Приют для раненой души

      В густом воздухе осело напряжение, гнетущая тишина разбавляется лишь стуком печатной машинки и заглушёнными всхлипами сестры. Мрачная приёмная комната давит своими стенами, а внутренний голос вопит, что из этого места стоит бежать как можно скорей. Но Агата вместо этого лишь сильнее вжимается в лавку. Лавка тут вовсе не похожа на те, к которым она привыкла. Она привыкла к резным садовым лавочкам, на которых они отдыхали с Агнес, когда уставали бегать по саду.       Сад. Лавочки. Смех родителей позади…       Яркими вспышками проносятся воспоминания в её голове, пока не замирают на конкретной картине: бабочка, которая попалась в красивую сеть паука, и теперь трепыхающаяся в попытках выбраться, вместо этого влипающая ещё сильней. Именно так она себя чувствует сейчас, но самое страшное наступит, когда приползёт за своей жертвой паук. А он обязательно приползёт.       Под скрип двери её воспоминания разбиваются витражным стеклом, а маленькие цветные осколки оседают глубоко в сердце, скребя ещё не зажившие раны. Прямо перед лицом возникает высокая немолодая женщина в монашеском одеянии, взгляд которой припечатывает к полу. Женщина говорит, что её зовут настоятельница Одетта. Она велит Агнес прекратить плакать, зовя её при этом «бедное дитя». Затем она велит им встать и идти за ней, что они и делают.       Держась за руки, они шагают за ней по пятам, пока настоятельница проводит им экскурсию по приюту. Большая столовая с высокими потолками, рядом вход в залу для молитв и учёбы, дальше по коридору уборная, а на втором этаже спальни. Детские спальни рассчитаны на размещение 16 человек, а спальни воспитательниц лишь на 5. Девочки распределены по комнатам по возрасту, так что их отправляют жить в комнату для старших воспитанниц.       По обе стороны комнаты расставлены ряды двухъярусных кроватей, а между ними тумбы. Всё в натуральных оттенках дерева. В конце комнаты окна, выходящие на двор приюта, откуда как раз сейчас с прогулки возвращаются другие воспитанницы.       В комнату заходит множество девушек, одетых в одинаковую чёрно-белую форму и с одинаковыми тугими косами, они довольно весело о чём-то переговариваются, пока не замечают Агату и Агнес. Все тут же замолкают и беззастенчиво оглядывают с ног до головы новоприбывших. Некоторые даже тихонько перешёптываются. Агата снова чувствует себя застрявшей в паутине бабочкой, а Агнес, под стать своему имени, напоминает беззащитного маленького ягнёнка.       После досконального внешнего осмотра новые соседи перешли к не менее доскональному допросу сестёр. Вопросы были довольно банальными, вроде «как вы сюда попали?», «кем были ваши родители?» и куча подобного, но дрожащим голосом отвечать было трудно. Радовало уже то, что к ним не отнеслись враждебно, как это могло бы быть. Хотя расслабляться не стоило, тут могут быть и коварные девчонки, которые специально относятся дружелюбно, чтобы усыпить чужую бдительность.       Агата раньше слышала о таких приютах и о том, как тут относятся к новичкам, а тем более к бывшим богачам. Не то, чтобы Агата считала себя таковой, но вот им легко могло так показать, ведь со слов самих же девочек, большинство из них дочери простого слоя населения, а родители некоторых даже бедняки. Хотя были и парочку таких же как они — Мартиша и Селина, которые здесь никак не выделялись в остальной куче девчонок. Это всё вселяло некоторые надежды.       А затем за дверью снова раздались шаги настоятельницы Одетты. Когда же она отворила дверь спальни, все девочки, кроме Агаты и Агнес, заученным движением поклонились ей. Она принесла для них форму. А переодевшись в неё сёстры стали выглядеть совсем монохромно: молочно-белая кожа, тёмные волосы, которые им велели заплести в такие же тугие косы, как у остальных, и глаза цвета тёмного дуба, светлые рубашки с накрахмаленными воротничками, тёмные удлинённые юбки и белые гольфы под ними. Теперь различить их становилось едва возможным. А ещё девочки сказали, что так они ещё больше похожи на милых и жутко дорогих фарфоровых кукол мастера — Гарольда Уилсона.       На улице вечерело, подошло время ужина, а затем наступил комендантский час, после наступления которого девочкам было запрещено покидать свои комнаты, кроме как для выхода в туалет. Все переоделись в ночные рубашки и расселись по своим кроватям, продолжая дневной допрос девочек, теперь в более непринуждённой обстановке. Они спрашивали, что там — во внешнем мире — вообще интересного происходило за последнее время, какая там сейчас мода, а ещё о личной жизни сестёр, потому что, как оказалось, до попадания сюда некоторые из них даже были помолвлены. А ещё они рассказали немного о правилах и жизни нового дома: у них ранний подъём, есть комендантский час и телесные наказания, есть запрет на выход за территорию приюта, они приветственно кланяются перед старшими, старших зовут по должности и имени, а друг друга сёстрами и по имени, им надо обязательно молиться перед каждым приёмом пищи, а из занятий у них есть уроки письма и чистописания, чтения и домоводства, где их учат готовить, убираться, шить и вышивать.

***

      Новый день начался с действительно раннего подъёма и застилки постели. Затем они умылись прохладной водой и отправились в обеденную залу, чтобы начать благодарственную молитву, которую ни Агата, ни Агнес ранее даже не читали, а потому пытались повторять в такт другим девочкам. По окончанию молитвы что-то говорила про Бога настоятельница Одетта, но её мало кто слушал, и всё же никто не осмеливался на наглые действия, все ждали конца речи. Все кроме пары девиц, всё о чём-то хихикающих, за что их тут же заставили пожалеть: настоятельница Одетт глубоко вздохнула, затем велела нарушительницам встать и подойти к ней, те смущённо подошли, а затем женщина от души хлестнула ладонью по щеке сначала одну, а затем вторую. Показательные наказания всегда работали хорошо. Сие представление было чем-то обыденным и даже ожидаемым, даже для Агаты и Агнес это не стало сюрпризом, ведь их об этом предупреждали, да и в любых историях о приютах упоминалось такое и даже хуже, вплоть до сечения плетьми.       После завтрака их ожидали занятия чтением и домашние работы: для кого-то прополка грядок во дворе, а для других небольшая уборка комнат, потом урок чистописания, на котором они переписывали священные тексты — Агнес на этом уроке похвалили, — потом обеденное время, снова начавшееся с благодарственной молитвы. Потом короткий урок вышивания и, наконец, свободное время до ужина, когда они могли погулять во дворе или, например, почитать книгу. Затем ужин и комендантский час.       Стабильная цикличная повседневность, которая безумно необходима её искалеченному сердцу, чтобы раны превратились в заросшие рубцы и неприглядные шрамы, скрывшиеся под оболочкой грозного взгляда и гибкого разума. Но действительно ли у неё есть на это время? Возможно, совсем скоро выползет паук, чтобы забрать свою жертву...