ибо не ведаю

Он парит в невесомости в своей палатке, и вокруг него, пронизанная мутной взвесью, теплыми течениями завихряется материнская среда амниобака. Все его тело опутано эластичной сеткой медицинского экзоскелета, и он ощущает, как подергиваются конечности от импульсов, посланных миоэлектрическим стимулятором. Вокруг царит блаженный, мягкий красноватый полумрак; в основании шеи, там, где находится спинномозговой порт, расползается приятное дрожащее тепло, и оптоволоконная пуповина плацентиума вдруг открепляется от его бледного живота и белесым червем медленно уплывает куда-то вниз. Он чувствует боль, но пока не знает, что это такое. Осознание понятия собственного «Я» отнимает у него поразительно много времени. Он не видит необходимости в применении этого глупого необязательного конструкта, но хозяева дают ему имя, и он принимает правила игры. Существование личности требует наличия имени как средства определения конкретного индивидуума – этому учит людей эволюция их социума. Получая его, Юкка Сарасти изменяет свою природу – или так думает Роберт Каннингем, когда присваивает пленным клички. Он, биолог, все еще неосознанно пытается применить человеческие мерки к чужеродным существам, и в этом его заключается его самая главная ошибка. Сьюзен Джеймс, руководствуясь справочником палача, подбирается к истине чуточку ближе – она дает им номера. Первый и второй корчатся от боли в своих вольерах, их пластиковые шкуры идут лазурными волнами, пока кончик щупальца одного из испытуемых наконец не упирается в горящую на поверхности стола иконку. На ней схематично изображен человечек, и фигурка под кончиками пальцев мягко, почти гипнотически пульсирует зеленым. Он ждет боли, но боль не приходит. Тогда он поднимает глаза. На лицах ученых по ту сторону лабораторного экрана читается мрачная радость. Одна из них произносит: получилось, и горбится в кресле, пряча в ладонях мокрое лицо. Пленники в своих вольерах парят в невесомости, вяло шевеля конечностями. Их больше никто не пытает. Он лежит на операционном столе. С потолка над ним хищным членистоногим свисает медицинский зонд. Безжалостный белый свет светодиодной лампы выжигает сетчатку. За стеклом бокса стоит, замерев, очередной ученый; многосуставчатые лапы машины вздрагивают, просыпаясь, тянутся вниз, и яркий отблеск вспыхивает на лезвии тактического ножа, когда он заносит его, чтобы вновь сделать Сири Китона человеком. До чего же забавная, несправедливая ирония. – Прости меня, – говорит он напоследок. Я создаю тебя по образу и подобию своему. Ибо не ведаю, что творю.