Око за око, зуб за зуб

В жизни — существовании — Смутьяна нет нихера, кроме Коллектива, и это — кромешный пиздец. Сборище разношерстных ублюдков, подключённых к общей паутине для чужой выгоды. Уродцы на побегушках у хтонической твари, терроризирующей всех, кто к Нему причастен. Презрение сочится из Смутьяна к каждому из них. Голова Мертвеца и Поклонник — бесят до подрёберного клекота, оба. Любители поумничать, за полвека так и не выучив английского языка. Из-за них Смутьян жалеет, что немецкий выучил и может их понимать. С Курсор тяжело. Она ставит себя первее каждого, а потом воет громче всех, когда ей прилетает за эгоизм. Тупая сука. У Смутьяна чешутся рвы ожогов, когда он даже вспоминает о ней. Её сосуд недостаточно выстрадал за всё дерьмо, что она натворила. Смутьян надеется, что бесконечная служба у Администратора окупит эту оплошность с сосудом сполна. Мистер Шрамы нормальный. Когда-то был. Сейчас он почти не разговаривает — стремается хрипа? Ему больно? Смутьян не сечёт. Но когда он чувствует его рядом на тропе, то ему легчает, как от лёгкой шмали. Если бы тот ещё не избегал Смутьяна, было бы просто заебись. Может, он разочарован, что ему не помогли, когда это было возможно. Смех в том, что этого возможно никогда не существовало. И если Мистер Шрамы так и не додумался до этого – то пусть. Хер с тобой, Майло. Среди ненавистного общества ты всегда выберешь самую уродливую морду для полного безумия. Каждой твари по паре, и вас было восьмеро. Этой мордой не становится ни черепоголовый, ни нацист, ни истеричка Курсор. Это даже не Администратор. Нет, это всё — мимо. В этом всем нет того, что будет необъяснимо выворачивать тебя отвращением и ненавистью, схожей с одержимостью, почти завистью. Они все — не то. Каждый раз когда виднеется нужный силуэт, то у Смутьяна пробегается холодок вниз по хребту и пересыхает глотка. Трещинами расходится улыбка по обезображенному лицу, когда он встречает противоположный оскал, целящийся в него. Сейчас — в том числе. — Прискорбно, что ты решил нас оставить. Ничего, мы вернём тебя в нашу коллекцию, — обещает Наблюдатель и склоняет голову вбок. Продолжая улыбаться. Гнида. Смутьян, блять, ненавидит Наблюдателя. За столько вещей, что легче перечеркнуть список ёмким «всё». Он непринужденно стоит, облокотившись о перилла. За ними плещутся багровые волны, разбиваясь о деревянные колонны подмости. Мысль столкнуть Наблюдателя за край жаром облизывает грудную клетку. Это почти как падение Ноа со Смотровой Вышки. Пальцы дрожат в предвкушении. Но Смутьян не поддаётся. Сомневается, что Наблюдатель успеет промочить хотя бы обувь — длинные паучьи лапки Администратора гарантированно подхватят его быстрее. Грёбанный Наблюдатель будто поцелован в лобешник то ли христианским, то ли местным Богом. Неприкосновенный уёбок с вседозволенностью. С неисчерпаемым запасом везения. С безукоризненной репутацией. Не доебешься никак. Наблюдатель вымораживает Ноа Максвелла. Наблюдатель вымораживает Смутьяна. Неизменное условие в уравнении их жизней. Тот самый «Х», который не вычеркнешь. Ноа лает разъярённой псиной в видео, но за кадром ссыт даже набрать номер Кевина. Смутьян нагибает раком трансляцию Наблюдателя, а потом ему пережимают рот плетьми щупалец так, что от давления трещат челюстные кости. И Наблюдатель опять выходит победителем, вернув себе эфир. И смеётся с того, какие они лохи. И смеётся. И смеётся. И смеётся. Он даже сейчас с м е ё т с я, услышав плевок «пошёл ты» сквозь зубы. У Смутьяна звенит в ушах от его мерзкого визгливого гогота. Шелест ресниц глаз не заглушает этот звон, когда он закрывает уши. От Наблюдателя бесполезно прятаться. От Наблюдателя бесполезно бежать. Наблюдателя бесполезно игнорировать. Раздражение бухнет в кишках Смутьяна опухолью, грозящей развернуться зверством. Ранее они не могли ничего друг с другом сделать. Этого не было в планах Администратора — и этого не происходило. Не могло произойти, будто физическая стычка двух сущностей была нарушением физики данного измерения или что-то типа того. Только сама суть Смутьяна была в том, чтоб вертеть на хую правила. Он делал это и состоя в Коллективе, прямо под — ха-ха — носом у Администратора, а теперь… Господи, что же он, сам уподоблeнный до чего-то божественного, мог теперь. Если Наблюдатель не догадывался об этом, то простофилей-идиотом всегда был он. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Наблюдатель – изворотливая гадюка, но увернуться от удара, нелепого в своей простоте, человечности, не успевает никак. Не то чтобы он даже попытался – убеждённость в неприкосновенности, помните? Стекло выбитой линзы хрустит под подошвой, а покошенная оправа очков обнажает его взгляд. Потерянный. Ещё не успевший даже осознать ни нападения, ни боли. Смутьян впервые видит Наблюдателя огорошенным. Замешкавшимся. Он почти убеждён, что слышит перестук шестеренок в его башке. Тик-тик-тик. Бомба замедленного действия. Это приятно. До поджавшихся яиц невъебенно приятно. Бомба детонирует. Купол замешательства лопается, продырявленный острой иглой ответного насилия. Смутьян тыльными пястными связками чувствует, как пальцы Наблюдателя копошатся у него в глазницах. Толкаются, скребут слизистую ногтями, переминают глаза в кашу. Смутьян больше не видит ни одного из возможных исходов того, что произойдет дальше. Он слеп до вереницы вероятностей будущего. Непроглядная мгла вместо бесконечных «если». Ему этого больше нахуй и не нужно. Наблюдатель хлопает ртом, когда руки Смутьяна капканом смыкаются у него на горле. Подушечки пальцев обступают кадык, впиваются до сдавленного кашля. С такой силой, что мерещится, что на них останется гравировка от ребристости трахеи. Горячая кровь с выкорчеванных глаз струится вниз по шее Наблюдателя, под горловину кофты. Мокро. Больно обоим. Смутьян знает, что Наблюдатель чувствует нарастающее давление глубоко внутри глазниц. Пульсацию в ритме пульса. С каждой секундой всё сильнее. И хочет, чтобы распахнутые глаза напротив выбило, как у какой-нибудь пучеглазой игрушки-антистресса. Чтоб они повисли на ниточках мышц, как у долбанной мультяшки. Око за око. Тропа за спиной шипит, визжит. Это Наблюдатель зовёт на помощь. Трусливая тварь. Отпустить его сейчас — жалеть до скончания веков. Смутьян монотонно думает, насколько наебнёт временную петлю, если отправит Ноя прихерачить Кевина на неделе. Чтоб избавиться от выблядка окончательно. Выскоблить его внутреннее содержимое самому, расправиться с сосудом чужой-своей рукой. Что тут такого? В конце концов, неугодную Курсор так и пришибли. Чуть более изящно, с семейной историей мести, но и твой вариант по-прежнему в духе Коллектива – заставить одного перегрызть глотку другому. Более того, Кевин и сам просил об этом. Наблюдатель вцепляется Смутьяну в плечи, когда у него подгибаются ноги. Он захлёбывается кашлем, тянет голову выше, не закрывает рта. Капает слюной, много, обильно, пока разбитые очки спадают с носа. — Я не вернусь, — лбом в лоб, склонившись. Задыхаясь тоже. — Слышишь, дрянь? Я свободен. Смутьян ненавидел Наблюдателя. Но рукой об руку, ладонью о подвздошье они жрали друг друга. Когда-то. Каждый раз, что виделись. От этой мысли становится херово. Смутьян не видит больше будущего, но прошлое в сделку со слепотой не входило. Деревенеющие, вымазанные в чёрной крови пальцы скребут по кофте, падая с плеч. Рядом с ребрами. Все кишки будто обливают кипятком. За грудной клеткой начинает ныть. Наблюдатель балдел с этого: с возможностей, с информации. С ощущений в моменте. И ты тоже. Не ври. Тогда он был таким же слабым, как сейчас. Вывернутым наизнанку. Весь — в твоих руках. Нахера они это делали? Смутьян сжимает челюсти; болью по задвигавшимся желвакам под кожей. Он помнит, нахера. Пальцы мертвеют. — Ноа, — сипло. Неразборчиво. Будто галлюцинацией. Смутьян глубоко вздыхает, потом матерится сквозь зубы. Большими пальцами — вверх, под челюсть. Остальными — всё ещё держа под взмокший шкварник. Наблюдатель рухнет вниз, если убрать от него руки. Кожа липкая, горячая. Вены-артерии выпирают, пульсируют, просясь под лезвие. Или зубы. Мерзость. Смутьян находит в себе силы заглянуть в чужое лицо. Оценить ситуацию. Наблюдатель смотрит сквозь. Тем же тупым взглядом на сто ярдов. Застывшим. Всезнающий, держащий всё под контролем, всегда лидирующий на пару шагов вперёд, сейчас он запутан хуже Максвелла, впервые оказавшегося на тропе. Отксерокопировать бы увиденное и хранить под сердцем, в самом деле. Наблюдатель моргает. Отмирает. Затем — всматривается в ответ. Края рта дёргаются, с влажным шелестом раздвигаются губы. Похрипывающее, едва слышное дыхание готовится вот-вот зайтись беззвучным смехом-клекотом. Нервным или нет — важности не имеет. Просто потому что не выходит. Просто потому что Смутьян опережает его, резко двинувшись вперед. Врезаясь пастью в пасть. Сжимая намертво за губы, за пересохшую слизистую. Кусая до онемения в челюсти. Зуб за зуб.