flowers on your lips.

Солнце еще даже не встало, на кухне не горел свет, но электрический чайник шумно кипел, выпуская пар сквозь аккуратный стеклянный носик. Неоново-синяя подсветка погасла с одновременно раздавшимся щелчком. Кавеха пробила волна холода, и он поджал ноги, сидя на табуретке. Вставать не хотелось. Куда-то собираться и ехать — тоже, но аль-Хайтам вряд ли позволит ему лечь обратно в тёплую постель и пропустить презентацию важного проекта. В ванной тихо журчала вода. Аль-Хайтам принимал горячий душ, пока Кавех, уткнувшись носом и обняв колени руками, сидел и замерзал, совершенно забыв о горячем чайнике. Его разрывало изнутри дурацкое, совершенно необъяснимое чувство. Оно стучалось откуда-то изнутри, поднималось выше, застревая у самого горла, сдавливая. Кавеху хотелось раствориться в воздухе, лишь бы это прошло. — Как ты можешь спать в таком положении? — от Хайтама исходило приятное тепло, говорил он спокойно и тихо, почти убаюкивающе. — Я не сплю, мистер колючка, — Кавех повернул голову. Над столом зажегся светильник, ударив по отвыкшим от света глазам. Оба поморщились. — Хоть бы кофе сделал, — ворчливо пробубнил Хайтам и подошел к столешнице. На его обнаженных лопатках застыли капли воды. Кавех встал и протянул руку. Коснулся кончиком указательного пальца поясницы, провел выше, вдоль позвоночника. Подошел ближе, почти вплотную. Выдохнув и закрыв глаза, он положил голову на плечо Хайтама, прижался к нему, аккуратно обвивая чужой пояс руками. Хайтам дернулся, оперся руками о столешницу, посмотрел через плечо на макушку Кавеха. — Просто постой так молча. Одну минуту. И Хайтам стоял. Молча. Просто ждал, когда Кавех отпустит его и отойдет, тихо извинится, отвернется к холодильнику, а потом сделает вид, будто ничего не произошло. Он всегда так делал, списывая все на свою чрезмерную тактильность и, особенно сейчас, на осень и накатившее чувство одиночества. Хайтам уже не сопротивлялся. Он уже привык. — Не забудь свои наушники, — крикнул Кавех, выползая из комнаты. Сонный, растрепанный, домашний. — Зачем ты опять их брал? — раздраженно ответил Хайтам, стоя на пороге уже в одном ботинке. — Просил же миллион раз. — И повторишь в миллион первый, — парировал он и закрыл за собой дверь в ванну. — Ага, для особо бестолковых придется. Аль-Хайтам прошел в чужую комнату не разуваясь, забрал наушники с захламленного стола, осмотрел пространство вокруг. Все как всегда. Вещи разбросаны по полу, из-под кровати торчали коробки-макеты, на столе куча чертежей и инструментов. Рядом грязная тарелка с остатками вчерашнего ужина и, обязательный атрибут, грязная кружка. Педантичный Хайтам закатил глаза. В квартире было холодно. За окном, стуча тяжелыми каплями по подоконнику, шумел дождь. Очередная осень, со всеми вытекающими прелестями. Очередной сезон хандры и холодных вечеров. — Ты кашляешь, — устало изрек аль-Хайтам, заложив меж страниц веревочную закладку, когда Кавех вошел в кухню. — Прошу прощения, господин мне-нужна-тишина, — так же устало ответил Кавех, подходя к электрическому чайнику. — Кавех… — Просто приболел, ладно? Такое иногда случается с людьми. Аль-Хайтам промолчал. Хмурым взглядом осмотрел соседа с ног до головы и вернулся к чтению. Кавех бесшумно выдохнул, а затем, незаметно для Хайтама, выбросил в мусорное ведро пару лепестков. Иногда, по вечерам, они вместе смотрели фильмы или сериалы, обсуждали происходящее на экране, но чаще всего спорили. Зачем Нэд Старк уехал в столицу, почему Саммер, на самом деле, была права, а Ненси дура, если решила вернуться к бывшему. Кавех плакал над «тринадцать причин почему», любезно предложенной им же «Наной» и даже в конце «Властелина колец». Хайтам, недоумевая, терпел все его эмоции, но от споров не уходил, а наоборот, охотно в них вступал. — Я бы не хотел, чтобы мой мозг разделяли на «рабочий» и «повседневный». Они смотрели «Разделение». Кавех, укутавшись в плед, жался к аль-Хайтаму. Аль-Хайтам жался к подлокотнику в попытке уйти от навязчивого контакта. Ему было интересно происходящее в сериале и совершенно не интересно то, о чем бубнил Кавех. — …умер, представляешь? — Мне нравится идея разделения, — отозвался Хайтам. — Что? — Кавех, наконец, отлип от него, взглянул непонимающе. — Считаешь, лучше не знать своих друзей с работы, не знать, что тебя эксплуатируют и не знать, чем ты вообще занимаешься? А если ты атомную бомбу собираешь? Или биологическое оружие? А может эксперименты на животных? — Успокойся. Я говорю, что нужно разделять личную жизнь и работу. — Но ты не знаешь, кто ты на самом деле. — Зачем мне это знать, если на работе я хочу работать, а личная жизнь — всего лишь помеха. Выудив из-под складок пледа пульт, Кавех нажал на паузу. В комнате стало тихо. Они с Хайтамом смотрели друг другу в глаза. — Ты слышал, что я сказал после этого? — Ты что-то говорил? — Пошел ты к черту, придурок. Дверь в спальню Кавеха громко хлопнула. Серию Хайтам досматривал в одиночестве. Громко играла музыка. Кэйа специально выкрутил колесико громкости на полную мощность, чтобы побесить своего новоиспеченного соседа. Тарталья, сидя на подоконнике, курил тонкие ментоловые сигареты, изредка кашляя от оседающего в горле холодка. По пивным бокалам стекали капли конденсата, которые Кавех то и дело собирал кончиками пальцев. Они собирались вместе каждую третью пятницу месяца, всегда в квартире у Кэйи, всегда пили красное полусладкое и обсуждали насущные проблемы. Так повелось еще с первого курса, с приветственной вечеринки в каком-то дешевом баре, где парни и познакомились. — Я сказал ему, что мой одноклассник умер от ханахаки, а он даже не услышал. — Как будто это в первый раз, — отозвался с подоконника Тарталья. — Мы не обсуждаем, что Хайтам конченый. Это аксиома. — Согласен, — Кэйа кивнул, делая очередной глоток. — Мне кажется, давно пора дать ему по морде. — Я не могу, — выдохнул Кавех. Первые лепестки падисар уже разрывали его изнутри. — Ты снова кашляешь. Кавех сидел в своей комнате, работал над очередным проектом. На столе, среди разбросанных бумаг и различных инструментов, стоял пустой кофейник и пара грязных кружек. Из еды лежала только упаковка крекеров. — Все из-за пыли. На выходных нужно убраться. Сосед стоял в дверном проеме, не решаясь зайти. Мялся на пороге, как пятиклассник разглядывал Кавеха, наблюдал. Смотрел на выбившуюся из-за уха прядь волос и на то, как ловко тонкие пальцы вернули её обратно, как плавно скользил по странице блокнота карандаш, и как хмурился Кавех, зачеркивая очередную строчку с подсчетами. — Ты что-то хотел? Вообще-то, в комнате было довольно холодно. — Чайник, — он указал на стол. — Забирай и проваливай. Мешаешь работать. В два шага дойдя до стола, Хайтам схватился за ручку. Взгляд его упал на бумаги. Под ними, сиротливо выглядывая, лежали смятые лепестки падисары. — Я все думал, — голос в трубке звучал взволнованно. — Ты как-то говорил про своего одноклассника, — повисла тишина. Придерживая телефон плечом, Кавех скручивал в трубочки формы для кексов, которые накануне любезно испек аль-Хайтам. — У тебя все хорошо? — Все супер, Тарталья. Спасибо, что спросил. Кофейник давно опустел и остыл. Лишь на дне, мутным осадком, оставалось немного кофе. — Нам приехать? — Я сам. У Кэйи в девять. Рядом с маленьким чайником лежало несколько нераскрытых бутонов. — Ты… — Закрой свой рот. Хайтам опешил. — Извини, что? — Какого черта ты каждый раз делаешь мне замечания? «Кавех, ты кашляешь, Кавех, ты не убрал со стола, Кавех, ты не закрыл окно». — Кавех, ты… — Вот опять! Что на этот раз? Надел не ту футболку? Кофе в кружке давно остыл. Допивать остатки уже не было никакого желания. Аль-Хайтам, шумно выдохнув, поднялся из-за стола. Развернулся в дверях. — Просто хотел сказать, что ты выглядишь уставшим. Тебе нужно отдохнуть. Кавех рассмеялся ему вслед. Закашлялся. В ладони остался бутон. Пакеты с чертовыми цветами выносились только когда Хайтама не было дома. Сначала Кавех собирал за неделю совсем немного и не чувствовал никакого дискомфорта. Горло просто щекотали чертовы лепестки ненавистных падисар. Позже все стало хуже. Лепестки начали собираться в нераскрытые бутоны, иногда застревали в глотке и мешали дышать, но все же выходили из его рта в пакеты побольше. Он стал выбрасывать их чаще. Совсем невозможно стало где-то через полгода. — Никто не заставляет тебя хамить, но ты все равно продолжаешь, — сказал ему Кэйа, лениво потягивая вино из пивного бокала. — Чего ты добиваешься? Тарталья все также курил на подоконнике, но уже толстые и без ментола. — Сдохнуть поскорее, — честно признался Кавех. — Может так он возненавидит меня и гребаные цветы станут расти быстрее. Они сидели на маленькой кухне, в квартире у Кэйи, вливали в себя вино и обсуждали приближающуюся смерть Кавеха. Это не лечится. Не проходит бесследно, словно никогда и не было. Не вырезается хирургическим путем. Кавех болен и это невозможно исправить. Кавех любит, а любовь убивает. Аль-Хайтам никогда не был дураком и не верил в ложь, но покорно шел на поводу лжи своего соседа. Он чувствовал свою вину за то, что происходило. Сначала Кавех простыл. Тихо кашлял в своей комнате, пил противные таблетки и сиропы в попытках смягчить горло, но все равно кашлял. Потом как будто перестал. Как будто потому что Хайтам все равно слышал, как тот пытается задушить кашель в подушке или стаканом воды. Кавех никогда не пил столько воды. Кавех никогда не разделял мусор на «твой» и «мой». Кавех никогда не врал так часто и так плохо. После простуды началась аллергия. В комнате действительно было довольно пыльно из-за кучи макетов на шкафах и под кроватью, из-за открытого нараспашку окна, из-за того, что работы у Кавеха стало больше. Аль-Хайтам догадывался, но делал вид, что верит. Потом он снова простыл. Точнее: «врач сказал, что у меня бронхит. Хронический.» Какая нелепая ложь. В квартире было тихо и пусто. Дверь в спальню Кавеха открыта настежь, его самого нигде нет. По полу тянуло холодным воздухом и аль-Хайтам поморщился, касаясь его ногами. Его сосед опять не закрыл окно. У Кавеха уютно, но бардак раздражал. «Это творческий беспорядок!» — в голове пронеслось чужим голосом. Действительно. Всего лишь беспорядок. Всего лишь куча бумаги, карандаши во всех возможных местах, линейки, циркули, разводы от кофе на столешнице, как минимум три кружки, одна из которых наполовину заполнена мерзким ледяным напитком. Кавех хорошо прятал улики, которых аль-Хайтам никогда не искал. Просто так получилось. Просто так получилось, что смятый цветок падисары снова сиротливо выглядывал из-под кое-как застеленного пледа поверх постели. Хайтам любил падисары. — Да ладно тебе, что в этом такого. Тигнари пил чай с ромашкой, пока Кавех, сидящий на его диване, в жутком приступе кашля корчился и выхаркивал очередной цветок. — Действительно, Кавех. Что в этом такого! — Ну, мне не повезло так сильно, как тебе. Повезло чуть меньше, — улыбка на его лице совсем не выражала радости. Глаза грустно блестели, но он прятал их за чёлкой. Кончиками пальцев аккуратно поглаживал нежные сиренево-фиолетовые лепестки. — Везение выглядит иначе, если ты не знал, — мрачно отозвался Тигнари, взяв друга за руку. — Почему раньше не сказал? — А что изменилось бы? Ты же знаешь, что это не лечится. — А он? Он знает? — Неа, — Кавех снова улыбнулся, — даже не догадывается. Аль-Хайтам догадывался. Аль-Хайтам все знал, вот только сделать ничего не мог. Ханахаки не уходит. Вообще-то, он изучал литературу по этой теме. Интересовался у Сайно, но тот лишь удивлённо говорил, что Хайтаму болезнь любви не светит. Хайтам не способен любить. Кавех постоянно оставался у Кэйи. Там о нем заботились, там подставляли тазик и бумажные пакеты под новые цветы, там обнимали за плечи и мягко целовали в макушку в приступах непрекращающегося кашля и накатывающих истерик. Вино в старых пивных стаканах больше не помогало заглушить боль. По отвратительно темным и холодным ночам Кавех постоянно задыхался, цепляясь языком за мерзкое ощущение прорастающих изнутри лепестков и тонких, раздражающих горло стеблей. Кашель постепенно трансформировался в рвотный рефлекс. Все вокруг было в ненавистных падисарах. Они лежали на подушке возле его лица, валялись на полу, терялись в толстом, тяжелом одеяле. Комната пропахла их сладким ароматом, только сильнее вызывая тошноту. В соседней комнате, с силой сжимая кулаки и кусая губы, Кэйа пытался сдержать слезы. Он пошел к врачу, чтобы облегчить боль. Хотя бы на какое-то время. А после поехал домой за вещами, молясь, чтобы Хайтама не было. Не должно было быть, у него рабочий день в самом разгаре, совещание через двадцать семь минут, потом отчет через час двадцать семь, после работы тренировка в зале, после зала… В квартире пахло кофе и шоколадными кексами. Из портативной колонки Кавеха играла песня, которую он когда-то любил, но теперь ненавидел. Макушка Хайтама показалась в проеме спустя полминуты. Он почти улыбался. — Привет. — Не хочу знать, если у тебя намечается свидание, — Кавех сжал пальцами лямку шоппера, отвёл взгляд в сторону своей комнаты. Дверь была открыта. — Кавех. — Ничего не говори, я просто возьму кое-какие вещи и вернусь к Кэйе. — Кавех… — Попросил же, — он повысил голос, — ничего не говори. Неужели это так… — Не уходи сегодня. Он готов был поклясться, Хайтам выглядел почти жалко. Почти, как он сам. Растрепанные волосы, растянутые домашние штаны и дурацкая футболка, которую Кавех подарил ему на один из дней рождения, но которую Хайтам никогда не носил. — Ты не отвечал на мои звонки. «Добавил в черный список,» — хотелось честно ответить, но он осекся. У аль-Хайтама через плечо перекинуто кухонное полотенце. Футболка и штаны немного запачканы мукой. Голос, всегда ровный, дрожал. В глазах можно было бы утонуть. — Да кто ты такой, чтоб отвечать на… — Прошу тебя, замолчи и послушай хоть секунду. Кавех почти задохнулся. — Послушай ты! Я не собираюсь больше здесь оставаться, — его собственный голос тоже дрожал. Песня начала играть снова. — Пожалуйста, Кавех, я хочу, чтобы ты просто вернулся домой. В такт словам. Он опешил. Не нашёлся, что сказать в ответ. К горлу подступил ком. Мерзкий, противный, раздирающий. В носу неприятно защипало. Кавех, вообще-то, любил шоколадные кексы к кофе. Кавех любил аль-Хайтама. Аль-Хайтам не любил Кавеха. Где-то в груди, рядом с сердцем, закололо. Тишину нарушил кашель. Он умирал у Кэйи на диване. Сил на то, чтобы откашливать чертовы цветы не хватало. Их, вообще-то, ни на что не хватало. Кавех больше не мог спать. Кэйа с Тартальей больше тоже. Они сидели на полу, возле его головы, помогали доставать цветы изо рта, тихо шептали, что рядом и никуда не уйдут, рассказывали про насущные проблемы и про то, что пошёл снег, который так нравился Кавеху своей обманчивой мягкостью и искрящейся белоснежностью. Кавех, осунувшийся и бледный, задыхался от мерзких падисар в гортани, а из его глаз, по вискам, путаясь в волосах и попадая в уши, текли слезы. — Твоя любовь так красива, — шепнул в темноту Кэйа, держа между пальцев большой распустившийся цветок и делая очередную затяжку. Вслед за сигаретным бычком в урну полетели смятые, оторванные от головки лепестки. Последняя падисара, невероятно больших размеров, застряла в горле Кавеха. Тарталья держал его за руку. В книге Хайтама, зажатая меж страниц, ютилась одинокая падисара с каплями крови на лепестках. Он видел ее каждый раз и каждый раз слышал чужой переливистый смех. Каждый раз вспоминал нелепые споры и нелепые попытки дать то, в чем Кавех сильнее всего нуждался. Выбирать цветы было сложно. Он разрывался между розами и лилиями, но в итоге выбрал красные ирисы. Тигнари сказал, что это пошло, но Хайтаму было плевать. Кавеху нравились красные ирисы. Аль-Хайтаму не нравились кладбища и цветы на свежей могиле. Кавех умер, потому что любовь убивает. Хайтам доживёт до старости. Ему теперь некого любить.