Не потеряй вновь

Это случается неожиданно. Субару ведь только успевает прибыть в чудесный мир, как его сразу же избивают первые попавшиеся мобы. Он не особо злиться, так как получает совершенно бескорыстную помощь невероятной девушки с прекрасными серебряными волосами. Пораженный такой добротой, он искренне улыбается ей во все тридцать два зуба и благоговеет, увидев чуть смущенную улыбку девы в ответ. Волосы красиво обрамляют ее лицо, румянец, заливающий щеки, становится более заметен на аристократично бледной, точно фарфоровой коже. Она хлопает ресницами и поспешно отводит взгляд в пол, сосредотачиваясь на сцепленных руках, на свои тонких пальцах, в которых, конечно же, нет ни единого изъяна. Все в ней, без малейшего сомненья, идеально. Нет даже тонкого шрама на костяшке или хоть одной родинки. — Ладно, я приму твою помощь. И происходит оно. Легкое, практически незаметное покалывание вдоль запястья его левой руки. Оно похоже на совсем маленький разряд тока, на жалкий комариный укус или несерьезный порез бумагой. Субару бы списал все это на фантомную боль после ударов тех бандитов, на что угодно, на любую чепуху, но просто не может. Потому что девушка громко выдыхает и поднимает на него свои насыщенно фиолетовые глаза, в которых плескается удивление пополам с недоверием. Она непонимающе склоняет голову набок и слегка касается шеи, тут же отдергивая руку так резко, словно обожглась. Шелковые волосы приходят в движение, открывая ему фразу, окрашенную в черный. Он, до сих пор находящийся в моменте, хочет спросить про странный выбор татуировки, но замолкает, вглядываясь в размашистые иероглифы. Что-то кажется ему дико неправильным. Требуется пара секунд на понимание, а потом Субару осознает, что это же его кривой и косой почерк. На родном языке. «Самая красивая девушка на свете!» — Ты тоже это почувствовал? — прелестный голос, словно звон колокольчиков, выводит его из оцепенения. Субару хмурится и немедленно переводит взгляд на запястье, проверяя неожиданную догадку. Да, они там. Набор каких-то странных символов, которые смутно напоминают те, что он видел на вывесках. — Что? Откуда? — попытка стереть надпись заканчивается полным провалом. — Какая-то странная магическая штука? — Ты действительно не понимаешь? — шепчет дева и в изумлении смотрит на него, а потом вновь прикасается к слову, нанесенному на свою плоть. И она объясняет. Долго, муторно, останавливаясь на всех моментах. Так Субару и узнает, что в этом месте существуют соулмейты — люди, определенные самой судьбой, люди, выигравшие в лотерею, получившие шанс один на миллион. Связанными могут стать отец и сын, мать и дочь, двое друзей, родственников или же влюбленных. Да кто угодно может стать соулмейтами. Абсолютно в любой момент своей жизни, при любой встрече, слове, прикосновении. Ты можешь раз в неделю на протяжении пяти лет заходить в трактир, чтобы выпить пива, а на тысячный раз кто-то сверху решит, что вы с барменом просто обязаны стать чем-то больше, нежели постоянным клиентом и обслугой. А бывает и так, что лишь мельком пересекаешься в толпе с кем-то взглядами. И все. Теперь вы не отвертитесь, вы теперь крепко-накрепко связаны прочнейшими веревками, вам теперь нечего делать. Субару ничего такого делать и не собирается, Субару, вообще-то, приходит в чистейший восторг. Теперь они оба понимают, что отныне никуда друг без друга. Теперь он сможет крепко обнять девушку, которая застынет статуей, но спустя пару секунд неловко и робко обнимет его в ответ. Теперь он может гулять с ней по городу, слушать ее звонкий смех и, преодолев смущение, взять за руку. Теперь Пак будет пристально на них смотреть, морщится и бешено вилять хвостом, но ничего не скажет. Теперь он узнает ее имя, сказанное так, словно бы это самый сокровенный секрет на свете. А затем его чудесная Эмилия-тан, хрупкая дева в белых одеждах, вдруг заплачет и попросит, чтобы он никогда не смел оставлять ее одну, чтобы навсегда остался рядом, чтобы не отпускал. И Субару тоже заплачет, схватит ее за трясшиеся руки, заговорит, практически закричит, что никогда, что она важна для него, что не бросит. Они оба застынут со слезами в глазах и никаких слов не дано, чтобы описать это. Он готов отдать все, чтобы остаться тут, под недоуменными взглядами толпы, под палящим солнцем, с нежной ладонью, доверительно вложенной в его собственную. Застыть во времени, чтобы вечно любоваться картиной слабо улыбающегося ангела, наслаждаться ощущением ее кожи и призрачным ароматом сирени. А потом все это просто и безжалостно сбросится. Эмилия не помнит его, Эмилия кривит свои губы, в ее глазах есть только холод и немного жалости, есть только удушающая зима, которую так трудно принять, когда видел жаркое лето. И даже после таянья первого льда, после того, как он спас ей жизнь, ничего не меняется. Ее лебединая шея остается девственно чистой, без единого намека на прежние слова, оставленные его рукой. Это ужасно, это отвратительно, это разбивает сердце в дребезги. Как на ней впредь нет и следа их прошлой связи, так и на его руке нет прежней надписи, которую Субару даже не смог прочитать. Несравненная Эмилия-тан тогда хитро улыбалась и с решимостью, сопровождающею каждое ее слово, обещала самолично обучить его грамоте. Не получилось. Он стискивает зубы и загорается идеей вновь заслужить ее благосклонность, взгляд, душу и тело. Всю ее без остатка. Стать самым лучшим, самым верным, самым полезным слугой. Тем, кого наимилейшая Эмилия попросит остаться, а не выпроводит при первой же возможности. Тем, кого она прижмет к груди, кого самостоятельно возьмет за руку и утянет любоваться городом, стоя на мосту. Позже Субару узнает, что связь соулмейтов достаточно редкая вещь и просто «любить до гроба, больше кого-либо, больше себя, больше тысячи жизней» совсем не вариант, этого совершенно недостаточно. Этого мало, о, невероятно мало, жалко даже думать о чем-то подобном. Это, черт возьми, не твой выбор, по своему мимолетному и эгоистичному желанию такую отметину получить нельзя, это работает вовсе не так, как ты выдумал, жалкое подобие на человека. Соулмейты — что-то важное, сокровенное, горячо лелеемое и ревностно охраняемое. Это настоящий дар, потому что тебе дают человека, который просто «твой», который будет с тобой до конца, с которым ты можешь разделить боль, которому можешь открыться. Человек, который поймет и поддержит, отдаст всего себя без остатка и последующего пепла сожалений. Он лично знал всего несколько людей, которые носили на себе надписи, но все они тронули его до глубины души. Феликс и Круш достойны уважения. Их отношения были полностью построены на доверии и взаимопонимании. Они интерпретировали верно каждый взгляд, уважали мнение друг друга и могли действовать не сговариваясь, но непременно приходя к желаемому результату. Будто бы умели читали мысли. Для Субару их пример стал тем, к чему должны стремится все парочки. Нет, совсем без ссор и конфликтов не получалось, но этим отношения и были хороши. Выявив проблему, никто не откладывал ее в долгий ящик, все решалось максимально честными разговорами, в которых обе стороны могли свободно высказываться. Он не видел их фраз, но был уверен, что это что-то действительно умное. Восхищения однозначно вызывали Рам и Рем. Если Круш и Феликс действовали так будто бы читали мысли, то неразлучным сестрам этого не требовалось. Они действовали единым организмом, который зачем-то разделили надвое, но в то же самое время были совершенно разные. Полные противоречий во всем, кроме своей фразы и отношения друг к другу. Это «Ты лучшая из нас двоих» зеркально отражала все их домыслы и мотивы. Каждая сестра заботилась изо всех сил, делала все для безопасности и счастья второй. Невероятно завораживающе и самоотверженно. Но самым впечатляющим был, пожалуй, Вильгельм-сам, который носил «Ты всегда будешь моим любимым цветком» на животе. Субару позволил себе пустить слезу, когда Белому Киту был нанесен последний удар. Эта история любви трагичная, оставляющая после себя горькое послевкусие. Услышав ее, просто невозможно оставаться равнодушным. И она — единственное «соулмейтское», которое пробуждало в нем страх, даже настоящий ужас. Она каждый раз вызывала приступы тошноты и заставляла его колени подгибаться. Что, если твоего человека не станет? Что будет тогда? Вторая половинка превратится в нечто похожее на Вильгельм-сана, который только благодаря своему непоколебимому духу смог смириться с утратой любви всей жизни? А если кто-то так не сможет? Просто уступит агонии и прыгнет со скалы? И отнюдь не для того, чтобы применить Возвращение смертью. Это страшно, но со временем Субару успокаивается. Он через силу улыбается и напоминает себе, что у него больше нет метки, что свою драгоценность он потерял, но не так горестно-благородно-душераздирающе, как тот же Вильгельм-сан. Ха, забавно, но из-за того, что его метки с непонятными символами никогда и не существовала, Субару даже не может вдоволь погоревать о ее потере, не став в глазах окружающих «мудаком, который смеет шутить о таких вещах». Счастье осталось где-то там, где-то в невероятном мире, где-то, где есть восторженный отаку, где-то, где он никогда не умирал, где-то, где Эмилия доверяла ему, плакала и улыбалась совсем по-особенному. Сейчас, когда в ее взгляде лишь ранняя весна, это кажется обычной фантазией. Чертов бред. У Субару никогда больше такого не будет. Второй раз происходит еще страннее, чем первый. Вот они напряженно воюют с Архиепископом Греха, который из-за жесткого отказа своей любимой Ведьмы начал бить еще отчаянней и вести себя много безумней, если такое вообще возможно. Из его рта ежесекундно вырывались слова о усердии, о том, чтобы заслужить ее любовь, о вечной верности и невероятной гордости от личной встречи. Субару же в это время отчаянно боролся еще и с зашкаливающим пульсом, колотящимся сердцем, готовым сначала упасть в пятки, а потом вырваться из груди. У него вместо крови с невероятной скоростью по венам циркулировало что-то иное, что-то заставляющее сжимать кулаки до ранок-полумесяцев на ладони, что-то заставляющее дышать загнанным зверем, хотя, видит Ками, были ситуации гораздо хуже. Он не моргает, практически не двигается, не считая резких поворотов головой, держит глаза так широко, как только может, пытается дать этому надменно вежливому мудаку наилучший обзор. А чертов Юлиус, не успевая заблокировать молниеносную руку, получает удар куда-то в область челюсти и отлетает тряпичной куклой в каменную стену. С той стороны слышится хруст, заставляющий тело против воли вздрагивать. Субару надеется, что это не кости и кусает губу до стекающей крови по подбородку, шепчет ругательства на всевозможных языках, дергается в порыве отклониться от плана, понимает, что все равно ничего не сможет сделать и смиряется, чувствуя волну обреченности, это ужасное «я действительно готов повторить все с самого начала?». А потом, будто бы по щелчку, он приходит в себя и видит, что Бетельгейзе замер, пораженно смотря на меч, который протыкает его сердце, нет, его душу, все его естество. И Архиепископ кричит, и падает, и выкрикивает набор бессвязных слов. Юлиус не поднимет век, замирает на месте, все еще видит эту сцену его глазами и определенно вслушивается в неожиданно образовавшуюся тишину, которую не смеют нарушать даже птицы. Субару ждет ровно минуту, а потом крепко жмурится и поднимет голову, благодаря богов этого мира. — Выключай! — он кричит во все горло, радуясь, черт его дери, настоящей победе. — Да, мать твою! — Принято, — Юлиус отвечает не сразу, тяжело дышит, не отставая в этом от него самого. Даже не делает какое-нибудь замечание-оскорбление по поводу отсутствия манер. Неприятное ощущение присутствия пропадает, а потом этот мудак падает на спину, вмиг растеряв все изящество и грацию, всегда присущие лучшему из рыцарей. Субару весело хмыкает и подходит ближе, плюхаясь рядом. И позволяет себе похвалить этого засранца. Совсем чуть-чуть. — Хорошая работа, но я тебя все равно ненавижу. — На более я и не смел надеяться. Они лежать на холодной земле. Всякие камушки и прочая ерунда мешают достаточно удобно устроится, поэтому вскоре Субару лениво переворачивается набок, подпирает голову ладонью и рассматривает человека, который его избил и публично унизил. Сейчас же? Помятая одежда, заляпанная еще теплой кровью, на лице полно мелких порезов и уже во всей красе расцветают синяки. А ему от жалкого вида своего «естественного врага» не становится лучше. Странно, но чистая ненависть, испытываемая им с того самого инцидента, куда-то пропала, бесследно растворилась, потерлась в пространстве. Юлиус, впервые с начала боя, открывает глаза и сразу же ловит его взгляд. Они молча смотрят друг на друга, пока Субару не решает сесть и не вытягивает свой сжатый кулак в воздух. На него смотрят вопросительно, но тоже медленно садятся, распрямляя ноги. Сначала на локти, потом с упором на одну руку и, наконец, выпрямляясь полностью. Субару терпеливо ждет, пока в глазах напротив не появляется искра понимания. Их кулаки беззвучно соприкасаются. Он ухмыляется, видя такую же ухмылку, и уже открывает рот, чтобы сказать что-то слегка язвительное, вроде «Долго же до тебя доходило, придурок», но вдруг ощущает слишком уж знакомое покалывание в районе ключицы. Судя по скривившемуся, как от лимона, лицу Юлиуса, не у него одного случился такой маленький приступ боли. Субару разом дергает молнию костюма и оттягивает ворот футболки. Аккуратно написанное «Я доверяю тебе свою жизнь» пересекает его ключицу так, словно оно всегда там и находилось. Он в некоторой прострации отпускает одежду и глупо моргает, пытаясь осмыслить произошедшее. Отвлекает его Юлий, который стянул с себя всю верхнюю часть формы и растерянно пытался рассмотреть то, что там, по-видимому, было выведено его рукой. — Повернись, — он глубоко вздыхает, хотя хочется свернуться калачиком или перерезать себе глотку прямо сейчас. Юлиус без пререканий выполняет приказ и быстро разворачивается. Слишком быстро для того, кто секунду назад лежал полностью без сил. Субару слабо фыркает, но от увиденного вообще теряет возможность издавать какие-либо звуки или даже дышать. Там — ожидаемо — была надпись. Большая надпись. Она полностью занимала спину, абсолютно всю, от начала плеч и до самого копчика. «Достойный зваться рыцарем» невинно красовалось своими слегка скачущими иероглифами и размашистыми движениями кисти. Словно противоположность маленьким и идеальным буквам на его теле, не занимавшим и пяти сантиметров кожи, словно они снова ставились друг против друга. Этот «достойный зваться рыцарем» с его подписью, которая просто указывает на свое существование, вежливо стучится и кланяется, представляясь тебе. И его собственное творение, которое с пинка выламывает двери и спешит всем показать, что оно здесь, что ты попал, ты от меня никуда не спрячешь, даже не надейся. — Что там? — Юлиус говорил нетерпеливо и взволнованно, похоже, прекрасно догадываясь о результате осмотра. — Ага. Это оно самое! — к горлу подступила тошнота, но это не помешало его голосу приобрести истеричные нотки. — Там «Достойный зваться рыцарем» моим чертовым почерком и на моем чертовом языке! Снова наступает молчание, но в этот раз оно имеет напряженный характер и каждый думает о своем. Приятной пустоты, пришедшей после выигранного боя, и след простыл. Субару закрывает глаза и наклоняет голову, упираясь руками в колени. Почему не Рем? Он прекрасно помнит мимолетное разочарование, проскользнувшее на ее лице, когда после той восхитительной и вдохновляющей речи их по-прежнему ничего не связывало. О, он это увидел, провел аналогию с Эмилией, вспомнил чувство собственной никчемности, когда не получи метки. Никто — кроме, собственно, него — не заслужил испытывать подобное. Субару тогда крепко обнял вмиг засмущавшуюся девушку, попытался успокоить, сказал, что даже без этих глупых напоминаний судьбы навсегда запомнит то, что она для него сделала. Если свои шансы с Эмилией он потерял, то это могла быть Рем. Так почему же, мать твою, почему именно Юлиус Юклиус? Почему «его» человеком должен был стать именно этот мудак?! Это же вообще нечестно! Да, он больше не ненавидит его так сильно, но все еще недолюбливает! А как иначе?! Что еще за достойный рыцарь?! Ага, щась, конечно! И с чего бы Юлию доверять ему свою жизнь? До они знакомы всего ничего, а половину времени были врагами. Да и сейчас вообще-то тоже враги! Люди из враждующих лагерей! Эй, судьба, ты что-то явно напутала! — Откуда ты? — слишком спокойный голос возвращает его с небес на землю. — Что?! — Субару рявкает во все горло, стараясь найти хоть один единственный плюс в этой чертовой ситуации. — Ты явно иностранец, — Юлий красноречиво приподнимает бровь. — И ты говорил, что надпись написана на твоем родном языке, так? — Допустим, — он выдыхает, понимая, что не готов сейчас умирать и снова побеждать Бетельгейзе только ради того, чтобы лишиться этого клейма. — Я из Японии, надпись тоже на японском, — а потом Субару закатывает глаза и раздраженно добавляет, предугадывая вопрос: — Ты точно о ней не слышал, далеко находится. Аж в другом мире. Снова наступает молчание. Он качает головой и смотрит на этого мудака повнимательней, пытаясь найти мельчайшие изменения с момента получения метки. Те же повреждения, те же царапины и кровь. Бледно-сиреневые волосы, потерявшие свой элегантный вид и разметавшиеся по лицу, уголки губ опущены вниз, желтые глаза, которые сейчас направлены в никуда. Такой взгляд не должен быть у лучшего из рыцарей. Нет, Юлиус должен смотреть уверенно и решительно, немного лукаво и непременно слегка снисходительно. В груди нарастает отвратительное волнение. — Эй, — он резко поднимается на ноги и улавливает то, как чужое тело вздрагивает. — Чего расселся? Нам уже пора возвращаться! — Ох, пожалуй, ты прав, — на его лице все еще остается то самое «в никуда», а улыбка хоть и возвращается на место, но выглядит совершенно вымученно и фальшиво. — Не будем заставлять всех волноваться, — Юлиус встает и натягивает свое рыцарское одеяние обратно, поднимая меч с земли. В движениях ощущается неправильная рассеянность. Волнение усиливается. Субару искренне ненавидит оба пункта. Он морщится и смотрит на поле боя, а после набирает побольше воздуха в легкие и задерживает дыхание, будто бы решая окунуться в холодную реку с головой. Первый шаг, второй. Еще парочка и они уже стоят на расстоянии не более метра. Субару крепко сжимает кулак и с ощутимой силой бьёт удивленного Юлиуса в грудь. Тот отступает на шаг от неожиданности и морщится, прижимая руку к месту удара. Но на этот раз понимание появляется гораздо быстрее. Субару все еще стоит с протянутым кулаком и ухмыляется. На лице напротив расцветает слабая улыбка, в желтых глазах появляется живой блеск чего-то мягкого и почти нежного, а на щеках сияет едва заметный румянец. Тихий смешок, их вытянутые кулаки, легкое соприкосновение пальцев. — Мне показалось, что ты не в восторге, — голос Юлиуса тихий и непривычно участливый. — Я ошибся? — Придурок! И это «придурок» вместо всего остального, вместо «все будет хорошо, не волнуйся ты так, я тебя никогда не брошу, раз уж оно так получилось». Сейчас Субару не обращает внимание на то, что будет и на то, что было. Все это перестает иметь значение. Он, впервые с того самого дня, застывает в моменте, застывает от чужого доверчивого и открытого взгляда, застывает от переполняющих чувств, от понимания того, что сумел найти «своего» человека, пусть и такого невыносимого мудака. Все его естество горит решимостью. Только бы не потерять это опять.