимал руку на его горле, чувствуя, как от этого ещё больше пульсирует его член. Он проводил пальцем по его головке, замечая, как в том месте постепенно образуется пятно. Уже совсем скоро, но он не позволит. — Будь хорошим мальчиком, — проговорил он, глядя ему в глаза. — Саму… — взмолился Цуму. — Никаких рук, — сказал он, замечая, как руки Ацуму потянулись за спину. — Или до конца года в тебе побывают только твои собственные пальцы. Ацуму недовольно нахмурился и послушал его лишь частично. С вызывающей улыбкой он потянулся руками к его брюкам, но Осаму оказался быстрее. Он развернул их и повалил его на кровать, вдалбливая его порядком обмякшее от возбуждения тело в жесткий матрас. — Что я тебе сказал? — спросил Саму, окатывая Цуму ледяным взглядом, от которого его пробила дрожь. «Дай мне больше», — так и молили его глаза. Осаму слегка нахмурился. Что ж, он и сам уже устал от прелюдий. Расстёгивая свои брюки, он наблюдал, как Ацуму занимался тем же, но в более ускоренном темпе. Такой нетерпеливый и несдержанный. Сейчас он больше походил на гея-девственника, которому наконец посчастливилось осуществить все свои фантазии. И стоило его члену освободиться от надоедливой, натирающей ткани, как он принялся его надрачивать. Конечно, после столь мучительных стимуляций он хотел наконец привести его к кульминации, но разве Осаму мог это позволить? Как и всегда, в минуты приближающегося оргазма Ацуму не замечал ничего, кроме самого себя. Осаму недовольно цыкнул. Он был настолько поглощён собой, что это вызывало зуд под кожей. Казалось, в эти моменты он становился столь эгоистичным, что отбрасывал лишнюю половину, становясь полноценным «я». Осаму так и слышал, как он повторяет собственное имя у себя в голове. Это недопустимо. Он подтянул его к себе, сжимая его бёдра столь сильно, словно готовился их разорвать. Пристроился и стал следить за его раскрасневшимся лицом, выжидая нужный момент. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Осаму облизнул губы в предвкушении. Он войдёт без подготовки, превращая всё тело Ацуму в оголённый нерв, который будет чувствовать лишь его одного. Ещё только мгновение. Ацуму прикрыл глаза, не видя, как в этот же момент на лице Осаму промелькнула ухмылка. Он так резко вошёл в него, что Ацуму невольно вскрикнул. Он хотел кончить, но Осаму тут же сжал в руке его член, зажимая пальцами головку, не давая ему это сделать и расслабиться. Новая дрожь сотрясла тело Ацуму. — Саму! — прошипел он. И Саму ухмыльнулся. — Разве не этого ты хотел? Другой рукой он надавил ему на живот, прощупывая самого себя внутри него. Вот так. Вместе. Неразрывно. Как было всегда и как должно быть. Он на секунду застыл, прикрывая глаза, отдаваясь этому трепетному, всепоглощающему чувству единения и ему вдруг представилось, что никого в этом мире нет, кроме них двоих. Осаму взглянул на Ацуму и видел в его глазах те же мысли, которые, впрочем, быстро вытеснила жажда оргазма. И он нахмурился. Он резко подался бёдрами вперёд, отчего Ацуму невольно простонал. Его пирсинг ударился о зубы и по языку вновь пробежали болевые разряды. Казалось, ещё немного и он сойдёт с ума. — Прошу… — взмолился Цуму. На его глазах начинали проступать слёзы. И Саму равнодушно улыбнулся. Его лицо одновременно излучало невиданный восторг и удушающее презрение. Он облизнулся и сказал: — Не слышу. Посильнее сжал его член в своей руке, а после вновь ударился о его бёдра своими. — Пожалуйста, Саму. Ацуму смотрел ему прямо в глаза и выглядел при этом, как насупившийся ребёнок. Он точно знал, что от него хочет Саму, но взыгравшее упрямство не давало этого сделать. Впрочем, не только упрямство. Это томительное, зудящее ожидание; эта пульсация, распространившаяся, казалось бы, на всё его тело; это ощущение сильной хватки и члена Осаму внутри себя — так приятно сводили с ума, что даже не совсем хотелось, чтобы это заканчивалось. Но всё же он жаждал и большего. По его щеке начала скатываться слеза, но Саму поймал её другой рукой и тут же слизнул, блаженно прикрывая глаза, а затем снова взглянул на Ацуму. — Разве так ты должен просить? Ацуму облизнул пересохшие губы и усмехнулся. — Души меня. Разорви меня. Будь хорошим мальчиком. Ты же этого хочешь, — проговорил он и, прижав Саму к себе, укусил его за шею. — Или я поглощу тебя. Ацуму вернул ему его же слова с таким самоуверенным, самовлюблённым видом, что руки Осаму сами невольно потянулись к его шее. «Как же он бесит», — думал он, вглядываясь в его глаза, наблюдая сквозь них собственное отражение, которое в этом карем омуте больше напоминало самого Ацуму, и сжимал руки на его горле сильнее. Вдалбливал его своими бёдрами в матрас сильнее, словно надеясь и правда разорвать его изнутри. И не мог остановиться. Не хотел. Он чувствовал, как пружины матраса не выдерживали, начиная впиваться Ацуму в спину, отчего тот неустанно извивался под ним. Он видел, как мутнеет сознание в его глазах и это завораживало его настолько, что он, казалось, и вовсе забыл, как это, остановиться? На секунду, Осаму даже подумал, что может, он так его и убьёт? Но волна приближающегося оргазма сбила его с мысли. Саму невольно расслабил руки и Цуму издал хриплый стон, после чего на мгновение замер, сотрясаясь внутри, выплёскивая, наконец, всю сперму наружу и расслабился. Замыленным взглядом, он посмотрел на Осаму, который, тяжело дыша, спускал всё внутрь него, и, всё так же хрипловато, проговорил: — Знаешь, мне кажется, нам не светят нормальные отношения. Царапины на его спине пульсировали, словно маленькие провода, по которым струился ток, и язык, казалось, был готов отвалиться от боли, но он лишь улыбался, продолжая смотреть на Осаму. Тот облизнул пересохшие губы и флегматично ответил: — Знаю. — А знаешь почему? — его глаза вновь искрились игривостью. Осаму нахмурился, но всё же издал вопросительное «ну», отчего Ацуму лишь сильнее заулыбался. — Потому что мы ненормальные. Осаму посмотрел на него с лицом не выражающим ничего и сказал: — Знаешь, когда ты с таким серьёзным видом говоришь такую глупость, ты кажешься ещё тупее, чем есть на самом деле. — Эй! Я же серьёзно. — А я о чём. Ацуму нахмурился и хотел было пнуть Осаму, но тот перехватил его ногу и просто улёгся рядом. — Ты не понимаешь, — начал Цуму, повернувшись набок, и посмотрел ему в глаза. — Они слишком скучные для нас. Они пресные. Они не смогут утолить наш голод, нашу жажду. В нормальных отношениях, нормальным людям нельзя трахаться со своим близнецом. Это для них отвратительно. Но ничто не заводит нас так, как это. И ты это знаешь, — он перевёл взгляд на его шею и потянулся к ней рукой. — А я знаю, что ты думаешь, что можешь убить меня. Но, Саму, — Ацуму нежно взял его за шею и вновь посмотрел ему в глаза, — ты не можешь. Мы одно целое. Ты никогда не сможешь жить без меня. Ты даже существовать без меня не сможешь. Если ты убьёшь меня, то останешься один на один с этой скукой и это сведёт тебя с ума. Сказав это, он зевнул и тут же уснул, не выпуская его из своей хватки. А Саму лишь молчаливо смотрел, как Ацуму безмятежно посапывал. Могло даже показаться, что он сейчас более спокоен, чем обычно, но это были обманчивые ощущения. Он следил за размеренным дыханием брата, неустанно представляя, как оно обрывается. Как его лицо искажается от удушья, от которого он, наконец, чувствует страх. Как в его глазах запечатляется образ смерти в виде самого Осаму. Не в виде Ацуму с его серыми волосами, а именно в перевёрнутом отражении него самого. Саму закрыл глаза, продолжая представлять его ужас, и спустя какое-то время так же заснул. Что? Что за улыбка? Снова не скажешь? Как много у тебя, однако, секретов. Я думал, у нас с тобой более близкие отношения. Ладно… Да, давай не будем отвлекаться. Тот разговор случился на следующий день, верно? Всё в том же дальнем туалете… Разбитое зеркало успели заменить и Осаму смотрелся в новое. Он теребил прядь своих волос и вглядывался в их серый свет, который на самом деле никогда ему не нравился. Особенно на контрасте с ярким, приковывающем взгляд, блондом Ацуму. Каждый раз, как он смотрел на него, он не мог не жалеть о том, что доверил выбор краски именно ему. Это ведь была его идея. Внезапная и до ужаса неестественная, но его, а значит он и должен был довести всё до конца, но даже тут Ацуму умудрился перехватить инициативу. Осаму нахмурился и громко цыкнул. — Только это зеркало не разбей. Второй раз может и не пронести, — проговорил Рин, наблюдавший за ним прислонившись к стене. Но Осаму лишь промолчал и повернулся к зеркалу спиной. Удивительно, как первое и едва понимаемое им самим желание отличиться, выделиться было в один момент так легко пресечено Ацуму. Словно он неосознанно, но всё-таки чувствовал его возрастающее желание отделиться, обрести своё «я» и не мог позволить ему проявиться в полной мере. Он сказал тогда, что ему понравится, что серый будет круто смотреться. Но Осаму не понравилось. Этот грязный серый цвет напоминал ему обратную сторону зеркала. Сторону, про которую все забывают, на которую никто не смотрит и которая никогда не сравнится со своей сияющей половиной, способной так точно всё отражать. Осаму невольно вновь посмотрел на своё отражение, в котором видел лишь Ацуму, и сжал кулак. Иногда ему действительно хотелось быть единственным, быть самим по себе. Самому решать, что делать, что говорить и с кем. — Тогда ты можешь просто убить его, — уже залипая в телефон, скучающе сказал Рин, словно вторя его собственным мыслям и подумал «шутка», но забыл произнести об этом вслух. Осаму тоже подумал «шутка», но, вновь представляя наполненные ужасом глаза Ацуму, задумался об этом как о реальном предложении. Рин оторвался от телефона, взглянул на него и едва заметно улыбнулся. — Знаешь, — начал он протянуто, — я как-то читал, что в древности ходило поверье: если хочешь заполучить мудрость, силу и бесстрашие своего врага, то нужно съесть органы, соответствующие этим качествам. Мне кажется, у вас что-то похожее. — Разве это нелогично? Если у тебя получилось убить его, значит он не такой и сильный. Зачем его есть? Рин лишь пожал плечами и ухмыльнулся. — Это ты тут у нас профессиональный едок, а не я. Но, возможно, — он задумчиво посмотрел вверх, — тут и правда принцип, как с обычной едой. Мол, ты ешь не чтобы перенять чьи-то способности, а чтобы дополнить ими свои. Он посмотрел на Осаму, но тот полностью потерялся в своих размышлениях. Может, и правда? Ненормальная мысль. Но если они оба и так ненормальны настолько, насколько утверждал Ацуму, то ничего странного в ней нет. Наоборот, оглядываясь назад, сейчас она казалось даже более нормальной, чем любая мысль до неё. Быть может, поэтому их всюду и сопровождал этот неутолимый голод, это желание забраться друг другу под кожу, задушить, разорвать, проглотить. Осаму вновь посмотрел на своё отражение и открыл рот. От всех этих мыслей ему на мгновение показалось, что у него чешутся зубы. Он закусил свой палец, в надежде избавиться от этого навязчивого желания вгрызться в шею Ацуму, но это не помогло. — Неужели, ты настолько оголодал? — произнёс Рин с деланным удивлением и Осаму на секунду показалось, что тот еле сдерживал улыбку, а после кинул ему парочку онигири. — Не мучай себя. — Откуда такая щедрость? — поинтересовался Саму, в мгновение открыв их и начав есть оба сразу. — Надо же поддержать лучшего друга, когда он сходит с ума из-за того, что трахается со своей точной копией. — Я думал, в этом доме издеваются только над Цуму, — усмехнулся он. — Иногда надо и тебя в тонусе держать, Саму-Саму, — лисья улыбка расползлась по его лицу. Прозвенел звонок, он похлопал Осаму по спине и сказал, уходя: — Если понадобится спрятать труп, я всегда на связи. Конечно, это была ещё одна шутка. Ха? Так ты теперь ещё и посмеиваешься. Замечательно. Твои «прости-прости» тут не помогут. Может, я что-то упустил? Или ты сам хочешь рассказать, как было? Нет? Вот и помалкивай. Мы уже движемся к концу. Так вот: Осаму подумал, что это очередная шутка, однако мысли об убийстве не покидали его головы. Они ужасали и возбуждали. Порой он просыпался ночами от снов, в которых он душил Ацуму, и руки рефлекторно продолжали сжимать воздух. Он смотрел на то, как мирно он сопит под боком и думал о том, что всего одно действие — накрыть лицо брата подушкой — отделяло его от обретения полноценного «я». Однако, стоило ему лишь попытаться потянуться к подушке, как в его голове эхом раздавался голос: «Ты никогда не сможешь жить без меня». Он вспоминал все краткие моменты их расставаний, эту пугающую тягу тут же прижаться друг к другу настолько, что у их одинаковых тел не останется иного выбора, кроме как срастись, это всепожирающее чувство пустоты, когда его нет рядом, и боялся даже представить, что будет, когда он исчезнет навсегда. Осаму вздохнул, вставая с кровати, умыл лицо холодной водой, и посмотрел на своё отражение. И всё-таки когда же всё пошло не так? Когда он перестал видеть самого себя в зеркале? И видел ли когда-то? Осаму и Ацуму. Ацуму и Осаму. С самого рождения настолько одинаковые, что это приводило в замешательство. Казалось бы, даже у близнецов должны быть отличительные черты, пусть и едва заметные, но их не было и они ходили всегда вместе, словно два зеркала, постоянно отражающие друг друга. Осаму делал то, что делал Ацуму. Ацуму делал то, что делал Осаму. Они начинали и заканчивали друг за друга фразы настолько часто, что в какой-то момент окружающие перестали умиляться и начали сторониться. Но, знаешь, оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что когда-то всё было немного по-другому. Когда-то мы всё же отличались, но лишь для самих себя. Ты помнишь? Детские фотографии у нас в доме. На самых старых ещё видно, что когда-то наши чёлки смотрели в одну сторону. Но всё изменилось, когда наши родители решили, что это слишком неправильно и безответственно не различать нас, а потому начали зачёсывать их на разные стороны. И самым ужасным в этом, пожалуй, стало то, что мы, будучи детьми, очень быстро перестали замечать нашу разницу. Мы забыли про неё. Каждый раз, как я смотрел на него, мне казалось, что я смотрю на своё отражение в зеркале. Я поправлю чёлку и другое «я» поправит. Я улыбнусь и он улыбнётся. Поначалу это казалось забавным, но сейчас… Быть может, если бы они не старались сделать нас разными для них самих, мы могли бы стать разными для самих себя? Впрочем… я отвлёкся. Давай продолжим. Осаму смотрел на своё отражение, но не мог перестать видеть перед собой Ацуму. В голове пролетали воспоминания, где они повторяли друг за другом каждое движение, каждое слово и даже едва уловимое движение глаз — всё было повторено в ту же секунду. Это была лишь игра, но со временем она переросла в нечто большее, отчего Осаму невольно задавался вопросом: кто из них кто? Он это я или я это он? Но всё решилось очень просто, когда Ацуму с самодовольным видом ударил себя в грудь кулаком и впервые сказал: «”Мы” это “я”!» — Ну и чушь, — проговорил Осаму в своё отражение. — Ты о чём? — спросил Ацуму, зевая. — Ты никогда не задумывался, когда всё это началось? — И об этом ты думаешь с таким серьёзным лицом, с утра пораньше? — удивился Цуму. — Действительно, «ну и чушь»! Какая разница? Может, мы вообще всегда такими были. С самого, самого начала. И что? — он взглянул на Осаму глазами, в которых полнилось безразличие. Ему действительно было плевать, когда и что пошло не так, ведь для него это «не так» стало самым правильным и желанным исходом. Ацуму улыбнулся: — Какая разница, Саму? Пока мы вместе, всё в порядке. Всё ненормальное нормально и нам не нужно думать о таких мелочах, о том, кто есть кто и прочее. «Мы» это «я». Кажется, в тот момент Ацуму и начал подозревать, что что-то не так. Всё было как обычно, но все эти недоговорки, переглядки с Рином и внезапные вопросы, которых раньше никогда не было, накапливались так быстро, что было невозможно не почувствовать это. Зная Осаму, как самого себя, он и раньше замечал неладное, но вовремя пресекал или же и вовсе понимал, что Осаму лишь играется, как уже было когда-то. Как-то раз, в средней школе, спустя какое-то время после их первого секса, Осаму начал встречаться с какой-то девчонкой из параллельного класса. Узнав об этом, Ацуму хотел перерезать ей глотку, но он не успел — Осаму бросил её, не провстречавшись и недели. Он сказал тогда, что это было скучно и глаза Ацуму просияли от восторга. Всё именно так. Другие люди, как и их отношения, слишком скучные. Они не для них. Но в этот раз всё было по-другому. И каждый из них это чувствовал. Осаму смотрел на Ацуму, благодаря бога за то, что настоящей телепатии близнецов не существовало, пока Ацуму смотрел на Осаму и проклинал бога за то, что её нет. Каждый день был наполнен напряжением. У Саму складывалось впечатление, что он ходит над пропастью по канату — один неверный шаг и он провалится в бездну. Один неверный шаг и его поглотят раньше, чем он вспомнит, какого это быть одним «я». Он чувствовал, как Ацуму всё пристальнее наблюдал за каждым его движением, за каждым его шагом, за каждым взглядом. Стало невозможно отлучиться даже на минуту и единственным временем без Ацуму стало время уроков, но как только звенел звонок, он уже был у его класса и махал ему рукой с улыбкой во всё лицо. Он душил его одним своим присутствием так же, как сам Осаму душил его во время секса. Это раздражало. Впервые за все эти годы, мысль о том, чтобы остаться одному, перестала вызывать в нём чувство неестественности и отторжения. С каждым днём, глядя на Ацуму, он всё сильнее жаждал этого. Я жаждал этого. М? Да, теперь, думаю, можно перейти на «я». Почему ты так улыбаешься? Мне начинает казаться, что ты ждал этого даже больше, чем я сам. Ладно-ладно, я продолжаю, но то, что произошло дальше, я знаю лишь отчасти. Не хочешь поделиться подробностями, как прямой участник событий? Рассказать, как всё началось? Нет? Что ж, тогда опустим это. Звонок только прозвенел, но я уже смотрел на двери класса, ожидая увидеть там Цуму, однако его там не оказалось. Это было странно. До жути странно. Он не отходил от меня на протяжении недели, отчего его отсутствие вновь начало казаться чем-то неправильным. Настолько, что у меня зачесалось под кожей. Я должен был знать, где он. Я должен был быть с ним. Мы должны были быть вместе. Я зашёл к нему в класс, но его там не оказалась. Поспрашивал одноклассников, но все говорили только о том, как он резко сорвался куда-то. Все думали, что он пошёл ко мне, и даже не могли предположить иное. Я шёл по коридорам, ловля удивлённые взгляды. Они следили за каждым моим шагом, словно видели впервые, словно забыли о том, что мы с Ацуму не пришиты друг к другу. Да и я и сам успел забыть. Чувство пустоты рядом разрасталось, заполняя пространство. Я шёл и думал. У меня была одна мысль. Одно предположение, в которое мне не хотелось верить. Я знал, что это может случиться, но всё же надеялся, что до этого не дойдёт. Ещё одним человеком, к которому Ацуму мог так резко сорваться был ты, Рин. И я слишком поздно осознал, что он действительно чувствовал в тебе угрозу. Тогда мне казалось, что раз мы не виделись неделю, если, конечно, исключить тренировки, на которых Ацуму так же присутствовал, всё обойдётся, но это был самообман. С самого начала, с самого нашего рождения было ясно, что ничего не обойдётся. Что и я, и он будем во всех видеть угрозу, но больше всего друг в друге. Словно само существование близнецов сводится лишь к жажде каждого из них поглотить другого, провозгласить себя единственным, провозгласить своё «я» единственным. А Ацуму, как ты знаешь, больше всего не любил проигрывать. Рано или поздно, он бы пришёл и за тобой, и за мной, но поскольку, даже несмотря на всю эту необъятную жажду, мы всё равно боимся расстаться и потерять друг друга, он решил сначала прийти за внешней угрозой. Он решил прийти за тобой. Возможно, он даже думал, что ты и есть самая главная угроза. Третий лишний, который знает слишком много и лезет, куда не следует. Что если ты исчезнешь, то не останется ни одного человека, способного разделить нас. И когда я только вошёл в тот дальний туалет, мне на секунду показалось, что у него почти получилось. Что ещё немного и он убьёт тебя. И я замер, не в силах пошевелиться. Как заворожённый, я смотрел на перекошенное от ненависти лицо Ацуму и не мог оторваться. Таким он видел меня каждый раз, когда я душил его. От одной только мысли об этом я не мог сдержать возбуждения. Глядя на него тогда, я понял, почему же он приходил в восторг каждый раз, как я до гортанных хрипов сжимал его глотку. Это действительно потрясающее зрелище. Но всё же его надо было прервать. Я не хотел, чтобы ты пострадал ещё больше. — Как ты посмел! — шипел Ацуму, сдавливая твоё горло в своих руках. Знаешь, твоё лицо в этот момент было на удивление соблазнительным. Это ничего? Эй, не смейся. Всё хорошо? Я рад. Я и не сомневался, что и в тебе есть та ненормальность, о которой всё говорил Ацуму. Иначе мы бы не подружились. Он всё что-то говорил. Обвинял тебя в том, что это из-за тебя я изменился. Из-за тебя захотел стать сам по себе. Глупо, не правда ли? Я смотрел в его глаза и в тот день они были безумнее, чем когда-либо. Казалось, он не остановится ни перед чем, чтобы убить тебя. Ты знаешь, телепатии близнецов ведь правда не существует, но мы жили бок о бок всю нашу жизнь. С самого рождения мы были вместе, словно привязанные друг к другу невидимой цепью. Мы не могли читать мысли, но, отзеркаливая друг друга каждый день, мы выучились их угадывать, чувствовать, понимать. И в тот день Цуму был переполнен такой яростной ненавистью, что я с трудом поверил в неё. Я никогда прежде не видел и не чувствовал подобного. Она разъедала кожу, словно кислота, она пожирала все мысли, словно множество тараканов, и сводилась к простому желанию — разорвать тебя на куски. Я попытался оттащить Ацуму, но он вцепился в тебя настолько сильно, что тащил тебя за собой. Отбивался, пинался, кусался. Со стороны, наверное, это выглядело, как наша обычная драка, но я знал, что если сейчас ничего не сделаю, то всё останется, как прежде, а это было недопустимо. Я поднял взгляд и увидел наше отражение в зеркале. Казалось, мы впервые поменялись местами: он — поглощённый ненавистью, и я — одержимый восторгом и возбуждением от самого себя, которого видел в нём. Я смотрел в зеркало и не придумал ничего лучше, кроме как разбить его и в этот раз я запомнил, как мой кулак ударил по нему. Словно в замедленной съёмке, я заметил, как по отражению расходятся трещины. Каждая устремлялась вперёд, образуя форму осколка, который вот-вот упадёт в раковину или на пол. Я заметил, как одна из трещин отрезала Ацуму голову, другая располовинила моё лицо, но ни одна из них не тронула твоё отражение. Оно образовалось в цельный, продолговатый осколок и упало в раковину, на удивление, не разбившись. Услышав звон, Ацуму вздрогнул и посмотрел на меня. — Какого чёрта?! — возмутился он, но, увидев мерцающие на свету ламп осколки, тут же облизнулся и улыбнулся. Он хотел было потянуться к ним, но я встал у него на пути. — Саму, свали, — проговорил Цуму, хмуря брови. — Оставь его, — сказал я и он нахмурил их ещё сильнее. — Какого чёрта?! — повторил Ацуму и, резко встав, толкнул меня. Я врезался в раковину и раздался новый звон. Ещё несколько осколков упали на пол. — Почему ты защищаешь его? Какого чёрта ты защищаешь его? Ты хоть знаешь, что он натворил? — продолжал он, тыкая мне пальцем в грудь. — Не думай, что я не замечал, как вы шушукались всё это время, пока меня не было рядом. Не думай, что я не заметил, как он начал отравлять тебе мысли. Осаму, я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой. Не думай, что можешь обмануть меня. Ты это я, — сказав это, он вновь ткнул мне в грудь и посмотрел мне в глаза. Даже тогда, он был так самоуверен, что это сводило меня с ума. Я не выдержал и оттолкнул его. Он оступился споткнувшись о твои ноги и упал на пол. — Хватит нести чушь и обвинять всех вокруг. Ты никогда не задумывался, что может быть причина того, что я хочу свалить, скрыта в самом тебе? Хотя стой, не говори, я знаю: нет. Ведь как можно захотеть уйти от такого крутого, прекрасного Ацуму, ни капли не поглощённого самим собой, верно? — я пнул его по ногам и он скривился. — Грёбанный нарцисс, ты даже сейчас меня за полноценную часть не считаешь. Всё якаешь и якаешь без конца. — я схватил его за ворот рубашки, с презрением глядя ему в глаза. — Нам не нужно думать, кто есть кто? А, может, это тебе не нужно? Ведь это ты самовольно решил, что я это ты. Ты сделал меня своим отражением. Так что не надо всё сваливать на Рина. Во всём виноват лишь ты сам. — Ха! Посмотрите-ка, как заговорил, — усмехнулся Ацуму. — Семнадцать лет его всё устраивало и тут на тебе! Не будь дураком, Осаму, и получше присмотрись к тому, кого ты так уверенно зовёшь лучшим другом. Хотя, — он посмотрел на тебя, лежащего без сознания, и, со всей силы пнув меня в живот, встал, — давай я лучше сам покажу, какой он изнутри. Он потянулся к ближайшему осколку, лежащему у его ног. Я видел, как он смотрел на своё отражение в нём и приходил в восторг. Мысль о том, что сейчас он уничтожит единственную преграду, мешающую ему всецело поглотить меня, настолько занимала его голову, настолько возбуждала его, что он не заметил, как я так же успел подняться и взять продолговатый осколок из раковины. Его взгляд был прикован к тебе, но в мыслях он повторял собственное имя. Он сказал: — Я не позволю ему забрать тебя. Я не позволю тебе оставить меня. Это немного расстраивает, но почти до самого конца он не видел во мне угрозы. Даже когда осколок проткнул его лёгкое, даже когда он держал мою руку, проталкивающую его всё дальше, к сердцу, он смотрел на меня с таким неверием и удивлением, словно это было что-то невозможное. И лишь когда из его горла раздались такие привычные слуху хрипы, когда он начал задыхаться и ощущать подступающую слабость, он вцепился в меня нечеловеческой хваткой. Он смотрел на меня с такой яростью и отчаянием, молчаливо вопрошая: как ты мог? Как ты мог предать меня? Как ты мог бросить меня? Как ты мог разделить нас? Мы должны были быть вместе до самого конца. Он сдирал мне кожу ногтями, словно надеясь хоть в последние мгновения забраться под неё. Он вгрызался мне в шею, желая напоследок оторвать кусок плоти и поглотить хоть малую часть. Он чувствовал, как тяжело, оказывается, жевать живое, упругое мясо. Оно тянулось, но так и норовило вернутся на место, отчего Ацуму отдавал все оставшиеся у него силы лишь на то, чтобы сжать челюсти ещё сильнее. Вот так. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Я чувствовал, как в нём пылала жажда поглотить меня полностью. Но я не отставал. Осколок прошёл сквозь его кожу столь легко, даже легче, чем игла для пирсинга сквозь язык, что я невольно улыбнулся. Неужели убийство человека всегда было чем-то настолько лёгким? Чувствуя, как его горячая кровь стекала по моим рукам, по моему телу расплывалась эйфория и я в нетерпении облизнул губы. Я хотел большего. Казалось, что вся жажда, которую мы пытались утолить с помощью секса, наконец, вырвалась наружу, заставляя нас подчиниться одному, вечно неизменному, желанию поглотить друг друга. Я так же вгрызался в его шею, но в отличии от умирающего Ацуму, у меня было больше сил. Оторвать от него кусок и проглотить его не составило особого труда. Когда мясо проскользнуло по моему горлу внутрь, мне показалось, что я впервые кончил без прикосновений. Это было незабываемое чувство. И, глядя в уже совсем затуманенные глаза Ацуму, я знал, что он подумал о том же. У него уже совсем не было сил и с каждой секундой его лицо всё больше бледнело, напоминая школьный мел, но он продолжал оставаться в сознании, не желая расставаться. Он смотрел на меня с обидной ненавистью и всепоглощающим обожанием и тянулся ко мне. — Когда-то это должно было случиться, — тихо произнёс он, едва шевеля губами. — Да, — деланно флегматично ответил я. — Ты не смог бы жить со мной. — Да. — А я не смог бы жить без тебя. — Да. — Но… — он обессилено прислонился своим лбом к моему, — и ты без меня всё равно не сможешь. — Я знаю. Он усмехнулся: — И это я ещё грёбанный мазохист? — Разве я тебя так называл? — Ты так думал. На секунду в воздухе повисло отчаянное, удушающее молчание, отчего я стал невольно прислушиваться, не затихло ли его дыхание, но он проговорил, ещё тише: — Саму. — М? — Поцелуй меня. И я поцеловал. Так удивительно нежно, как никогда прежде. И он, собрав все крохи сил, что у него остались, отвечал мне тем же. Казалось, это был самый ласковый и невинный поцелуй из всех, что у нас с ним были. В нём уже не было желания поглотить друг друга. Наоборот, лишь желание пожить вместе ещё немного. Ещё чуть-чуть. Когда же он закончился, Ацуму посмотрел на меня сквозь полуоткрытые веки и открыл было рот, но сил говорить не осталось. Он лишь хрипло выдыхал воздух, шевеля губами, но мне и этого было достаточно, чтобы понять, что он сказал: — Я люблю тебя, Саму. — И я люблю тебя, Цуму. До самого конца он не закрывал глаза, желая запечатлеть моё лицо в них навечно, но мне показалось, что в своё последнее мгновение он невольно посмотрел мне за спину. На его лице отразился едва заметный ужас. Ты не знаешь, что он увидел, Рин? Саму смерть? Если ты прав, то это печально. Всё же я хотел стать ею для него. Но… да, ты прав. Уже ничего не изменишь. Как ощущения? Знаешь, поначалу я думал, что умру следом за ним. Меня выворачивало наизнанку от одного лишь вида еды. Я думал, что ещё немного и я выблюю все свои внутренние органы вместе с его кровью и плотью. Мне даже казалось, что он таким образом желает вырваться обратно наружу. Но спустя какое-то время мне стало легче. Мы словно, наконец, слились воедино, понимаешь? Хотя да… на словах такое и не передашь. Звучу, как ненормальный? Ха! Кто бы говорил. Сидишь такой довольный, слушая всё это. Впрочем, мне кажется, что сейчас я понял, что он имел в виду, когда с искренним безразличьем спрашивал: какая разница? Он был прав. Какая разница, как ты стал таким? Если ты сам знаешь, кто ты, и тебе это нравится — этого достаточно. И не важно, что подумают другие. Их скучные однообразные жизни не стоят внимания тех, кто жаждет большего. Звучу, как Цуму? Знаешь, после всего, что случилось, это уже не кажется мне оскорблением. Тебе стоит придумать что-нибудь новенькое. Кстати, чуть не забыл. Я хотел поблагодарить тебя, Рин. Спасибо, что был со мной тогда и что остаёшься со мной сейчас. Порою мне кажется, что без тебя всё закончилось бы гораздо хуже. М? Что это за загадочная улыбка? Обычная, говоришь? Смотри мне. Рано или поздно я научусь их различать. Да, я обещаю.