Две недели в октябре

Ладонь соскользнула с перил, и Ямазаки запнулся о ступеньку. Глухой металлический звук удара показался ему громким, настолько громким, что можно было услышать наверху, за железной дверью, ведущей на крышу. Ямазаки навалился на поручень, уткнулся носом в предплечье. Тяжелое, запаленное дыхание разрывало грудь. В горле першило от едкого запаха гари, пропитавшего ткань. Ямазаки сухо сглотнул, посмотрел на уходящую вверх лестницу. Там царил полумрак: аварийное освещение было отключено, кто-то просто перебил проводку внизу. От маленьких окон под потолком толку почти не было — серый вечерний свет едва проникал через грязные стекла. В наушнике затрещало, но не так, как бывает при радиопомехах. Там, откуда вызывали Ямазаки, стреляли. Ямазаки слышал голос Хиджикаты, но мог различить только отдельные слова. Кажется, его спрашивали, добрался ли он до места. Ямазаки оставалось преодолеть два лестничных пролета, чтобы выяснить, нашел он снайпера или нет. Он надеялся, что не ошибся, выбирая из двух возможных точек обстрела крышу заводского цеха. — Еще минуту, — прошептал он, не заботясь, сможет ли микрофон уловить этот невнятный звук. — Сейчас. Ямазаки бесшумно поднялся выше, остановился у проклепанной двери. Замок на ней был сбит, на потемневшем от времени железе выделялись свежие полосы у погнутых скоб. «Он здесь», — возликовал Ямазаки. Оставалось дело за малым — убить того, кто был по ту сторону двери. Ямазаки отошел к стене. Сердце до боли сильно колотилось о ребра не только от усталости. Внутри закипала злость, поднималась большим черным комом с глубины души. Ямазаки стиснул зубы. Больше всего на свете хотелось просто и без затей посносить головы тем, кто сейчас стрелял в его товарищей. Его почти трясло. Ямазаки опустил взгляд на свои руки, он сжимал рукоять меча так крепко, что костяшки пальцев побелели. «Спокойно, — велел он сам себе, пытаясь вернуть ясность мыслей. — Без глупостей». Ямазаки толкнул рукоятью дверь, и та легко поддалась, даже не скрипнув петлями. Он заглянул в открывшуюся щель, в лицо ударил ветер, наполненный запахом дыма, звуком недалекой стрельбы и едва слышными человеческими криками. Вдруг еще теплый осенний воздух стал ледяным. От неожиданности перехватило дыхание. В горло словно сыпанули битого стекла, оно прошло ниже, в легкие и желудок, и теперь резало острыми краями внутренности. Ямазаки поднес ладонь к губам. Он чувствовал вкус крови, но крови не было. Боль и непогасшая еще злость словно взорвались в голове красным туманом. И в этом тумане до странности ясно стала видна фигура человека у края. Он лежал в стороне от входа, скрытый тенью от контейнеров, выставленных на крышу. Сразу и не заметить. Не было больше ни боли, ни страха, даже злость отступила перед всепоглощающим желанием убить. Разрубить на куски. Заставить исчезнуть. Убей. Убей. Убей, - билась кровь в висках, зрение снова заволокло красным. Ямазаки, больше не скрываясь, бросился вперед, одержимый этим желанием. Человек на краю обернулся, теперь был виден прицел, над которым он склонялся все это время. Он бросил что-то в сторону Ямазаки, а сам откатился за контейнеры. Остатков разума Ямазаки хватило, чтобы посмотреть, что покатилось ему под ноги. Это была граната. Круглая, маленькая, как теннисный мяч. Не раздумывая, Ямазаки пнул ее обратно и побежал в другую сторону. Взрывная волна ударила в спину, осколки взрезались ткань и пробили тело. Ямазаки увидел, как темное небо раскинулось над ним, на какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас поднимется к нему, туда, где появлялись первые звезды. Но непреодолимая сила рванула его вниз. Удара об асфальт Ямазаки не почувствовал. Просто в одно мгновение он оказался на земле, а над ним все так же нависало вечернее небо, и на его краю полыхал огонь. Под затылком и шеей стало горячо и мокро. Наушник снова затрещал. — Заки, Заки, что случилось? — спрашивал Хиджиката. Взрыв на крыше должны были видеть все. «Понятия не имею», — отрешенно подумал Ямазаки, не мигающим взглядом уставившись в небо. Он не мог закрыть глаза, даже если бы хотел, он не мог пошевелить и пальцем. Ямазки лежал, пока небо полностью не почернело, став похожим на обугленную мятую бумагу. Что-то мерно пищало, сначала тихо, на грани слышимости, потом все настойчивее, сильнее ввинчиваясь в мозг. И в тот момент, когда Ямазаки показалось, что голова сейчас взорвется от этого нудного звука, к нему присоединился легкий шелест, такой же мерный, но с другими интервалами. Он заканчивался легким металлическим звоном, потом короткая пауза, и снова шелест. Больше всего второй звук напоминал насос. Ямазаки задумался, могут ли быть эти два звука как-то связаны друг с другом. Вслед за звуком появились ощущения. Последнее, что он помнил — жесткий асфальт под собой, теперь он лежал мягком. Еще он помнил, что не чувствовал тела, словно отключились все чувства разом. Казалось, что сейчас они все возвращаются по очереди. Стало интересно, вернулось ли зрение. Вокруг была темнота, но, возможно, следовало попробовать открыть глаза. Яркий свет ударил по ним. Ямазаки не сумел ничего разглядеть, кроме белой вспышки. Вместе с ней пришла боль, как будто свет разбудил все еще спящий разум. Ямазаки не мог понять, где больно, потому что больно было везде. Голова, тело, руки, ноги — все это словно пропустили через мясорубку. Ямазаки закричал. Сначала из горла вырвался только хрип, но через мгновение он уже орал в голос, попробовал приподняться или перевернуться, но голова и тело были крепко зафиксированы в одном положении. Перед глазами появилось расплывающееся пятно с темными пятнами поменьше. К звуку собственного голоса добавился еще один. Кто-то уговаривал его потерпеть. Ямазаки хотел предложить этому кому-то броситься под каток и потерпеть, но не смог выдать ничего связного. Потом послышался еще один голос, раздающий распоряжения. Над лицом Ямазаки замелькали чьи-то руки, кто-то прижал его, чтобы он не дергался. Потом снова наступила милосердная темнота. Врач, пожилой мужчина с устало поникшими седыми усами, приподнял сначала одно веко Ямазаки, потом второе, поводил у него перед носом мизинцем. Лицо его при этом выражало смесь недоверия и обеспокоенности. — Как вы, говорите, себя чувствуете? — спросил он. — Хорошо. — Ямазаки действительно чувствовал себя довольно сносно после того, как во второй раз открыл глаза в больнице. Было ли дело в том, что в него вливали через капельницу, или он на самом деле поправился, Ямазаки не знал. — Когда меня выпишут? — Молодые всегда куда-то торопятся, — неодобрительно покачал головой врач. — У меня работы много, начальник — зверь. Проваляюсь еще немного, лучше мне вообще не возвращаться. — Ямазаки сам не знал, сколько в его словах шутки, а сколько правды. — Иногда лучше потерять работу, чем жизнь. — Врач зашуршал листами его больничной карты. Ямазаки видел, что он нервничает и пытается это скрыть. Стало немного жутко. — Я чем-то болен? — прямо спросил Ямазаки. Врач вздохнул, потер переносицу; на Ямазаки он не смотрел. — Нет, вы здоровы. Почти здоровы. Потребуется еще несколько перевязок, потом снимем швы. Все это звучало неплохо, но чутье подсказывало, что врач темнит. — Это же хорошо? — уточнил Ямазаки. — Как вам сказать? — Врач задумчиво цокнул языком. — Если принять во внимание, что неделю назад вас случайно завезли в реанимацию по дороге в морг, то это выглядит странно. Вы не находите? — Что?! — воскликнул Ямазаки, привставая с кровати. Врач мягко положил руку ему на плечо, подталкивая обратно на подушку. — Ваши травмы были несовместимы с жизнью. — Он снова пролистал карту в начало, показал первую страницу, как будто Ямазаки мог что-то разобрать в кривых каракулях, полных сокращений. — Не может быть, я чувствую себя хорошо, хожу уже третий день. Никаких болей. — слова врача звучали слишком фантастически, чтобы быть правдой. — Может, меня с кем-то перепутали? — Возможно, это единственное разумное объяснение, — кивнул врач. Его взгляд стал острым, недоверчивым. — Пострадавших было много. Вот только у нас был единственный, падавший с высоты. Машина плавно затормозила на светофоре. Обычно Хиджиката останавливался резко, недовольный вынужденной задержкой, но в этот раз сделал исключение. И вообще старался вести машину ровнее. Выписывали Ямазаки со скрипом. Заставили подписать кучу бумажек, выдали такую же кучу рецептов и направлений на осмотры. Врач сказал, что если Ямазаки развалится на куски за порогом больницы, то он не будет нести никакой ответственности. Ямазаки охотно взял всю ответственность на себя, потому что внизу его ждал Хиджиката, который, как известно, ждать не любит. Ямазаки немного съехал в кресле, подвинулся ближе к двери и посмотрел на себя в боковое зеркало. Он не сильно изменился за время болезни. Иногда обычная простуда больше отражалась на лице. Он разве что немного осунулся и казался бледнее, но это могло быть игрой освещения или воображения. — Знаете, — неожиданно сказал он вслух то, о чем думал почти постоянно, — врач сказал, что с моими травмами я должен быть мертв. — Знаю. Это я грузил тебя в машину, — ровно ответил Хиджиката и сильно надавил на газ. Мотор зарычал, недовольный таким неосторожным обращением. — Выглядел ты пости целым, если не считать пробитый череп. Ямазаки передернуло. Он невольно поднял руку и прикоснулся к затылку. Голова была замотана бинтами, поэтому ничего подозрительного он не нащупал, да и не очень старался. Мысль о том, что у него в голове дыра, вызывала тошноту, и сразу начинали неметь шея и все, что ниже. Дальше до самых казарм они ехали в молчании. Выйдя из машины, Хиджиката оперся о приоткрытую дверь и закурил. С наслаждением сделал несколько затяжек. — Когда выходишь? — спросил он. — Хоть завтра, — пожал плечами Ямазаки. — Я в порядке. — Тогда утром на построение, а дальше будет видно, — распорядился Хиджиката. Пока Ямазаки шел прочь, он почти физически чувствовал взгляд, направленный ему в спину. Поздно вечером Ямазаки взял карманное зеркало, ножницы и пошел в умывальную комнату. Отбой пробили час назад, поэтому он не ожидал там никого встретить. Длинное узкое помещение неприятно напомнило больницу белой кафельной плиткой и резким электрическим светом. В кои-то веки Ямазаки был не рад, что горят все лампы. Он зябко поежился. Днем было еще тепло, но после захода солнца воздух остывал быстро, и теперь через щели в окне задувала ночная сырость. Ямазаки подошел к раковине посередине, выложил зеркальце и ножницы, расстегнул рубашку и бросил ее на умывальник рядом. Грудь перетягивали бинты. В таком свете кожа казалась бледнее обычного, так что полосы ткани почти сливались с телом по цвету. Первым делом Ямазаки размотал бинты на голове. Они присохли, так что пришлось сначала намочить, а потом отдирать. Он медленно, через силу прикоснулся к затылку и нащупал засохшую корку. Никакой дыры не было, шрама тоже. Обычная глубокая ссадина, которая уже затянулась. Но ссадины так не кровоточат. Даже теряя сознание, Ямзаки понимал, что под головой лужа крови. Он осторожно поддел корочку ногтем. Под ней оказал гладкая кожа. Срезая узел с бинтов на груди, Ямазаки уже знал, что увидит, когда размотает их. Просто было интересно, вросли нитки или их еще можно вытащить. Маленькое зеркало давало плохой обзор, но было видно, что рубцы, которые должны быть свежими, почти затянулись. Их покрывали засохшая кровь и ошметки бинтов — со спины их тоже пришлось отдирать — но затянувшиеся шрамы, в которые уже врос штопательный материал, разглядеть удалось. Почему-то именно это стало последней каплей. Ямазаки в отчаянии схватился за голову, резко повернулся к зеркалу. — Что со мной такое? — спросил он свое отражение. Отражение молчало, смотрело темными испуганными глазами. Почему-то сразу вспоминались дешевые ужастики про оживших мертвецов. Однажды он работал под прикрытием в одном маленьком кинотеатре, крутившем всякую низкопробную ерунду, и до тошноты насмотрелся разных трэшаков. Ямазаки представил, как встает с футона ночью, ведомый голодом, идет искать жертву, чтобы съесть ее мозги. И, оставшись голодным, выходит из казарм Шинсенгуми на улицы Эдо. Мысль показалась настолько бредовой, что Ямазаки рассмеялся, немного нервно, но искренне. Сердце у него билось, и голод он заглушил ужином в столовой. Ни на кровь, ни на мозги его не тянуло. Взгляд Ямазаки упал на ножницы, поблескивающие на краю раковины. Он взяли их, задумчиво потрогал лезвие — наточено хорошо. Резать горло было бы слишком радикально, но вот руку — в самый раз. Ямазаки сжал один конец ножниц, как нож. Может, стоило сходить за катаной, но он боялся, что его решимость к тому моменту исчезнет. Задержав дыхание, он воткнул ножницы в предплечье левой руки. Из-под лезвия полилась кровь, красные капли ложились на белый фаянс раковины. Ямазаки резко двинул лезвие в сторону кисти. Получился глубокий, но не длинный порез. Такой нужно зашивать, чтобы зажил. Ямазаки открыл холодную воду и сунул руку под нее. Его трясло от холода, боли и переживаний. Зубы он не расцепил, чтобы не стучали. Ямазаки давно понял, что если что-то может пойти еще хуже, то так оно и будет. Дверь в умывальную комнату открылась, и на пороге появился Хиджиката. Он был в юкате, на плече полотенце, белое в зеленую полоску, за щекой зубная щетка. Он неторопливо подошел к Ямазаки, встал у соседнего умывальника и включил воду. Задумчиво посмотрел на розовую воду, стекающую в воронку, на ножницы с разводами крови на лезвии. Потом Хиджиката вытащил щетку и сплюнул зубную пасту. — Хочешь поговорить? — спросил он будничным тоном. — Нет, — честно признался Ямазаки. — На построение все равно как обычно, — предупредил Хиджиката. — Конечно, — согласился Ямазаки. Руку начало сводить от холода. Он закрыл воду и потянулся за бинтами, но Хиджиката его опередил. Отрезал от слишком длинного полотна подходящий по размеру. — Просто считай, что ты везучий парень, — предложил он. — Или проверь, может, теперь ты умеешь летать или лазить по стенам. Нам бы здорово пригодились такие навыки. — Летаю я пока только вниз, — мрачно отозвался Ямазаки. Спокойствие и обыденный тон, которым говорил Хиджиката, внушали надежду, что на самом деле не происходит ничего странного. Что он просто везучий парень.