Меня нет в твоем мире. И я мерцаю в реальном, как неоновая реклама в заброшенном здании. Когда я кого-то т****ю, я самого себя стираю из памяти. Как любят покойники, теперь ты знаешь сама.
2000 год, зима.
— Спокойной ночи, мам. Номер класса люкс в немецкой гостинице. Именно он стал прямой ассоциацией с местом скорби по жене. Здесь прошла самая острая фаза потери, в которую Витя ещё не признал факта из двух слов: Юля умерла. В Германии Витя был, чтобы скрыться от врагов Каверина, которому он нанёс три десятка ножевых. Он резал его, как скотинy, как сочного барашка, которого подадут на праздничном столе. Однако как раз-таки это Витю не травмировало. Витя не ждал поддержки от мамы и папы. Они были убиты горем — красноречивее всего был момент, когда отцу вызывали «Скорую» из-за очередного телеочерка про Юлю. Друзья были далеко, в тысячах километров от Пчёлкина. Поддержки не было. Да, были телефонные звонки от бригадиров — но они не заменяли живых объятий и звучания голоса. Телефонная решётка будто уменьшала силу слов поддержки. Витя остался один со своим горем. Мама лежала в кровати после очередного приёма лекарств. Отец сидел в кресле и смотрел подолгу в окно. Наверное, вспоминал битвы, которые разворачивались здесь в Великой Отечественной — этими воспоминаниями Витя был сыт по горло. А сейчас любая война вызывала в Вите приступ агрессии. — Спокойной, сынок. Мама даже не обнимала Пчёлкина — она сразу начинала плакать и причитать из-за смерти невестки. Такое ощущение, что не Пчёлкин потерял жену и мать ребёнка, а они потеряли дочку. Родители засыпали довольно быстро. Лекарства, успокоительные и для сердца, помогали в этом. Витя окликал мать и отца, не получал ответа. Это ознаменовало свободу. Как в шестнадцать лет, когда Витя ночью сбегал из дома, брал папину «Волгу» и гонял с девочками. Там же он и переспал впервые с какой-то из них, вроде, старшеклассницей, может, первокурсницей — Пчёлкин не помнил даже её имени. Да и было ли это важным, если он отведал вкус настоящей любви, где нет места блядству? Витя снимал с себя домашнюю пижаму и одевал лучшие брюки, рубашку, завязывал галстук, наносил терпкий аромат парфюма на шею. Причёсывался. Брал с собой бумажник с деньгами — уходить в отрыв по-взрослому было дорого. Витя садился на метро. До него добирался максимально быстро, чтобы успеть до часу ночи. На станциях было довольно темно, освещение минимальное. Тёмная окраска стен и колонн, поезда также не отличались яркостью. Не видно ни единого сотрудника персонала. Жители в разы раскованнее, чем в хмурой Москве. Пьют пиво, курят у платформ. Эскалаторов нет, только лестницы. Витя перебирался на ветку U9, и прислонялся к дверям, несмотря на табличку с запретом на это действие. Холодно, ветрено. — Zoologischer Garten. Витя подошёл к дверям, которые привезли его в место разврата и потерянных людей. Сегодня ночью он должен был стать одним из них. Его взору открывалась картина, достойная пера Фёдора Михайловича. Вокруг подростки в состоянии наркотического опьянения, кто-то был пьян вдребезги. Витя со своей идеальной одеждой выглядел вычурно и смешно. Он осматривал девушек лёгкого поведения, выбирая ту, с которой проведёт эту тёмную ночь. Витя отбирал серьёзно — негоже человеку, который в России стал важной шишкой, спать с оборванкой. Девушки поприличнее находились не сразу. Витя подходил, по-немецки спрашивал: — Сколько в час? Ему называли расценки — так Пчёлкин и выучил числа по-немецки. Цена его устраивала всегда, ведь проблем с деньгами не было. После этого Витя уезжал в гостиницу, потому что было стыдно нарушать обет скорби при родителях и стирал себя из памяти. Витя уже мог написать курсовую работу (не меньше) о разнице между немецкими девушками и русскими в постели, где пришёл бы к патриотичному выводу. После этого Витя лежал в постели, доставая из кармана сигарету с лёгким наркотиком и прикрывал глаза, падая в объятия прихода. Становилось легче, тоска отходила, реальность воспринималась более дружелюбно. Уже не в трезвом состоянии, Витя закрывал глаза и извинялся мысленно перед Фроловой. Она была прямо перед ним — под веществами Витя легко мог её увидеть, позвать, и она была рядом, такая живая, настоящая, счастливая. И не было в её глазах осуждения. Наутро Витя возвращался к родителям. Наступил уже отходняк. Глаза красные? Плакал всю ночь. Где был? Гулял с туристами, изучал достопримечательности. Отговорки были нелепыми, но для наивных родителей Пчёлы подходили…2007 год, весна
— Ты… Употреблял?.. Витя, зачем? Пчёлкин молчал. Сказать в своё оправдание нечего — Витя и сам считает тот период тёмной страницей биографии. Он был размыт, Витя помнил отрывками свою жизнь в Германии — здесь он гуляет по улицам, а здесь резко оказывается на концерте Рамштайна. Смазанные, обрывочные картинки. Витя сам вырывал главы из книги своей жизни. — Витя, ты мог позвонить нам, если хотелось употреблять. Меня Юлька учила, что когда кокса хочется, звонить ей или Сашке… — Стыдно было признаться в слабости. Все говорят, что нужно преодолевать нормально горе. Я мужик, нюни распускать не могу. Понимаешь, только после того, как я покурю, я отключаюсь от боли. Как вставлю в какую-то идиотку — уже лучше. — Ты сейчас употребляешь? — Нет! Куда там? Я курил траву два раза и всё. Клянусь, — Витя положил руку на сердце. Была бы Библия — на ней бы поклялся. Только он её сжёг в 2000 году. — Что ты конкретно употреблял? — Спросил Космос. — Траву и всё, — Витя не дрогнул. Смотрел в глаза Космоса, в которых отражалась печаль и сострадание. Космосу было больно. Он знал, какая западня — наркотики, и то, что он не смог спасти Витю от этого, его тревожило. — Точно? И вдруг Витю начало всё это раздражать. Ему стало обидно, что он вынужден был оправдываться за что-то. Его начал злить Космос, который напомнил о страшных днях его жизни, заставил испытать стыд. Витя уже давно отключил голос совести, так как слышал его предостаточно. Вновь увидеться с внутренним судьёй лицом к лицу было неприятно. Витя встал, положил руки в карманы домашних штанов и подошёл к окну. Не глядя на собеседника, он начал говорить, повышая громкость с каждым предложением: — Кос, вот ты морализатор года, я смотрю. Сам валялся под коксом в больнице, а меня вздумал жизни учить? Я хотя бы имею причину, по которой я ушёл в разнос, и она объективна. Я жену схоронил, между прочим. И я прекрасно контролировал себя. Брал лёгкие вещества, чтобы легче слезть было. Всё, чист уже семь лет. — Я не учу тебя, Витя, просто я хорошо знаю, какое это дерьмо. И я не позволю тебе попробовать это на вкус. Я понимаю, что тебе тяжело, не так хорошо, конечно... Но прикрывать собственные проёбы фразой «я вдовец» — как-то мерзко, не находишь? — Если бы я прикрывался, я бы творил вещи покруче, убивал бы людей, воровал бы, например, Настю бы в детдом бы сдал. Есть разница между «жаловаться» и «объяснять», и мне жаль, что почти к сорока годам ты её не ощущаешь. Оба выдохнули. Витя встряхнул головой, взяв в руки брелок с пчелой, который подарила Алёна Сергеевна. Это помогало успокоиться и взять эмоции под контроль. — Ладно, Вить, я погорячился. Прости. Я очень переживаю за тебя. — Верю. Но мне не пять лет, голова на плечах появилась. Я не натворю глупостей. Тем более, Белый убьёт меня за наркоту. И так алкоголизм простить не может… — Витя улыбнулся и пожал руку Космосу. — Слушай, ты ж был в Германии, жил, значит, знаешь. Вот у нас 9 мая это праздник. Мы все поздравляем ветеранов, парады устраиваем, гордость, все дела. А у немцев как? День стыда? — Ну во-первых, — Витя протёр салфетками камень в перстне. — Говори за себя. Для меня девятое мая — это не праздник. Это лицемерие. Люди только один день в году помнят ветеранов. Во-вторых… У них этот день проходит мимо. Только 8 мая празднуют — день освобождения. Выходят на улицу только русские туристы. В комнату прибежала Настя с рисунком. — Смотрите! Это я нарисовала! Дядя Космос, эти планетки я для Вас добавила! — Настя показала фломастером на кружочек с кольцами. Я ещё песню выучила, хотите спою? — Конечно, хочу. Витя Пчёлкин был главным фанатом Насти. Любой родитель бы уж сошёл с ума, если бы его ребёнок пел практически каждый час, причём громко, с выражением. Но Витя мог бы слушать пение Насти вечно — оно говорило о том, что малышка счастлива. Настя знала много песен — этому способствовала любовь девочки к проекту «Фабрика звёзд» и телеканалу «Муз ТВ». Настя отложила в сторону бумагу, аккуратно, чтобы не повредить своё творение… Девочка встала в центр комнаты, взяла в руку карандаш, как микрофон и начала громко петь, подражая известным певицам: — Внучка деда-лесника сумасшедшего слегка, Как цветок была красива, но упряма и дика, От соблазна вдалеке не обласкана никем, Ночью звездочки счиатала, днем купалась в роднике, И казалось, что на свете не боится никого, Кроме Бога одного… — Это чё? Русская народная какая-то? — Спросил Кос на ухо. Витя помотал головой и объяснил, кто поёт. Здесь Настя уже совсем закричала, увлёкшись не на шутку. Даже размахивать руками начала и кружиться, так, чтобы подол платья тоже крутился вместе с ней. — Тая, тая, понапрасну деда не зови, Тая, тая, не спасешь сердечко от любви, Первый раз она любила и душа ее забилась, Словно горлица в силках у охотника в руках, Поиграл денек и бросил, хоть и был он не злодей, Так ведется у людей… — Так! — Витя хлопнул в ладоши. — Анастасия, рано тебе ещё о любви. Ты стихотворение выучила, любовь моя? Настя села к отцу на колени. Витя посадил её удобнее, целуя в лоб и держа крепко двумя руками. Эта мера предосторожности была лишней — Настя уже выросла и не могла так просто упасть с папы. Но Пчёлкин всё равно боялся отпустить дочку. — Выучила! Сейчас буду читать. Эээ… — Настя крутила на палец волосы, сосредоточившись. Витя подсказал первую строчку: — Зима… Крестьянин… — Зима! — Выкрикнула Настя. — Крестьянин, торжествуя, На дровах обновляет путь… — Пчёлкина, на дровнях, — поправил Витя. — А что это такое? — Насть, хер знает. Я не Пушкин, у него спросить тоже не могу. Он умер уже. Дострелялся, балда. Читай дальше. — Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь… Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке… И замолчала. Настя испуганно смотрела на папу. Самой вспомнить не удалось. И Витя вновь напомнил: — …Вот бегает дворовый мальчик… — …В салазки жучку посадив, Себя в коня преобразив; Шалун уж заморозил пальчик: Ему и больно и смешно, А мать грозит ему в окно… — Отлично, — Пчёлкин махнул рукой, одобрительно кивая. — Перед сном почитаешь и будешь уже назубок знать. Откуда отрывок? — Из Евгения Онегина. Папа, а кто такой Евгений Онегин? — Один дядя из сказки. Тебе расскажут в классе девятом.***
Витя возобновил сеансы с Алёной Сергеевной. Их терапия прервалась на пару недель — обоим нужно было многое обдумать и взвесить. Алёна поняла, что готова работать даже после поспешных признаний. Приём начался спокойно, без неловкостей. Будто не было того странного свидания и отказа. — В-общем, за то время, которое мы не виделись, я пришёл к определённым… Как это называется, когда идея пришла в бошку? — Витя щёлкнул ручкой. — Инсайт, — подсказала Алёна. — Да. Оно. Пришёл инсайт, что мне стыдно перед дочерью. Понятное дело, что я всегда испытываю перед ней вину за Юльку там, за то, что лгу, но… Сейчас мне стыдно, что я привёл в дом женщину, которая причиняла ей боль и унижала её. — В чём проявляется Ваш стыд? — Алёна погладила кончиками пальцев ручку. — Как вы понимаете его? — Я в принципе… Общаюсь спокойно с Настюхой. Мне нормально. Но иногда так хреново становится. Вот она меня обнимает, говорит, что я её самый любимый папа, но… Разве хороший отец бы так поступил? Начал бы отношения с такой женщиной? — Виктор, послушайте. Вы пытаетесь взять контроль над всеми обстоятельствами, которые происходят в вашей жизни. Вы хотите управлять всеми ситуациями. Это идёт из, во-первых, криминальной среды, во-вторых — политики. Однако Вы должны помнить, что есть независящие от вас факторы. Прививать чувство вины за то, что Вы не могли предотвратить, неправильно. Это очень Вас разрушает. Вы не можете знать всех людей на сто процентов. В общении, особенно любовном, очень легко споткнуться. Благодаря этим ошибкам мы и учимся. Попробуйте чётко сформулировать, в чём вы виноваты перед Настей. — Я же сказал. Я привёл в дом мошенницу, — повторил Витя по слогам. — Вы знали об этом? — Я должен был предположить… Подумать… — Сейчас, на трезвую голову, назовите факторы, которые говорили бы, что Евгения — мошенница. Которые Вы увидели на первых порах знакомства. Витя замолчал, уставившись в пол. Алёна терпеливо выжидала. Результат был очевиден — Пчёлкин не смог выдать ни одного аргумента. — Вот именно. Они всегда хорошо притворяются. Если даже умные, мудрые, казалось бы, бабушки отдают миллионы тем, кто обещает им горы золотые… Тем более, вы хотели подарить девочке ощущение мамы. Вы переживаете, что она растет без женской руки. Так? — Немного. Я правда переживаю. Девочке нужна мать. Я же не шарю в женских штучках, типа… Макияжей там, парней… — Виктор, вы бы ещё в парнях разбирались… — Рассмеялась Алёна. — У девочки, насколько мне известно, есть крёстная мама. Она и заменит маму. Вы сами видите у ребёнка признаки психологических переживаний? Что она несчастна? — Не вижу. Настя веселится, прыгает. Она у меня такая активная, я порой устаю даже. — Вот и всё. И ещё, по поводу ситуации с Евгенией — Настя сейчас в таком возрасте, когда дети не могут до конца всё понять. Они легче прощают, потому что не осознают всего масштаба проблемы. Вы разговаривали с Настей о сложившейся ситуации? — Извинялся. Она так… Смотрела, улыбалась, говорила, что любит меня, но я… — Витя отвернул голову. Но Алёна всё равно увидела слёзы на его глазах. — Извините. Я что-то расклеился. Просто всё, что связано с дочкой, вызывает у меня сильный отклик. Потому что я переживаю за неё. Я знаю, что придёт момент, когда мы больше не будем близки. Настя никогда меня не простит за криминал. Он отнял у неё маму. — Не факт, что Юлия бы выжила в Чечне. — Ей оставалось несколько часов до возвращения домой. Так что выжила бы. Но я уже не думаю о том, как бы что сложилось. Зачем ворошить прошлое? — Правильно. Какой у Вас второй инсайт был? — Вернула в начало Алёна. — Я понял, что сейчас я скучаю не по Юле, а по прошлому. По нашим воспоминаниям. Они светлые, хорошие. Мне порой кажется, что в девяностых было моё лучшее время. Трава была типа зеленее… — Неправда. Просто ваш мозг применил защитную реакцию и убрал плохие события в ящик. Поверьте — тогда было не легче, чем сейчас. Кстати, я хотела вас спросить. Как сейчас вы бы описали свои чувства по отношению к Юле? — Алёна пролистала блокнот на самое начало. Витя только сейчас заметил, что для сеансов с ним Алёна завела новую толстую тетрадь, которая уже была наполовину исписана. — Уважение. Тоску. Но не сильную, как раньше. Я думаю о ней, как о чём-то светлом. Но я не хочу умереть вслед за ней там… И не злюсь больше за… Фактическую измену? Я про плен, если что. Вся злоба, претензии, ушли. Я как будто стал мягче. — Вы меня радуете, — Алёна пробежалась глазами по первым записям. — Вы сами чувствуете какой-то эффект от терапии? — Слушайте, не чувствовал бы — ушёл бы. Я всё-таки бабки плачу, — фыркнул Витя. — Если бы не Вы, я бы гнил в могиле. Я серьёзно был на грани суицида. А Вы вытащили меня. Вот я задумался ещё, — Витя поменял позу на более открытую. — Вот Вы психолог. Я не единственный, кто к Вам приходит с пиздецом каким-то прям жутким. Вы всех слушаете. Вам как, нормально? Это же ужас, всё впитывать в себя… Алёна вспомнила первые вечера после Вити, когда она приходила домой, кидала в угол сумку и просто несколько часов рыдала на постели. Девушка прикусила губу, поправляя очки. — За меня не беспокойтесь, Виктор. Это моя работа. Я не имею права давать слабину. Я своим спокойствием подаю пример клиентам. Если психолог уже совсем не вывозит, есть супервизия. Это психолог для психолога. — Слава Богу. Я просто встревожился не на шутку. Они помолчали ещё немного. Алёна наклонила голову, рассматривая Витино лицо. Он был напряжён. Брови свелись к переносице. Витя теребил пальцами край рукава. — Если хотите плакать — плачьте. — Нет, — Витя заулыбался, начал кривляться, стараться показать себя как позитивного человека. Но Алёну нельзя было обмануть таким дешёвым трюком. — Я никому не скажу, что вы плакали. — Точно? Алёна закатила глаза, повторив своё обещание. И Витя закрыл лицо ладонями, молча, тихо роняя слёзы. Он не плакал уже почти три года. Вся боль копилась внутри, образовывая монстра, который рвался наружу. Алёна для приличия игнорировала клиента, читала книгу. Возможно, это выглядело максимально некрасиво, но Алёна уже выучила за три года терапии Витю. Он не любил свидетелей своих слёз. Всё-таки даже такой опытный психолог, как Алёна, не смогла выбить из него установку «мужчины не плачут».***
Ваня вернулся домой с учёбы. С того дня, когда Белов услышал гипотезу о прошлом его отца, он не мог усидеть спокойно на месте. Ванины мысли крутились вокруг одной темы — кем был папа в девяностые? Ваня получил привычку щёлкать автоматической ручкой и дёргать ногой. Сидеть в школе на уроках стало сложнее — дома Ваня получал доступ к компьютеру, а там — возможные зацепки. От Лизы не было никакой информации. Девочка только пересказала лишний раз слова тех бандитов. Шмидт вряд ли бы сдал отца. Оставалось только надеяться на себя. Из Вани получался плохой Шерлок Холмс, поэтому дело продвигалось медленно. На самом деле, Ваня уже давно понимал, что отец что-то скрывает от них двоих. Однажды Ванька нашёл в шкафу пистолет Макарова. Судя по всему, им пользовались. За свою находку Ваня не получил ответа, только армейским ремнём по пятой точке. Ольга молчала, хотя понимала, что лгать сыну плохо. Ваня открыл учебник, прочитал задачу по физике, начертил колонку для «Дано». Съехал с линии клетки — ну и плевать. Главное, что что-то написал. Ваня написал величины, а затем взял фотографию отца из пенала и сказал вслух: — Папа… Кто ты, папа? Слуга народа или вор? Многое в биографии папы было покрыто туманными тайнами. Почему он не присутствовал на родах мамы? Кем он работал до депутатства? Белов говорил «предприниматель». Потом финансовые пирамиды звучали. Несостыковки, короче. Когда Белов ругал сына, он часто упрекал его тем, что он рос в девяностые. Так что спасибо сказать должен, что его вообще вырастили. Но какими были девяностые? С чего начать разгадку тайны? Ваня совершенно был сбит с толку. Бесконечная рефлексия шла в нём, даже ночью. А узнать надо. Ведь если папа действительно лгал ему почти шестнадцать лет, то это можно было использовать как аргумент против ненавистной армии. Мужчина не тот, кто в форме был. Мужчина — тот, кто детям не лжёт. Наконец Ваня написал действия к задаче (он их видел быстро, будто уже сами написаны в тетрадке) и взял в руки учебник истории. Долистал до конца — о девяностых ни слова. Рано ещё было изучать эту эпоху — сейчас двадцатый век зубрили, революцию, Ленина. Пролетариат, большевики, меньшевики… Белов решил — вернётся завтра со школы и поищет в Интернете информацию об известных авторитетах. Рефлексия хотя бы на час отступила. Ваня лёг на кровати, закинув руки за голову с каштановыми волосами. Ванька покрасился в четырнадцать — надоело быть блондином. Теперь цвет — чисто папин. Но сейчас это может сыграть злую шутку.***
Настя вышла на улицу погулять. Единственная площадка, где ей разрешалось гулять, располагалась под окном дома. Насте и не хотелось уходить далеко — она будто не знала, что есть что-то за ограничительной чертой. На скамейке сидели подростки. Необычные — Настя таких ещё не встречала. У них были проколоты губы, в носу пирсинг. Такие кольца Настя видела только у быков. Девочки сидели у мальчиков на коленках и зарывались в их волосы пальцами. Чёрный лак бликовал на солнце. Яркие розовые футболки обтягивали худые тела. Чёлки зализаны на бок, а на рюкзаке — значки. Настина мечта иметь столько. — Я так люблю тебя. Только эта любовь и помогает жить. Если ты меня бросишь — я вены вскрою. Я так себя ненавижу… Девочка, сказавшая это, положила голову к парню на плечо. Настя на них посмотрела и плечами пожала. Зачем вскрывать вены? Для анализа крови это совершенно необязательно. И почему такая красивая девочка себя не любит? — А почему ты себя ненавидишь? — Спросила в лоб наивная Пчёлкина. Девочка посмотрела на неё исподлобья. — Ты ничё не понимаешь. Этот мир ужасен. Я тоже ужасна. Мой смысл жизни — только в вечной любви. Меня не принимают такой, какая я есть, понимаешь? — Девочка обрадовалась, что смогла найти верного слушателя. — А я — выше их всех. Я за пацифизм. За любовь. За эмоции. Если я лишусь любви, меня ничто не способно будет держать в этом мире. Мы эмо, детка. Понимаешь? Нам говорят прятать эмоции, но мы не будем этого делать. Насте уже больше нравилась эта девочка. Ей также понравились её розовые волосы. Она хотела себе такие же. — Послушай, — девочка достала из кармана плеер с наушниками и дала Насте. Там играл трек группы «My Chemical Romance». — Наша музыка не похожа на других. Но ты не поймёшь… - Девочка подкрасила веки чёрным. Теперь она стала похожа на панду. Настя слушала незнакомую девочку завороженно. Она не упускала ни одного слова. Для Насти она была необычной феей. И стать ближе к ней было жизненно необходимым для Пчёлкиной. — Мне понравилась музыка. Я такой никогда еще не слышала. — О! Круто тогда. Хочешь, тебе волосы покрасим?***
Виктора Пчёлкина ждал сюрприз. Его дочка сидела возле окна в наушниках. Кончики золотых прядей стали розовыми. На предплечье была временная татуировка в виде чёрной звезды. — Настя! — Окликнул её Витя. — Етишкин корень... Что с тобой? — Папа, я эмо. Я размышляю о любви. Я хочу умереть! — Настя театрально вздохнула и наклонилась назад. Витя снял горе-эмо с подоконника, посадил к себе на коленки и погладил по волосам, говоря: — А, ну если ты хочешь умереть, то тогда я один съем шоколадный торт. Большой, большой! Мне его на работе передали. Ещё ты не узнаешь, кто победил в «Фабрике звёзд», не погуляешь с Лизой и Серёжей. Никогда в жизни. Дядя Космос ещё зайдёт на выходных, но я ему скажу, чтобы не приносил подарков. Ну что? Ты всё ещё хочешь умереть? Настя помотала головой. Она наотрез отказалась от субкультуры. Всё-таки она требовала больших жертв. Волосы состригли на выходных, потому что выводить розовый цвет оказалось сложным. Татуировка смылась. Лак с ногтей Витя стирал сам, давясь и кашляя от стойкого запаха ацетона...***
Ванькин страшный сон сбылся следующим образом. В ходе заседания Белов договорился по почте отправить макет законопроекта. Всё бы ничего, но Белый не умел пользоваться Всемирной паутиной. А вот Ванька сидел там подолгу, общался в аське с друзьями. Вот и решил Белый попросить сына показать ему прелести Интернета. Обучение шло гладко. Ваня показал, как включить компьютер. Саша запомнил. Ваня показал, как устроен рабочий стол; какие программы есть на компьютере; как входить и выходить из них; что значит свернуть окно. Когда они дошли до самого главного — регистрации почтового ящика, Ваня комментировал каждое своё действие: — Здесь надо логин придумать. Пускай будет alexanderbelov69... Собака... mail.ru. — Какая я тебе собака? Охренел, что ли? — Белов оставил сыну подзатыльник. — Сам собака! — Не ты собака, бать. Это так обозначается значок. Ты не собака. Ты лев. Знаем. Короче, пароль придумай. Только посложнее. — alexanderbelov? — Бать, я же сказал, сложнее. Букву заглавную зафигачь, цифры, точки всякие. Придумай и запиши на бумажку. Белов покумекал, поразмышлял и написал на листочке: SashkaBeluy99_brigada. — Почему бригада? Строительная что ли? — Ваня посмотрел на отца, как на дурачка. Белый поторопил Ваньку, попросил показать функцию отправки писем. Даже пробное письмо написали. — А ты не знаешь, у дяди Вити есть почта? Я бы ему написал письмо. Ваня расслабился, что отец так быстро освоился и ответил спокойно: — Неа. Я хз. Тебе надо у него лично спросить. — Вот балда! Ладно. Теперь показывай, как работает Гугл. Ваня ввёл пару слов в поисковую строку. Система выдала фотографии собак. Белому это понравилось. Вот здесь и кроется самая неловкая для Беловых часть истории и самая смешная для нас. Саша ввёл букву «П», чтобы узнать погоду на завтра и обнаружил, что ранее Ваня вводил неприличный запрос. Ваня побагровел, стыдливо отвёл взгляд. Белов закрыл лоб ладонью. — Ваня, что это? — Бать, это не я! Это Данька Смирнов! Он вообще озабоченный! Я вообще таким не интересуюсь! Лучшая тактика — отрицание. Но не для Белова, который знал своего сына как пять пальцев. Белов вздохнул, пытаясь принять, что это происходит и сказал: — Ладно, хорошо. Малой повзрослел, как я вижу. Чё, дрочил уже? — Папа! — Истерически взвизгнул Ваня. — Просто сделай так, чтобы мама не спалила. Если она увидит, никогда тебе Интернет не даст больше. Белов похихикал и похлопал сына по плечу. Ваня закрыл Гугл, чувствуя себя как голый человек на Красной Площади. Лучше бы папа наорал, прибил его, чем посмеялся над его тягой к запретным темам. Нужно ли говорить, что после этой ситуации Ваня никогда не искал подобные видео на компьютере дома?***
— Всё. Закончил. Космос сам не верил в произнесённые слова. Работа над диссертацией подошла к завершению. Теперь не будет бессонных ночей в библиотеке, созвонов с отцом, поисков информации, форматирования документов по пресловутому «14 кегль, шрифт — TimesNewRoman»... Осталось только получить правки от научного руководителя — самого близкого и родного человека. — Наконец-то, — Люда поставила плиту разогреваться и пошла к Космосу в комнату. — Я соскучилась. — Ага. — Это всё, что ты можешь ответить? Невероятно, Кос. Ты с момента нашей свадьбы какой-то холодный стал. Что случилось? — Люда мягко задавала самые противные вопросы. Космос знал ответ, но не говорил его. Он мог сломать их брак навсегда. Ответ был таким: Космос до сих пор питал нежное чувство к той, на которых прав не имел. Космос любил Юлю Фролову. Но теперь их разделяют разные миры. Она там, где темно и страшно. А может, в райском дворце. Неизвестно. — Люда, всё нормально. Просто я очень устал. Я закончил диссертацию, отдохну и мы проведём время вместе. Ты хотела на природу поехать вроде? — Космос коснулся губами виска Люды. — Было такое. Неужели не забыл? — Искренне обрадовалась Люда. — Кстати, у меня для тебя новость. Хорошая очень. — Валяй, жги, — Кос закрыл вордовский документ, поворачиваясь к супруге. — Я беременна.