полночь

на всю ночь оставайся и не загадывай — согревайся нам не помочь на сломанных не летается говори обещай, что мы постараемся догорим вдвоем на зло им

Чанён утирает нос, пачкая белые рукава рубашки красными пятнами. Разбитая губа болела, сводя все попытки шевелить ею к минимуму. Разбросанные тетрадки по серому кафелю мужского туалета, выпотрошенный рюкзак. Чанён давно привык к подобному. Как и к очередным расползающимся синякам, что придется снова прятать под школьной формой. Кажется, это началось еще в начале старших классов. Когда строгая иерархия замета особо сильно. Если ты слабый — беги, не умеешь бегать — отбивайся. Чанён не умел ни того, ни другого. Он поднимается на ноги, опираясь на холодный бортик раковины. В отражении на него смотрел кто-то другой, словно запуганный зверек, с огромными глазами-бусинами. Запекшаяся струйка крови, размазанная по щеке и подбородку, взлохмаченные волосы. Хорошо хоть, ничего не сломали в этот раз. Чанён открывает кран, стирая последствия очередной стычки с одноклассниками. Отчаянно пытается отстирать рукав обычным мылом, с запахом ромашки. Будет плохо, если мама узнает. Расстроится. А этого ему хотелось меньше всего на свете. Чанён уже большой мальчик и плакать при ней он больше не будет. В коридоре пусто. Занятия кончились еще около получаса назад. Остались, разве что, только проблемные детки, ходящие на продленку, ну, или заучки, торчащие в своих клубах. Чанён всегда относился к последним. Круглый отличник, гордость родителей, староста класса, зависающий в совете старшеклассников до позднего вечера. Так еще и внеурочной деятельностью, типа кружка кинематографа занимался. И ни одна из этих вещей, не могла помочь ему хотя бы на секунду. Наоборот. Он был самой лакомой мишенью. Пока над ним просто смеялись и подшучивали, приклеивая листки с надписью «пни меня» на спину, Чанён просто улыбался, делая вид, что ничего не замечает. А потом его впервые подловили за углом. Тогда он легко отделался, всего-то порванная лямка рюкзака, да пара ссадин. Но дальше — только хуже. Теперь регулярные избиения и издевательства в туалете на втором этаже стали практически обрядом. Свежий воздух немного отрезвляет. Чанён пинает камушек, шурша брусчаткой под ногами. Ему хотелось быстрее вернуться домой, запереться в комнате, укрывшись этой мнимой безопасностью от всего мира. Снова придется врать маме, что он просто слишком устал, а ему еще нужно делать домашку и заниматься. Завтра плавание, стоило лечь спать пораньше. Хотя, конечно, это казалось полнейшей выдумкой. Чанён пропускает ужин, оправдываясь сложной темой по физике, игнорирует настороженный взгляд матери. Он ее очень любит. И разочаровывать хочет меньше всего на свете. Наверное поэтому он давно перестал носить футболки, предпочитая натягивать и без того длинные рукава толстовок, скрывая то, о чем никто не знает. Ну или почти никто. Шелест страниц учебника перерывается рычанием мотора с улицы. Чанён переводит взгляд на часы. Ровно десять часов. Как обычно, без опозданий. Он выжидает пару минут, прислушиваясь к шуму с той стороны двери. Кажется, родители решили, что он как обычно заснул прямо за столом. Но так даже лучше. Запасная пара кроссовок под кроватью, подготовленные теплые вещи. У него давно все продумано и отработано до мелочей. Чанён быстро натягивает кроссовки, путаясь в проводах от переходника, гасит свет в комнате. Пошире открывает окно, высовывая туда сначала взлохмаченную макушку. И дыхание снова перехватывает. Прямо как в первый раз. Потому что ему до сих пор кажется, словно он в каком-то сне или дешевом подростковом фильме от диснея, где он девочка-затворница, которую под окнами ждет ее секретный принц-бойфренд на белом коне. Но нет, это его жизнь. Чанён ловко высовывает ноги, чувствуя под подошвой мягкую кровлю крыши. Еще месяц назад, он бы никогда не подумал, что будет вот так тайно сбегать из дома, а уж тем более через окно второго этажа. Но вот он теперь — выскальзывает наружу, морщась от щекочущего нос холодного, ночного воздуха. Дальше тяжелее, ему предстояло забраться на рядом стоящее дерево, которое отец все порывался спилить, но так и не добрался. И Чанён думает, что это даже к лучшему. Ветки шелестят и опасно качаются, но ему все равно. Он соскальзывает вниз, зная, что если что-то случится, его всегда поймают. Приземление нельзя назвать удачным. В этот раз он шлепается на зад, делая виртуозный кувырок по траве, потирая ушибленный копчик. Но все становится легче, когда ушей касается знакомый, низкий смех. — Ты что за представление устроил, мелкий? Чанён хмурится, стягивая упавший на глаза капюшон толстовки. Чувствует как в волосы тут же запускается чужая, чуть грубоватая рука. Взъерошивает непослушные прядки, но после, тут же приглаживает. Так же, как и всегда. — Ничего я не мелкий, — ворчит он, скорее для важности, чем от реальной обиды. Он обижаться вообще не может. Не на Вонбина. Еще месяц назад, он не мог представить что все так будет. Но как есть. Под окнами его ждал вовсе не принц на коне. Скорее, немного не так. Вонбин, конечно, был до жути красивым. И если бы он играл в кино, то роли принца бы точно удостоился. Да и катался он вовсе не на коне, а на своем любимом мотоцикле, купленном на совершеннолетие. Но от этого менее захватывающим зрелище не становилось. Чанён вообще, какие-то необыкновенные проблемы с дыханием рядом с ним испытывал. Интересно почему. — Запрыгивай, — кивает Вонбин, придерживая мотоцикл, — Хочу показать тебе одно место. — Какое? — удивляется Чанён, послушно садясь сзади, — Ну, хён, ну скажи. — Терпения, кузнечик, — смеется тот, протягивая шлем, заботливо обклееный цветастыми наклейнами, — Увидишь. Чанён хмыкает, но делает все так, как надо. Долго копается с застежкой, на что старший только громко цокает и тянется, чтобы помочь. В нос забивается привычный древесный запах, вперемешку с теплом и чем-то еще. Безопасностью. Такой непривычной и щекочущей ребра. Вонбин забирается следом, но зажигать мотор не спишит. Медлит. Словно ждёт чего-то. А потом Чанён чувствует прикосновение к собственным ладоням. Тёплое. До ужаса, что аж до костей могло прожечь. Для него, вечно замерзающего, подобное было сродни полету прямо к солнцу. Вонбин укладывает его руки к себе на талию, окольцовывает. — Держись крепче, малыш, — шепчет он, прежде чем его хрипловатый голос заглушит громкий рев. Они несутся быстро, по пустынным улицам, на которых практически нет машин. Пару раз пролетают на красный, на что Чанён только шикает. Но он спокоен. Никогда так не бывает, как в эти странные и немного неправильные вылазки по ночам. Вонбин старается ехать не слишком быстро, все-таки, у него за спиной трясется ценный груз. Правда, они все-таки подскакивают на лежачим полицейским, от чего Чанён только громко ойкает, вцепляясь еще сильнее, от чего чужая кожаная куртка почти хрустит. Но чужое спокойствие действует как самое теплое и сладкое молоко. Он позволяет себе расслабиться, уложить голову на крепкую и широкую спину, втягивать носом привычный запах, который выучил уже наизусть. Он, кажется, даже отпечатался на одежде самого Чанёна, настолько часто они бывают вместе. Огни ночного города пролетали, смешиваясь в один размытый калейдоскоп. Чанён любил это зрелище. Старался выхватывать каждый кусочек. Дышать этой свободой, зная что на утро, она рассыплется на кусочки, вернув его в привычную реальность. Мотоцикл заворачивает на мало освещенную улицу. Вонбин останавливается около какого-то столба, глуша двигатель. — Спрыгивай, — командует он, припарковываясь. Чанён краем глаза замечает одну из множества прогулочных сеульских улочек. Еще работающие палатки с едой, которые он так обожал в детстве, пока мама не решила, что ему как пловцу надо следить за питанием. Людей практически не было, только парочка зевак, что медленно вышагивали куда-то в неизвестность. На плечо опускается тяжелая рука. Вонбин, что-то насвистывает под нос, какую-то незамысловатую мелодию, направляет. — Куда мы идем? — хмурится Чанён, привыкший к долгим ночным поездкам. — Сначала я тебя накормлю, — пожимает плечами старший, ведя его к одной из палаток, с жутко вредным, но отвратительно вкусным стрит-фудом. — Я не голоден, — врет Чанён. — Не ври, — шикает Вонбин, щелкнув по кончику чужого носа, — По глазам вижу, что ты ничего не ел с самого утра. И это было правдой. Но от этого легче не становилось. Чанёну всегда было интересно, как так вышло, что этот парень читал его как открытую книгу. Вплоть до мелочей, вроде замерзших ладоней или расчесанного от аллергии носа. Иногда даже было обидно, сам он, ведь, даже предположить не мог, что у старшего в голове. Для Чанёна, он всегда оставался самой главной, нерешенной загадкой. Но от того, только самой манящей и интересной. — Ты нянчишься со мной, как с маленьким, — фыркает он, но живот предательски урчит, стоит ему только взглянуть на бурлящий в котелках ароматный рамён. Пряные специи кружили голову, врезаясь в подкорку сознания. Ладно, возможно он действительно был голоден. — Ты и есть маленький, — смеется Вонбин, — Не вредничай, а выбирай, пока дают. Сказано — сделано. Порой, старшему следует следить за своим языком, ровно так же, как и за кошельком. Потому что помимо острых токпокки, Чанён выклянчивает еще и какие-то рыбные палочки, креветки в темпуре и мороженное на десерт. Нет, ну, сам ведь сказал, пользуйся, пока дают. Чанён его не просил. Довольный проделанной работой, он вымазывает щеки в сладком клубничном креме, видимо, на радостях. Вонбин почти никогда много не говорит. В основном болтает Чанён. О школе, том, как прошел его день и прочей ерунде, которая приходит ему в голову. Сам он, в основном только слушает, иногда задавая вопросы и кивая. Дает полную волю младшему. Хочешь обсудить черепашек-ниндзя? Пожалуйста. Поговорить про то, как вредна хлорка в бассейне? Бога ради. Все, что делает тебя счастливым. И это одна из причин, по которой Чанён так дорожит этой дружбой (а дружбой ли?). В обычной жизни, он никогда и слова лишнего не скажет, занимая позицию тихого слушателя. И только ночью он позволяет себе раскрываться, вываливая все то, что копится внутри. То, о чем никто и никогда не услышит. Кроме Вонбина. — Это очень несправедливо, — почти хнычет Чанён, перескакивая через перилла, — Нет, серьезно, как они могли так поступить по отношению к Барри Уайту? — Я думаю, это авторский ход, — поддакивает Вонбин, который в теме-то, особо и не разбирается, — Ты уже читал следующие главы? — Мама сказала, что я слишком много времени уделяю комиксам, — обиженно бурчит младший, — Так что следующий выпуск я увижу только когда его сольют в сеть. Перед глазами открывается старенькая скейт площадка на холме, которой давно никто не пользовался. Но с нее открывался самый лучший вид на ночной город. Чанён плюхается прямо на холодный асфальт, не заботясь о чистоте джинсов, вглядывается в мерцающие огни, от которых внутри все замирает. Ночью он чувствовал себя куда более свободным, если это вообще можно было так назвать. Жаль только, что он так быстро замерзал. Какая-то странная особенность организма. Наверное, поэтому он так часто болел. На плечи опускается что-то тяжелое. Чанён бы даже с закрытыми глазами понял что это. Любимая кожаная куртка Вонбина, пропахшая его запахом, вперемешку с табаком. Кажется, в карманах даже можно нащупать полупустую пачку. — Замерзнешь совсем, — качает головой Вонбин, садясь рядом. Так, что их колени практически соприкасались. А потом резко замирает. Всего на секунду. Молчаливо вглядываясь в лицо напротив. И этого хватает Чанёну чтобы понять, что именно старший заметил. И что сейчас начнется. Он поспешно отворачивается, но пальцы на подбородке возвращают его обратно. И вот теперь ему действительно хочется плакать. Он всегда был слишком слабым, а в присутствии Вонбина тем более. Чанён ждет каких либо слов, действий, чего-нибудь, что заткнуло бы эту дурацкую неловкость. Но вместо этого, слышит только один вопрос. — Кто? Месяц назад его впервые избили. Затолкали в туалет, прижали к отвратительной разрисованной стене. Он знал в лицо всех своих обидчиков. То были его одноклассники, которые то ли добивались от него чего-то, то ли просто самоутверждались. Чанёну было плевать. Потому что обжигающая ребра боль была сильнее и громче собственных мыслей. Он просто сползал на влажный кафель, цепляясь за ощущения, как за единственное, что могло бы его удержать в сознании. Тогда же, он впервые соврал матери. Сказал, что у него дополнительные занятия и после школы он сразу пойдет на тренировку. Никакой тренировки не было. Он молча смывал кровавые следы с лица, грустным взглядом смотрел на порванную рубашку. Придется придумывать нелепую историю о том, как он засмотрелся и не заметил камень под ногами. На следующий день все повторилось снова. А на третий появился Вонбин. Чанёну казалось, что его легкие сейчас разорвутся в лохмотья. Просто лопнут, не оставив после себя ничего. Но удары прекратились. Он отдаленно слышал какой-то грубый голос, что-то прорыкивающий, а потом топот. И все боялся открыть глаза, пока на плечо не опустилась чья-то ладонь. Чанён заочно знал кто это. Конечно, он знал. Будучи в совете старшеклассников, приходится следит за жизнью остальных учащихся и быть в курсе событий. Сложно было не запомнить Вонбина. Он был старше на два года, уже выпускник, про него ходили школьные легенды. Тот самый опасный паренек, который по слухам, хочет бросить школу ради своей рок-группы, катается на мотоциклах и состоит в опасных компаниях. Но его тёмные глаза источали только доброту и сожаление. А руки помогали подняться и оттряхнуться. Чанён не успел его тогда поблагодарить. И думал, что они больше никогда не пересекутся. Конечно, зачем такому крутому парню, водится с неудачником вроде его? Но Вонбин появился снова. А потом и начались их странные отношения. Старший стал провожать его после школы, оказалось, что у них довольно много общих интересов, хотя в сущности, они были словно разные планеты. Со своей эко-системой, физикой и прочим. Но даже так, их тянуло друг к другу, как полюсами. Чуть позже, когда Чанёну опять перепало от одноклассников, а дома он нагрубил матери, старший впервые приехал к нему на мотоцикле. Они катались около двух часов, по ночному городу, а на утро, Вонбин дал общение заезжать каждый вечер, если тот, в свою очередь извинится перед матерью и продолжит быть молодцом, и хорошо учится. Чанён готов был обещать ему все. — Да это так, — отмахивается он, пытаясь выдавить хотя бы какую-то улыбку, — Ничего страшного. У меня уже ничего не болит. — Кто? — с нажимом повторяет Вонбин, — Не скажешь, я сам найду, ты же знаешь. — Хён, все нормально, — почти умоляет Чанён. Не сейчас, ему это не нужно. Все чего он хочет, это забыться на еще один вечер. Потому что завтра, его снова вернут в ту же самую вереницу. По глазам понимает, ему не поверили. Вонбин хмурится, но ничего больше не говорит. Только проводит чуть грубоватыми, от частой игры на гитаре, пальцами по краешку губы, от чего Чанён чуть морщится. На самом деле, ему все еще больно. Очень. Но он ведь может быть хотя бы на секунду сильным? Хотя бы постараться. Потому что Вонбин единственный, кто видел его синяки, скрытые слоями одежды. — Жди здесь. Чанён вглядывается в удаляющийся силуэт, пытаясь предугадать, куда старший уходит. Но в голове ровным счётом ничего. За весь месяц, он так и не приблизился к нему ни на частичку. И от этого, что-то противно копошилось внутри. Он ведь, Вонбином, откровенно восхищался. Правда, восхищался. Старший был для него чуть ли не самолично возведенным идолом, за которым он слепо следовал, как мотылёк на свет фонарика. Чанёну бы очень хотелось узнать его. Чтобы его подпустили так же близко, как и он делал это. Ведь сам Чанён словно открывался, отдавая все без остатка. Самолично вкладывал в чужие ладони все секреты, а может, даже собственное сердце. Он много раз думал о том, кто они друг другу. Вряд ли их можно назвать друзьями. Это было, нечто большее. Или Чанёну только хотелось так думать. Не ограничивать пустым «дружба» эти особенные для него отношения. Это никогда не объяснило бы всего того, что клубилось у него в голове. Вонбин возвращается через пять минут, таща какой-то пакет из аптеки в одной руке и пачку мармелада в другой. Любимого мармерлада Чанёна. Это он тоже почему-то знал и помнил, как и миллион других деталей. — Если будет сильно щипать, то скажи, — командует он, распаковывая какой то бутылек. Кажется, с перекисью. И как только он догадался, что сам Чанён даже не додумался обработать ссадины. А щипать будет. Но совсем чуть чуть. Вонбин обмакивает ватку раствором и Чанён уже готовится к очередной порции неприятных ощущений, зажмуривается. Но этого не происходит. Вместо — теплое дыхание, щекочущее лицо. Вонбин с важным видом дул на ранку, периодически поднимая глаза и виновато смотря прямо в глаза. И выбивая из Чанёна весь оставшийся воздух. Это странно. Потому что слишком нежно. И ласково. О нем так заботилась только мама, когда он был маленький. А потом от жизни он получал только удары. Пока не встретил Вонбина. — Не больно? — спрашивает тот, заканчивая обрабатывать губу. — Чуть-чуть, — слабо улыбается Чанён. Не врет, потому что, — С тобой никогда не бывает больно. Вонбин усмехается, криво ухмыляясь. Думает о чем-то своем, чуть склоняя голову. Так, словно видит насквозь. Хотя, может так оно и есть. — Почему ты им позволяешь? — А что я могу? — пожимает плечами Чанён, — Я не ты, хён, не такой крутой и опасный. Всего лишь неудачник, который только и может, что учится. — Глупый, — цокает Вонбин, потянувшись к чужой макушке. Он притягивает ближе, оставляя теплую ладонь покоится на чужом затылке. Они почти касаются кончиков носов. И это что-то смещает в голове Чанёна. Словно ржавые винтики подкручивают. — Ты не неудачник, — почти шепчет он, — Ты самый ценный малыш. А потом отстраняется, разрушая всю эту натянувшуюся невидимую нить. Или это только Чанён ее чувствовал? — И если не ты, то тогда я им не позволю этого делать с тобой, — продолжает Вонбин, поднимаясь на ноги, — Только не с тобой. Поехали, отвезу тебя домой. И Чанён последовал за ним бы куда угодно. Потому что единственное место, где он чувствовал себя безопасным — любое, рядом с Вонбином.