Halt mich!

Асбест встретил привычной тишиной во дворе родной пятиэтажки и запахом дома. Наконец-то вырвавшиеся повидать маму братья нагрянули домой как снег на голову. Ирина Владимировна, очевидно, была на дежурстве. — Тем лучше: придет вечером уставшая, а мы ее с подогретым ужином встречаем, — Глеб, улыбаясь задуманному сюрпризу, сидел на кухонном подоконнике. Курить, не боясь, что не успеет выветриться запах, что частичка пепла останется на виду, было непривычно. По-взрослому. — Так и проторчишь на кухне, как припаянный? Пошли хоть в нашу комнату заглянем. Мы все равно с ночевкой. — Ну пошли… Выкинув сигарету в окно, Глеб с некоторой опаской пошел за Вадимом: пустующая уже несколько лет комната манила самим воздухом детства и в то же время необъяснимо пугала. Две кровати, идеально застеленные, — такими братья их, кажется, ни разу не видели. Большой письменный стол, шкаф, проигрыватель… Вадим принялся разбирать свою коллекцию пластинок, бережно стряхивая пыль прямо на ковер. Глеб, послонявшись от кроватей до окна, решил заняться ревизией ящиков письменного стола. Казалось, все было в этом городе, квартире, комнате, несмотря на долгую разлуку, знакомо до мелочей. Можно было с закрытыми глазами дойти до булочной, открыть дверь, достать тетрадку с набросками стихов. Внезапно пальцы наткнулись на что-то холодное, металлическое, закатившееся на самое дно. … «Помада! Так вот куда она вчера закатилась!» Глеб, сияя от гордости за самого себя, достал футляр из-под кровати. «Вот мама придет, а я ее помаду нашел! Стоило так расстраиваться вчера… Как удачно! Теперь она наконец-то поймет, что я взрослый!» Да, ради этого определенно стоило притвориться утром больным и прогулять школу! Закончив некое подобие уборки, результатом которой стал найденный трофей, позавтракав в кровати и полистав книжку, Глеб откровенно заскучал. Захотелось подышать свежим воздухом, но, за неимением своих ключей, Вадика нужно было ждать еще целый час. «Что только сидит в этой школе!» Машинально крутя мамину помаду в руке, Глеб неожиданно для себя подошел к зеркалу, встроенному в дверцу высокого шкафа. Открутив крышечку, он вдохнул резковатый маслянистый аромат. Вспомнив мамин жест, он выкрутил содержимое и провел по нижней губе. Розово-алый след красиво смотрелся вместе с выступившим румянцем. «Мама же не заметит, если я немного использую ее вещь…» Осторожно, будто художник на холст, Глеб принялся накладывать помаду маленькими мазками. Как завороженный, он смотрел на свое отражение. Глеб не понимал, что же изменилось, но с каждой минутой все сильнее чувствовал напряжение и приятное тепло. «Красиво… как Вадькина девчонка, которую он провожал вчера…» Громкий хлопок двери сбросил легкую вуаль наваждения. Глеб в панике принялся стирать стойкую помаду руками, кофтой, слюнями и даже ластиком. — Здорово, мелкий! Живой? Вадим зашел в комнату, и Глеб на автомате бросил помаду в открытый ящик стола, с грохотом задвинув его. — Что это упало? — безразлично спросил он. — Н-ничего… Попытавшись проскользнуть мимо старшего брата в ванную, Глеб был резко схвачен за плечо. Бегающий взгляд, легкие полосы чего-то красного у рта. Кровь? «Да это же, как ее… Губнушка!» От неожиданности открытия Вадим отпустил рубашку Глеба, и тот не преминул смыться как можно скорее. К обсуждению инцидента братья не возвращались. — Что это у тебя? Словно много лет назад Вадим неожиданно возник за спиной. — Не покажу. — Глебу отчего-то стало стыдно за детскую шалость, одно воспоминание о которой всколыхнуло пережитое восхищение собой, напряжение и стыд. — Да что ты, помолодел в этой квартире сразу? Показывай давай! Нашел что-то и жмотишь! Разжав пальцы младшего, Вадим вырвал интересующий предмет, рассмотрел слегка ободранный, перепачканный чернилами футляр и поставил его на стол. — Я ведь тогда понял, что это была помада. Сначала не ожидал, конечно, а потом даже не удивлялся. Как чувствовал, что нечто похожее выкинешь. Ты всегда странным был, будто не так что-то, — мягким шепотом произнес Вадим, нежно проводя по горячей щеке Глеба. — Хотя и я не лучше. Уже потом, года через два, танцевал с девчонкой в темноте, а как вышли к лампочке, увидел на ней помаду красную. Сразу тебя вспомнил. Испуганного, красивого даже. Как тебе только в голову пришло… Глеб, чувствующий с каждой фразой примешивающееся к неловкости возбуждение, дернул плечом и попытался отойти от стола, неуклюже задев шкаф с зазвеневшей наверху вазой. Оба замерли, будто услышав рефлексный колокольчик. … — Ва-адь… — цепляясь пальцами за дверцу шкафа, Глеб запрокидывал голову так высоко, как ни разу не старался на разминке во время физкультуры. Вадим, чуть прикусывая, целовал его в шею, сходя с ума не меньше младшего. — Ай, Вадь! — полусмешок-полустон. — Тихо… Вадим терся стояком о бедра Глеба, буквально вжимая его в зеркало. — Еще! Глеб, захваченный потоком незнакомых чувств, безвольно болтался между Вадимом и собственным отражением. Откинувшись со всей силы на мебель после неосторожного, слишком резкого движения Глеб умудрился настолько раскачать шкаф, что ваза, стоявшая на самом верху, угрожающе звякнула и зашаталась. —Ты тоже вспомнил? — хрипловато спросил Вадим. Глеб, усмехнувшись, покачал головой: — Забудешь такое, конечно. Ты же совсем другой тогда был. Я тебя таким в первый раз увидел, — подбирая слова, он слегка запнулся и посмотрел снизу вверх обжигающим взглядом. — Требовательным, почти собственником. — Да я потом испереживался: вдруг укусы так и останутся следами. А ты соврать правдоподобно не сумеешь. Так и носился с тобой, как с нежным ребенком. Глеб, накрутив на палец чужую прядь волос, еле слышно выдохнул: — Зря. Ты первый раз у шкафа был таким притягательным. И последний раз — тоже. Поймав недоумевающий взгляд Вадима, он пояснил, понемногу отходя к окну. — Помнишь, ты пьяный вернулся? Мамы тоже не было. … В тот вечер Вадим, настораживающе раскрепощенный, впервые забыл о выдуманной им самим конспирации. Без сожаления добивая старую кровать весом своим и Глеба, он методично, то и дело сбиваясь с ритма, толкался в младшего. Не заботясь о собственных стонах, скрипучих пружинах и возможных синяках на плечах и бедрах младшего, Вадим будто бы впервые по-настоящему отпустил себя. Усиливающееся возбуждение уже намеревалось выплеснуться ярким оргазмом, когда Вадим заметил, что, несмотря на явный кайф, Глеб был еще разве что на середине пути. Бессовестно облизывая губы, хватаясь за руки Вадика, он умело сводил старшего с ума, сохраняя, однако, себе трезвую память. Кончив, смотреть, как Глеб сам доводит себя до пика, показалось Вадиму чем-то унылым и даже неприятным. Отдающийся, красивый, не стеснительный Глеб неожиданно вызвал в Вадиме бурю эмоций: от восхищения до раздражения, граничащего с обидой. Не сдержавшись, Вадим тяжело ударил Глеба по щеке и в момент протрезвел от удивления: выгнувшись, младший на секунду замер и недопустимо громко выстонал что-то по-немецки. — Ты про… — Да. Самойловы синхронно замолчали, собираясь с мыслями. — Почему ты больше так не делал? Я каждый раз ждал, — будто бы между прочим бросил Глеб. Вадик уронил на глаза тяжелую челку и тут же отвел ее в сторону. «Сам потянул его в комнату, теперь — отдувайся. Как будто не знал, что мелкий бежал отсюда и от этого злосчастного шкафа, которого с детства боялся, особенно в лунном свете; просил забрать не из Асбеста, а из комнаты, называемой по старой памяти «детской»… — Делал же, — он предпринял неловкую попытку перевести разговор, — совсем недавно. Кто ко мне туровом автобусе приставал с поцелуями со всеми вытекающими? — Ты понимаешь, о чем я. Щека даже от воспоминаний полыхает, знаешь ли. — Глеб… Я и тогда не хотел! — Не ври. Без желания такого не бывает. Не глядя друг на друга, братья перекидывались фразами, как шариком для пинг-понга, ходили вокруг да около, но Вадик прекрасно знал — моральное давление мелкого бывает невыносимым. На эмоциональное напряжение накручивались муки тяжкого томления. Глеб старательно выводил на зеркале пальцем какие-то знаки, понятные только ему. — У нас в детстве был кот. Помнишь? Рыжий такой, огромный, — Вадик начал издалека. — Его ужасно хотелось тискать, а временами — чуть ли не придушить от любви. Сначала я испытывал нечто похожее к тебе, но, взрослея, ты оставался таким тихим, нежным, постепенно становясь раскрепощенным и дерзким. И вот это во многом развязало мне руки. Вадик щелкнул по металлическому колпачку. Футляр покатился по поверхности оргстекла, и братья синхронно подставили ладони, оберегая свой артефакт от падения. … Вечер, навсегда отпечатавшийся на Глебовой щеке тяжелой пощечиной, зудел внутри и не давал покоя. Вадик не вернулся из школы вовремя, Ирина Владимировна успела сходить на родительское собрание к младшему и узнать о его сомнительных достижениях в учебе. Вернувшись на взводе, она шаблонно обвиняла сына в «витании в облаках», прочла длинную нотацию с обещаниями устроить взбучку обоим, поглядывая на часы, а после — трель звонка, экстренный вызов на работу и тишина. Расстроенный Глеб остался в полном одиночестве. Нет, сначала он, конечно, потосковал. Потом ужасно разозлился и достал из портфеля первую попавшуюся тетрадку, чтобы привычно выплеснуть накопившееся в простые хлесткие строчки. Но им не суждено было появиться. Глеба насторожил другой, незнакомый поворот ключа, не с первого раза попавшего в замочную скважину, и не включенный в прихожей свет, и тяжелый густой запах спиртного от брата, распространившийся по комнате, освещенной настольной лампой. Получивший от матери на орехи, он так и не сел за уроки, зато приобрел незабываемый опыт, который можно было без сомнений назвать первым. Вадик казался другим. Он приглаживал чуть вспотевшие волосы руками, что добавляло дьявольской притягательности. Он не звал Глеба и ни о чем не спрашивал. Появившись в комнате, он сразу толкнул растерявшегося брата на кровать и обездвижил, замкнув собою, нежно прихватил за шею и поцеловал. Старший на то и старший! Он курит, он встречается с девочками, он пьян, но он хочет только его — неукротимо, безжалостно, страстно, и не выглядит при этом заигравшимся. Он опытен и властен, но отдает всю ласку и грубость лишь младшему брату, доверяя, и мысль об вытеснила стыд и завела Глеба до неприличия. «Я уже не ребенок!» — мысли прыгали в голове мальчишки, переворачивались, исполняя сальто, пока Вадик, напрочь забыв о тонких стенах, стонал и отдавал короткие команды опуститься ниже или наоборот приподняться, — «Я взрослый, я тоже… могу!» И его рука скользнула вниз. … Глеб молча отвернулся. Перекатывая по столу прохладный футляр, он неожиданно почувствовал сильное желание снова оказаться в детстве. В непростом, скомканном, по-уродливому уютном. Открыв помаду, он осторожно понюхал ее. Цветочный сладковатый аромат мгновенно отозвался в подсознании приятной дрожью. — Красотка соскучилась по своему образу? — смешливо прокомментировал Вадим. — Хотя тебя, в отличие от всех красоток, возраст только красит! Вадим, посмеиваясь, попытался забрать помаду у Глеба, неосторожно толкнув его под локоть. Помада в дернувшейся руке моментально осела кривой линией около верхней губы. —Идиот, она отмывается херово! — Глеб бросил рассерженный взгляд на брата. — А ты подправь, — Вадим, воспользовавшись моментом, забрал флакон и, придерживая другой рукой Глеба за подбородок, наспех провел красным по губам. — Не говори, что тебе не хотелось снова прочувствовать тот момент. С торопливым неразборчивым шепотом Вадик забросил помаду в ящик и, надавив Глебу на плечи, прижал его к шкафу. Помада, дребезжание вазы, шкаф, Вадим, казалось бы знакомый и в то же время возбуждающе непредсказуемый… Глеб почувствовал, как нервный мандраж стал понемногу отпускать его, уступая место горячему желанию. Вышептывая «тише, тише», окуная в требуемое «как тогда» с головой, Вадик вжался в Глеба, прижал руки к зеркалу, но не рискнул припасть к выпачканным губам. Вывернув руки из цепких живых браслетов, Глеб пронзил брата кристальной чистотой совсем детских глаз, чуть плывущих от накатывающего возбуждения. В свете от окна он отчетливо увидел в ответ тот взгляд Вадима, который в детстве так запал ему в сердце: страстный, несколько отрешенный и горящий спрятанным пламенем. — Что ты хочешь? — глухо и отстраненно спросил Вадим. —Я хочу снова как тогда. Ты знаешь, — Глеб повел плечом, словно не сказал ничего особенного. — Нет, — хитрый прищур. — Что как тогда? — Вадь! Привычка капризно требовать своего работала почти всегда, но сейчас Вадим лишь покачал головой: — Договаривай. Я всю жизнь читаю твои полунамеки. Говори прямо. Заведенный предвкушением, Глеб нервно бросил: «Сука!» Вадим, пододвинув кресло к окну, вальяжно сел и дернул Глеба за руку, кивнув на пол. Младший нерешительно опустился рядом с креслом. Раздвинув ноги, Вадим чуть потянул Глеба за кудри — без фанатизма, не дергая, а скорее направляя его. Как завороженный, Глеб положил руки на колени старшего и, ступенчато выдохнув, потерся губами о его пах, оставляя перламутровые следы на темной ткани джинсов. — Что ты хочешь? — Вадик отстранил Глеба, приподнявшись, и повторил вопрос. В комнате снова повисла тишина. Вадим, прикрыв глаза, напряженно ожидал развязки, подготавливая фразы на случай непредвиденной истерики младшего. — Я хочу, чтобы ты был грубым. — вымолвил Глеб. Вадим облегченно выдохнул. — Грубым? Это как? Не дождавшись ответа, он властно прихватил Глеба за шею, сцепив пальцы под подбородком. — Так ты хочешь? Или, может, взять тебя прямо сейчас? Непривычная строгая интонация и внезапная боль вызвали непроизвольно вылетевшую фразу: — Ай блять, нет же! Глеб сжал колено Вадима и, посмотрев ему в глаза, быстро прошептал: — Ударь меня. С высокомерной улыбкой Вадим легонько провел пальцами от уха до уголка приоткрытого рта младшего. Внутри заметалось предательски гнусное, возбуждающе-приторное смущение, и сердце — мягкое, как зефир, — замерло на секунду, так же, как в момент неожиданного удара наотмашь от пьяного братца несколько лет назад. Промелькнувшая мысль о возможных Вадькиных ощущениях от прикосновений к щекам позволила стыду разгореться ярче. Небрежный удар двумя пальцами, будто для привлечения внимания, принудил Глеба поднять голову. — Сильнее… — тихо попросил он. Взяв Глеба за подбородок, Вадик пренебрежительно кивнул и ударил звонче, выбив неконтролируемый стон. Глеб выхватил взглядом собственное отражение. Засмотревшись на себя — растерянного и покрасневшего, с падающими на лицо растрепанными кудрявыми прядками и мятежной страстью в глазах — он пропустил слабое похлопывание по щеке, и обиженно закусил губу, борясь с возмущением. Вадик остановился. Он коснулся горячей ключицы, пощекотал шею и с грубой небрежностью оттянул волосы младшего на затылке. — Знаешь, в чем разница между пощечиной и просто «съездить в табло»? — Вадим вдруг выдал фразу, пугающую заученностью, — от пощечины ты должен чувствовать не только боль, но и унижение. Тебе обидно, что я не доказываю свое право главного болью? Это не обязательно. Ты будешь подчиняться мне, даже если я прикажу тебе намеками. Он слегка ударил двумя пальцами по правой скуле, и, дождавшись, чтобы Глеб посмотрел вверх продолжил: — Ты ведь хотел унижения, так? Тебе было стыдно, когда я заметил помаду на твоих губах? А когда я, не спрашивая, делал с тобой, что хотел? Вадим снял ремень и расстегнул молнию на джинсах. Глеб, будто среагировав на знакомый звук, пододвинулся ближе и приоткрыл рот. Вадим, слегка удивленный незаконченным перформансом, вопросительно посмотрел на младшего. — Ты и так главный. Старший. А я — твой, не видишь, что ли? — произнес Глеб без тени иронии, понимая, что назад пути нет. — Будь грубее, и все. Слишком серьезный тон, пошлая поза и непривычная, настораживающая Глебова покорность максимально контрастировали друг с другом и дарили Вадику чувство если не вседозволенности, то, по крайней мере, превосходства. Вадим вынул стоящий член и подался в открытый рот Глеба, плавно скользя по стекающей слюне. Коснувшись задней стенки, Вадим так же не спеша вышел, с удовольствием наблюдая за восстанавливающим дыхание Глебом. — Блядь. Какая же ты блядь, а… «Hure…», — непроизвольный перевод ругательства, выступившего в роли сомнительного комплимента, возник в мыслях вспышкой, а от откровенного громкого шепота возбуждение Глеба переросло почти что в болезненное. Словно желая подтвердить слова брата, он наконец-то коснулся члена Вадима пальцами. Аккуратно подрачивая у основания, он поцеловал головку, и покосился на себя в зеркало. Со стороны все выглядело еще интимнее и чувственней. Расслабившись и оперевшись руками в ручки кресла, Глеб взял член полностью, до упора. Спустя несколько, пожалуй, слишком энергичных стимуляций, словно пытаясь чем-то занять напряженные руки, Вадим судорожно оттянул ремень и вдруг в голос окликнул брата — тяжело, грубо, раняще; явно позволяя себе слишком много, хомутом накинул ремень на его шею и силой притянул к себе, заставив сжаться до спазма и стиснуть головку горлом. Со стоном, больше похожим на сдавленный вдох, он выпустил ремень, кончил в рот брата и поднес палец к губам, намереваясь стереть с уголка вязкую линию оставленного семени, но замер, любуясь. У них было все. Минуты близости, откровенные ласки, жадные поцелуи и бесстыдно-грязный секс, порою в совершенно неподходящих для этого местах, но Вадик никогда прежде не делал этого, превратив тайное желание в негласный запрет. Горящее лицо Глеба, его безумный взгляд в который раз за вечер эмоционально вывернули Вадима наизнанку. Глеб улыбнулся, предпринял попытку привычно утереться рукавом, но Вадик остановил его. — Сможешь кончить без рук, смотря в зеркале на то, как я даю тебе пощечины? — не узнавая свой голос, предложил он, ломая замки и стирая запреты. Кивнув в предвкушении, Глеб лихорадочно спустил джинсы до середины бедер и покорно сцепил руки за спиной. — Буду бить больно. Не забывай — тут стены, как фанера. — А как мне смотреть, mein…? — спросил Глеб, неожиданно разволновавшись, скривил рот и провел языком по губам, стянутым подсыхающей спермой, — ты же не будешь хлестать меня с одной стороны… — Зануда! — первый удар обрушился внезапно, как слепой дождь, и Глеб шумно втянул воздух сквозь зубы. Проведя краешком ремня по щеке, стремительно расцветающей розовыми полосами, Вадик лениво похлопал брата по подбородку слева. На последний жест член отреагировал мгновенной эрекцией. — Я был прав… Ты хочешь не боли. Никогда не хотел: ты слишком скромный для таких вещей, хоть и тащишься от них, насмотревшись импортной порнухи. —Да я хочу видеть через боль тебя! Только тебе можно бить! — отдышавшись, еле слышно сказал Глеб, и Вадик ударил его ладонью еще раз, не контролируя себя и не боясь, как в детстве, оставить следы на тонкой коже. Глеб подрагивающими пальцами провел по горячей щеке и, краснея, неумело шлепнул в ответ, послав к черту правила. — Тебе нравится? — Красивый! — Вадик перехватил запястья младшего, зафиксировав его в позе полного подчинения. — Сдаешься? — Продолжай, потом полюбуешься! Освободив Глеба, Вадим закатил очередную пощечину. Отметив каплю, выступившую на головке, приобретшей лихорадочно-алый цвет, чертовски похожий на цвет воспаленных губ, он склонился и быстро размазал ее по стволу ладонью. — Еще! — Размечтался! Не отвлекайся — смотри! Глеб покосился на зеркало. — Вадик! — Что — «Вадик»? Думаешь, я сжалился? Давай, мелкий, ты же не хочешь, чтобы нас застали в таком виде? Точнее, тебя застали. Вадик дернул его за кудри. Обращая лицом к себе и натянув их тетивой, он одарил Глеба последней звонкой пощечиной в последний раз, но все это уже было не столь важно: Глеб напрягся и неподконтрольно прерывисто захныкал, будто от набирающей обороты истерики. «Вадя… я смог…» Дернув плечами, он расцепил руки, уперся ладонями в жесткий ворс ковра и уронил голову вниз, задев кромку спущенных джинсов Вадима. В молнию попала прядь волос, уголок рубашки коснулся возбужденного члена. Он не нарушил правила выдуманной братом игры. Щекоча живот Вадика волосами, встревоженный и одновременно обмякший, он устроился уютнее, прислонившись другой щекой: прохладная кожа остужала жар и дарила чувство затишья. Глеб посмотрел на спокойного и удовлетворенного старшего брата в отражении зеркала, и Вадик поймал взгляд мутных голубых глаз, меньше всего похожих на блядские. «Еще немного — и расплачется от эмоций. Будто сам себя проверяет, сколько еще выдержит.» «Я теперь весь его. Захочет — сломает. Да я сам хочу!» — тяжело скачущие мысли Глеба поднимали топотом осевший в глазах туман. Трезвея, Вадим снова посмотрел в отражение. Чарующая атмосфера рассеивалась. «Меня хочет родной брат! Определенно, повод для гордости! Я ведь был для него блядью. Он ударил меня тогда, а ведь я его не провоцировал… он трахал меня рот, он…» — Глеб. Посмотри на меня не через зеркало, — осторожно позвал Вадим, не давая окончательно провалиться в себя, — я готов для тебя на все, готов потакать твоим капризам… Сжимая ладонями бедра, Глеб внедрился в брата еще сильнее, будто тот был ускользающим сном, и посмотрел на него снизу вверх, поражая блеском затухающих пощечин. Вадик поерзал, избавляясь от жаркого Глеба. — Послушай. Давай оставим наш секрет в этой комнате. Здесь ему самое место. Робкое, но настойчивое предложение сработало. Глеб вспыхнул привычной дерзинкой, отразившейся в глазах, а уголок губ своенравно пополз вверх, сигнализируя о разыгрывающемся чувстве превосходства, уничтожающем стыд, смущение и, как следствие, слезы, плещущиеся у самой глотки. — Нет, братец. Я что — зря откровенничал тут битый час? — Глебушка, маленький… Блять! Чем это пахнет? — Вадик оттолкнул брата, вскочил с кресла и, на ходу натягивая джинсы, бросился на кухню. — Сука, ужин! — Порадовали маму, — буркнул Глеб. Не сдвинувшись с места, держась за кресло, он выравнивал дыхание, постепенно возвращаясь в реальность. Почти дотронувшись до горячей щеки, он резко отдернул руку. Касаться себя в пустой комнате казалось чем-то неприличным, почти неприятным. Он рывком сдвинул тюль, взметнув слой пыли, неровно вывел на подоконнике пальцем первую пришедшую на ум фразу и застыл у окна, погрузившись в себя. — Да где тебя носит! — рассерженный голос старшего явно призывал его к мытью сковородки, и он захлопнул дверь, уверенно повернув ключ до упора. «Целую, Глеб.»