Опасное зелье

Габриэла прихорашивалась перед зеркалом. Облик данмерки, что и говорить, на любителя — сероватая, будто присыпанная пеплом Красной горы, кожа, горящие алые глаза, резкие черты лица, однако Габриэла заслуженно слыла красавицей. — Мзинчале-ефт, — протянула она. На туалетном столике лежала карта двемерских развалин. Обширные и запутанные коридоры, залы, переходы, полные механических чудовищ и пещерных пауков. Габриэлу не пугали ни развалины, ни двемерские механизмы, ни ледяные пауки и странные обитатели подземелий. Ее вообще трудно было чем-либо напугать. Фалмеров, как она уже выяснила, в Мзинчалефте не водилось. Это даже огорчало: Габриэле хотелось бы их увидеть хоть раз. Правда, водились куда менее легендарные существа — разбойники. Но и с ними Габриэла надеялась управиться. Больше всего опасений, как ни странно, ей внушал «заказ» — маг Мейлурил из числа ее соплеменников. Кому, как не Габриэле, знать, на что способны данмерские маги! Поэтому, поразмыслив, Габриэла решила прибегнуть к яду. Если отравить его тайком, скрытно… даже самый могущественный маг не страшен. Габриэле уже приходилось убивать разными способами. В одиночку, легко прокравшись в дом среди ночи и перерезая горло спящим. С напарником — тогда ее напарником был Визара, надежный и уверенный Темный Ящер, она отвлекала, а он стремительно всаживал клинок в спину… Мечом и кинжалом — кинжал она не любила, он входил в тело с таким отвратительным хрустом, но и меч был ей не по душе: меч — оружие воина, а не служителя Ситиса. Удавкой. Но с тех пор, как Габриэла впервые купила у Бабетты зелье лишения сил, яд стал ее излюбленным оружием. Это так легко для красивой женщины: улыбнуться, очаровать, взмахнуть ресницами. Или доверительно повести разговор о своем, о женском. Смотря на кого провели Темное Таинство — или Астрид и Назир думают, что его провели, потому что Слышащего в Убежище нет, и приходится собирать по крупицам слухи о том, кто купил человеческое мясо и человеческое сердце на рынке и у кого видели томик «Поцелуя Милосердной Матушки». Красивой женщине доверяют, рядом с ней разжимаются кулаки, развязываются кошели и языки, расслабляются колени. А когда доходит до выпивки, всыпать в нее чуточку порошка Бабетты — и подождать… Бабетта выслушала ее просьбу, перебрала зелья, предложила несколько: выворачивающее внутренности наизнанку, разжижающее кости, останавливающее сердце… а когда Габриэла отложила три флакона, вдруг заглянула ей в глаза. Помедлила. — У тебя ведь тоже был заказ? — спросила Габриэла. — От Назира, да? — Да, — Бабетта усмехнулась. — Я уже справилась. — Назир совершенно не думает, кого и кому поручать, — Габриэла покачала головой. — Все-таки ты ребенок, а тот орк был здоровенным верзилой… — Это удобно — выглядеть как ребенок, — возразила Бабетта. — Никто тебя не заподозрит. Этот орк, как и те, что были до него, совершил ошибку, не видя во мне угрозы. Последнюю ошибку в его жизни. — Но ты такая маленькая и хрупкая! — Не дай моей внешности сбить тебя с толку. Я старше тебя. Намного старше. Меня укусил вампир, когда мне было десять лет, — пояснила Бабетта, — но с тех пор утекло много воды. Может, тебе нужно сердце даэдра? Или зелье обморожения? — Пока что я обойдусь зельем высасывания магии, зельем для внутренних кровотечений, усыпляющим и зельем остановки сердца. Против мага оно мне не нужно, зато понадобится для моей другой цели — после Мейлурила у меня заказ на одного купца. Расплатившись, Габриэла поблагодарила и поспешила на конюшню. Путь до Мзинчалефта, двемерских руин, был неблизким, а поток заказов не иссякал. Или это Астрид думала, что он не иссякает? Она перекинула собранные тороки через седло, вскочила на лошадь и пришпорила ее, не замечая, как Бабетта смотрит ей вслед. Бабетта… Такая тонкая, хрупкая, с белой-белой кожей и медовыми волосами. Чудесное дитя, разве что взгляд у нее — как у древнего старца. Трехсотлетней старухи, которой она и является, эта Бабетта. Ах, будь у Габриэлы хоть какая-то надежда, что Бабетта вырастет! Уже сейчас ей так нравилось прикасаться к ее ручонке, заплетать в косу ее медовые волосы, будто бы случайно соприкасаться щекой с ее нежной щечкой. И нравилось с самого начала. В первые годы службы в Убежище Габриэла все ждала, когда же Бабетта повзрослеет и расцветет, превращаясь в роскошную девушку. Она не могла не стать роскошной, ее красавица Бабетта. И она не могла не стать ее красавицей. Обитателям Убежища трудно было бы найти себе пару среди других жителей Фолкрита. Мужчины в Фолкрите были простыми работягами, они ковали железо, мастерили сбрую, лепили горшки, и убийство для них представляло собой нечто ужасное. Невозможное. Можно, конечно, свести знакомство с городским стражником, или воином, или даже приближенным ярла — но разве они не пришли бы в ужас, оказавшись рядом со служителем Ситиса? А о женщинах и говорить нечего: все они стремились дарить жизнь, а не отнимать ее. Мара, Дибелла, Сангвин — им покровительствовал кто угодно, но не Ситис. Потому-то Астрид вышла замуж за свирепого Арнгейра: оба были убийцами по сути своей. Потому-то и Габриэла подумывала о том, чтобы сорвать этот нежный, чарующий цветок — Бабетту — и лелеять у своего сердца, обильно поливая кровью заказов.. Но только когда она вырастет! …Нож вошел разбойнику под подбородок. Посыпались срезанные волоски бороды, человек захрипел, забулькал, задергался — и отшатнулся, оседая, и на грудь ему хлынула кровь. Такая яркая — слишком яркая в тусклом свете подземелья… Они все же застали ее врасплох. Габриэла откупорила лиловый флакон. Усыпляющее зелье. Бабетта божилась, что оно срабатывает надолго и очень прочно, однако на всякий случай надо будет перерезать всю эту шваль, решила она. Ее не трогали величественные руины, стоявшие вокруг, словно воплощенная память ушедших веков. Не заботило, куда же подевались двемеры — мудрые, коварные и безжалостные, не верящие ни во что, кроме силы пара. Вот двемерские пауки — это, пожалуй, беда… с ними разделаться посложнее, чем с разбойниками… те-то один за другим, шатаясь, успевали пробежать несколько шагов — и оседали сонными тюками на каменные растрескавшиеся плиты. Снова выхватив кинжал, Габриэла атаковала паука, отсекая механические конечности одну за другой. Лишь бы не двемерский центурион, думала она. Ситис, охрани меня. Только бы не двемерский центурион! Лезвие кинжала прорезало страшный второй рот под подбородком; спящий втянул воздух в последний раз, издал влажный всхлип, руки ему свело предсмертной судорогой, а потом челюсть отвалилась, и разбойник затих. Габриэла сноровисто обшарила труп. Ничего особенного при разбойнике не нашлось — одет в лохмотья, сапоги стоптанные, оружие дешевое и изношенное, — однако несколько золотых монет из-за его пазухи Габриэла все же выудила. И перешла ко второму. Тот застонал и зашевелил пальцами во сне. Ишь ты, небось и во сне видит, как у кого-то кошелек ворует, подумала Габриэла, усмехнувшись. Разбойник лежал на боку, поджав ноги и уткнувшись подбородком в грудь. На правом боку. Очень удачно. Кинжал, скрежетнуво заклепки на куртке, вошел в плоть. Габриэла поморщилась: она не любила это ощущение. Сердце… да, он вошел в сердце. Под разбойником начала расплываться кровавая лужа. У этого нашлось кое-что получше монет — отличный двемерский меч, явно найденный в развалинах; даже жалко, что это ничтожество с таким оружием занималось таким презренным промыслом. Ничего, теперь этот клинок послужит Ситису. — Чик-чик — и вы покойники, — легкомысленно промурлыкала ассасинка. Перерезав глотки оставшимся разбойникам и обыскав их карманы, Габриэла взболталаостатки зелья. Что ж, для одного мага должно хватить… Крадучись она двинулась вниз. У нее было продумано сразу несколько путей для выполнения заказа: пустить в ход свои женские чары и подлить зелье в вино; притвориться, что желает изучать магию и двемерские руины, — и опять-таки подлить зелье в вино; использовать снотворное зелье и тихо перерезать горло магу, как до этого поступила с разбойниками. Заметив свет в конце извилистого коридора, Габриэла начала красться еще тише. Искусству передвигаться совершенно бесшумно она научилась у приятеля-каджита. Друзей ассасины Темного Братства тоже искали в Убежище… вот только и теряли их чаще, чем большинство фолкритцев. Каджит погиб на сложном заказе. В пещере мага горел свет. Несомненно, это и был Мейлурил. Что он натворил, чем насолил тому, кто провел на него Темное Таинство? По молодости лет Габриэлу очень интересовало, кого и за что она убивает. — Ты делаешь это во славу и во имя Ситиса, — втолковала ей Астрид. — Их смерть угодна Ситису. Неважно, что они сделали — может, и ничего. Важно, что на них пал выбор. А мы — длань этого выбора. Вооруженная длань… Из всех, кто пребывал в Убежище, только Визара и Бабетта принимали заказы спокойно с самого начала: Визара — потому что родился Темным Ящером, а Бабетта… она была Бабетта. Нежная, хрупкая, загадочная девочка со старческим взглядом. Когда-нибудь ты вырастешь, думала Габриэла поначалу. «На самом деле ребенка во мне не больше, чем в тебе. Я была им — когда-то. Три сотни лет назад. Вампиризм сохранил меня довольно… свежей», — ответила Бабетта, когда Габриэла прямо спросила, почему она не растет. На миг, не больше, Габриэла остановилась. Никакие запасные варианты не понадобились: маг спал. Пожилой двемер со следами пороков на злобном сморщенном лице дрых на грязных тряпках. Лабораторию он оборудовал здесь же, повсюду виднелись книги, часть из которых лежала раскрытой или стояла горбом — Габриэла приподняла брови, прочтя названия: Мейлурил занимался некромантией. Что ж, это кое-что объясняет… Она затаила дыхание, но Мейлурил не собирался просыпаться, и Габриэла догадывалась, почему: под его ложем валялись бутылки из-под суджаммы. — Понятно, — прошептала она. Обойдемся без клинков. Подушка легла на лицо спившегося некроманта, Габриэла навалилась на нее грудью и несколько минут держала, не отрываясь. Мейлурил захрипел, дернулся и застыл. — Во имя Ситиса, — прошептала ассасин. Как бы ей хотелось, чтобы на ложе была Бабетта. Выросшая Бабетта. С пышной грудью, в нарядных одеждах, которые так приятно сорвать с нее, — а не в детских платьицах, которые она носила в Убежище. С распущенными медовыми волосами и тонким бледным личиком. Говорят, у вампиров особенные горящие глаза — и острые клычки, которыми они так пикантно прикусывают нижнюю губу, когда целуются. Клычки у Бабетты имелись и сейчас… Габриэла бы сжала руки на ее хрупком горле, наслаждаясь прикосновением нежной кожи, и наблюдала, как выпучиваются прелестные старческие глаза, лишаясь своей рептильной бесстрастности, как распахиваются свежие губки, как вздымается грудь от резких вздохов. А потом выпустила бы ее и склонилась к ее паху, касаясь языком, точно змеиным жалом, — чтобы она стонала и вскрикивала от жгучего наслаждения. Умеют ли вампиры наслаждаться? Способны ли они любить? Все ли они так застыли в безвременье, как Бабетта? Или Бабетта безнадежно мертва душой — если у вампира есть душа? …В недрах Убежища Бабетта заканчивала составлять очередное зелье. — Ребенок, — буркнула она. — Я тебе покажу ребенка. Не хочешь по-хорошему… Получалось многовато. Хватит не только Габриэле, но и половине Фолкрита. Что ж, излишки можно будет продать на городском рынке. Приворотные зелья — особенно смертельные — всегда в цене.