Unholy

Юнги слышит звук органа, пение прихожан и ощущает непередаваемую негу по всему телу, а скорее всего в душе, которая наслаждалась церковной атмосферой. Это – его жизнь, начало и точно – его конец. Мин никогда не будет жить иначе, парень это отчетливо знает. С самого детства, будучи сыном священника, Юнги готовился занять его место, в храме Божьем, и ни в чем другом юноша себя не видел. Городок, в котором они все жили, был не большим и скорее провинциальным. Жизнь довольно спокойная, неспешная, послушная. Все, как его и учили, а Юнги учеником был хорошим. И лишь с верой в душе парень жил и живет вот уже как двадцать пять лет. Все было спокойно, обычно, парень дослужился до возраста, в котором, согласно канону, можно принять священный сан. И вот, только встав на свой священный пост, отучившись на свою профессию до этого не один год, Юнги конкретно выпал из жизни, когда увидел его. Рыжее недоразумение, сидящее на, где-то седьмом ряду, пялилось прямо на него. Открыто и абсолютно бесстыже. Молодой святой отец изогнул бровь, наклонив голову на бок, потому что, какого, спрашивается, хрена? Юнги абсолютно верен своему призванию, но волосы выкрашивает в блонд еще с подросткового возраста. Отец поначалу был сильно против, но потом махнул по-отцовски рукой, уверив мать, что парню идет, а на то, что у того в голове, цвет волос не повлияет. Что сказать, отца Юнги любил всей душой. Так вот, о рыжем недоразумении… Юнги заметил, что прихожанин Пак Чимин начал исправно ходить на службу, хотя за ним такого ранее не замечалось. Молодой батюшка всех замечает, всех помнит, а эту наглую морду точно бы заметил раньше. Юнги опускает голову вниз, глядя в священное писание. Это именно в тот момент, когда рыжее пятно в седьмом ряду смотрело на него своими лисьими глазенками, в которых Мин точно, даже со своего места, разглядел Адское пламя. И вытащило язык из своего грешного рта, проводя им медленно и показательно по пухлым красноватым губам. Господи, прости. У Юнги сердце споткнулось о камни в почках, пока бежало в пятки, ведь он все-все заметил. Сначала просто глазел. Мин видел ведь, с самого первого дня, когда рыжий сюда пришел, видел, что тот как-то слишком долго не опускает голову, когда другие прихожане делают это, дабы напомнить очам текст священного писания, зачитывая его в голос вместе с молодым, и, что уж там, красивым священником. Юнги знал, что красив, но на корню истреблял хотя бы малейший нарциссизм, который мог возникнуть в его сердце. А мог бы совершенно точно, ведь у Юнги достаточно хрупкая форма тела, глаза-месяцы, в которых вселенных больше, чем существует в пределах космоса и за ними тоже. Бледная, подобно невинному первому снегу кожа юноши так красиво и даже ослепительно красиво контрастировала с черной рясой в пол. Спокойным, уравновешенный, покорный. "И с шикарной жопой", — всегда дополнял этот список благодетелей священника в своей голове рыжий парень по имени Пак Чимин, сидя, как и всегда, в седьмом ряду, наблюдая за святым отцом. Каков мужчина. Чимин знает, что сгорит в праведном огне, но каждый раз, ходя в церковь, думает не о покаянии, а о том, как бы согрешить. А он умеет. Парень переехал сюда недавно. Родителям пришлось по работе, а его взяли с собой не нужным грузом, подобно тому самому вроде бы и лишнему чемодану, который оставлять все-таки жалко. Но чемодану по барабану, потому что, сначала, будучи дико против поездки в другой город, он, сходив вместе с религиозно приверженными родителями в местную протестантскую церковь, нашел тут свой кров. Чимин не был особо религиозным человеком. В Бога верил, но никогда в церковь не ходил. А сейчас как самый настоящий примерный послушник ходил каждое утро… и пялился на молоденького и пиздецки сексуального святого отца. Слюни утирал от его глубокого голоса, сопровождающегося органом. Знал бы Юнги, что Чимин сидит у себя на скамейке и думает, как бы руку в штаны себе не запустить, когда тот просто напросто говорит. Юнги поднимает на рыжего взгляд осторожно, зная, что тот смотрит. Не ошибся. Рыжее создание сразу же ловит его взгляд и усмехается. Доволен. Юнги голову опускает. Читает все, как и полагается, ведет службу, все ее время ощущая чужой обжигающий взгляд на себе. Сегодня особенно. Рыжее недоразумение не имеет стыда – это факт. Юнги это слегка озадачивает. В какой-то момент святой отец поднял на рыжего взгляд – случайно, естественно. И тут то замер, подобно скульптуре, олицетворяющей тотальный шок. Чимин смотрел уже неприкрыто, прямо Юнги в глаза, своими пламенем горящими. В них отражалось все то, что творилось в голове Пака, а там – точно не святые законы. Развратный пацан смотрел на него так, что даже ему – двадцати пяти летнему мужчине стало неудобно. Он застрелял глазами в предельной смущенности, неудобстве и еще чем-то, чему сам Мин определения найти не мог. Но самое ужасное было в другом. Юнги застыл вновь, но теперь уже с откровенно охреневшим взглядом. Рыжий медленно облизывал нижнюю пухлую губу кончиком шаловливого языка. Смотрел своим адски-горячим абсолютно развращенным прищуром. Чимин – порока олицетворение. И зачем, спрашивается, он сюда приперся и тут слюни свои при Юнги размазывает? Юнги опускает немигающий взгляд в святое писание и более на парня не смотрит, открыто его игнорируя, тем не менее ощущая на себе чужой взгляд. Наконец служба близилась к концу. Прихожане начали расходится, Мин выдохнул, аккуратно закрывая святое писание. Держал на обложке руку и не понимая почему, просил сил. Внутри что-то странно отзывалось, потому Юнги хотел побыстрее избавится от странного волнения. Рискнув и подняв взгляд, он не застал своего странного незнакомого, тот уже ушел. — Ну и Слава Богу, — прошептал Мин, сам не понимая, почему вообще придает этой клоунаде какой либо смысл.

***

Это был вечер. Юнги в такое время уже более расслаблен, не смотря на работу, которой у него хватало. Парень вел исповеди, прослушал не одного прихожанина, отпуская им их мирские грехи. Что таить, иногда святой прикладывал к переносице пальцы, качая слабо головой. Некоторые индивиды его потрясали своими историями. Не смотря на это, он ровным глубоким голосом призывал их быть смиренными, искренними и просить прощения у Бога, а он, в свою очередь, сбрасывал камень с их сердца, отпуская грехи. Иногда ему казалось, что у него на это нет права, ведь он тоже человек, который способен на грех. Парень вообще очень много думал о духовенстве, об уставах в церкви, но всегда успевал не доходить до грани, опасной для того, чтобы начинать всех критиковать. Хотя нет, хрена-с-два. Юнги критиковал систему, где люди должны платить за то, что им должно быть предоставлено бесплатно. К примеру, услуги в церкви. Он знал тех, кто читал молитвы, а по вечерам творил срам. Юнги это осуждал. Если ты уже говоришь людям, что делать – делай так же. Разве что если ты не живешь своими словами, а лишь сотрясаешь воздух. И вот, когда подобные мысли наполняли голову парня, в исповедальню вошел следующий прихожанин. Юнги едва смог отвлечься от дум, но ему пиздец как помогли. — Обо мне мечтаете, святой отец? — Раздался мягкий, неимоверно нежный, при этом хрипловатый голос. Юнги аж подскакивает, вытаращившись на перегородку в виде деревянной узорчатой сеточки, отделяющей его, сидящего в небольшой, грубо говоря "кабинке", от той, в которой сидел… рыжий! Юнги не мигая сверлил его, пытаясь разглядеть, сам же даже не двигаясь и едва дыша. Парень сидел лицом к двери на выход, был виден его идеально выточенный профиль, очертания мягкого, но при этом заостренного подбородка, пухлых, сотворенных самым грехом губ. Юнги завис. Потом отвис, дал себе ментальную пощечину и прочистил горло. — Ты пришел исповедоваться, сын мой? — Спросил спокойным голосом святой отец, но спокойствие его очень быстро нарушил наглый голос, полный усмешки. — Сначала давайте согрешим, а уж после буду исповедоваться. Юнги резко уставился на парня вновь. Сначала не моргал, а после делал это медленно, но уверенно, словно стараясь таким образом сбросить помутнение с глаз, мозгов и вообще… что происходит, мать вашу?! — Грех очерняет душу, сын мой. Потому не стоит делать того, что называется грехом. Чимин усмехается еще больше, приподнимает лукавый уголок губ, и наклоняется лицом к перегородке, мастерски выдержав паузу. — А я люблю черный. Особенно на вас, мой господин. Вы в нем так сексуальны. Если челюсть можно потерять, Юнги был очень к этому близок. Он даже не мог пошевелиться, смотрел огромными глазами перед собой, а после бросает на парня взгляд, полный шока. Юнги не понимает, нихрена не понимает, почему он не воспринимает это с равнодушием. Хотя, такое хрен с равнодушием-то и воспримешь… Юнги – всю свою сознательную жизнь – натурал. Более того, с раннего детства посвятивший себя религии человек. У него даже с девушками все очень скромно, а тут… А вот интересно, рыжего вообще не смущает, что он подкатывает со своими бесстыдствами к тому, кто, будучи так близок к религии, считает подобное неприемлемым вдвойне? И распутство, и при том однополое. М? При мозгах ли этот парнишка вообще? — Сын мой, — его голос был таким же сдержанным, но уже таил в себе нотки того самого "щас как дам тебе пизды, не соберешься", — ты говоришь неприемлемые вещи. Тебе стоит усмирить свой мирской пыл и обратиться к… Юнги перебивают. — Что ж, усмирите мой пыл, господин священник, — и прямо ощутимо, как тот довольно усмехается, каждый раз вовлекая Юнги в ловушку его же словами. Юнги наклонил голову к плечу, скосив на Чимина взгляд максимально грубого в словах человека. Так смотрят те, кто ночью на райончике прижимают к стеночке и по почкам. Но Бог видит, а потому Юнги вдыхает и бесшумно выдыхает. — Это не моя задача, сын мой. Ты должен прийти к этому сам. — А вы меня почаще сыном называйте – я так точно к праведному пути не приду. — Так, — Юнги вообще-то очень мирный человек, смиренный, готов всех на путь истинный поставить, но никто не помнит того факта, что он – человек, при чем с характером таким, что лучше его не злить, из образа святого не выводить, и вообще, он быстро на место ставит. — Как? — Моментально прилетает в ответ. Юнги поджимает губы, пытаясь справится с какой-то нарастающей жаждой сломать эту решеточку и схватить наглеца за ворот идеально выглаженной белой рубашки. — Как тебя зовут, сын мой? — Хотите знать, чье имя будете шептать, греша по ночам? Царит молчание, Чимин решает этим воспользоваться. — Я вот думаю о вас каждый раз, когда остаюсь один в своей унылой комнате. И за ее пределами тоже. Да и в церковь я хожу, чтобы лицезреть ваш прекрасный мужественный стан, — откинувшись на спинку скромного стула, закинул ногу на колено, скрестив руки, жеманно поведя плечами. Юнги успевает острым взглядом уже далеко не святого, а крайне опасного человека заметить чужое неординарное и приковывающее поведение. И не то, чтобы Юнги не льстят слова парнишки, но он от лести давно отказался в пользу холодному разуму и покорности. — Зачем ты делаешь это? — Вопрос звучал тоном не священнослужителя, а простого человека. — Хм, — тянет задумчиво, — наверное, потому что вы мне сильно нравитесь, падре. — И добавляет, сокрушая, — И ужасно хочу увидеть вас без рясы. Прямолинейно, однако. Юнги опускает голову, поправляя ту самую мешающую Чимину рясу, поведя бровей. Интересно, однако. — Плоть слаба, — говорит он пугающе спокойно, — нужно уметь противостоять плотскому искушению. Чимин, как всегда, выдерживает паузу. — Святой отец, — загадочно говорит он, — дайте мне шанс и позвольте доказать, что моя плоть – далеко не слаба, — нахально усмехается блядский мальчишка. Юнги чувствует, как трещит по швам его терпение. Возможно, его злит тот факт, что Чимин переходит границы, вздумав, что сможет нарушить его веру и устои, а может быть его так же злит то, что у Чимина получается его смутить, а значит слова его не проходят сквозь Юнги не зацепившись за нутро. Юнги резко встал, Чимин распахнул глаза, тоже встал, но с крайним опасением. Потому что, святой не святой, а Юнги умеет создать впечатление человека, который может впечатать по лбу. Пускай и выглядит порой таким спокойно-смиренным. Чимин, на миг показавший свою растерянность из-за чужой внезапности, увидел, как дверь резко открыли. Юнги стоял перед ним, глядя на него тем взглядом, которым на человека смотрят при страшном суде. — Выметайся, сын мой, — без злости в голосе, но с определенно понятным смыслом донес ему Юнги. Чимин сначала потормозил пару мгновений, а после направился на выход. Уже выйдя из кабинки, он оглянулся на Юнги и снова усмехнулся пухлыми губами. — Ты такой сексуальный, когда злишься. Я не знал, что ты умеешь. Юнги молил Бога, чтобы тот не позволил ему сорваться. Но Юнги чуть-чуть проявил мирскую натуру, схватив Чимина за ткань на вороте рубашки, подтолкнув к выходу. — Пошел.