Сегодня

Ты выпрямляешь сутулую спину и наклоняешься на стареньком кресле, откидывая стилус к железной банке с дешевыми карандашами из детства. Они немного трясутся и вываливаются на стол, поодиночке скатываясь на твои колени. Берешь в руку желтый, твой любимый цвет, прокручиваешь между пальцев. Ты поднимаешься на ноги и, тяжело вздохнув, потягиваешься, слыша хруст шеи. Тебе становится смешно, тело ноет, руки сводит от часовых повторений одного и того же. Карандаш переламывается напополам, деревяшки падают на пыльный пол, оставляя пару заноз в ладони. Тебе вновь смешно, вгоняешь занозы глубже и делаешь первые шаги в сторону кухни, не трудясь даже закрыть программу на планшете. Паркет под тобой скрипит, некоторые гвозди царапают босые ноги, но ты буднично подмечаешь, что это уже не имеет значения. Проходя мимо выключателя, не силишься хоть попробовать щелкнуть кнопкой, ибо знаешь, что все лампочки перегорели пару недель назад. В темноте работать тебе все равно комфортнее. «Комфорт» – неправильное слово, ты понимаешь четче, чем выражаешь собственные мысли, но тебе даже не хочется спорить. Однокомнатные мелкие апартаменты погружены в темноту уже какое-то время, и тебя, говоря откровенно, это настолько не волнует, что улыбка вновь лезет на лицо. Ты подавляешь непрошенную эмоцию и продолжаешь медленным шагом движение на кухню, натыкаясь и пиная в другой конец помещения всякий хлам. Сдвигаешь треснутые двухцветные очки со лба на глаза — детский способ избежать вида собственной квартиры, выученный у брата — надеясь, что они окончательно разобьются стеклами внутрь. Под ступней сминается дешевый стаканчик красного цвета, следом за ним уже другой, синий. Ты добираешься до кухни, давя попутно еще больше одноразовой посуды, в глазах рябит разноцветным тонким пластиком. Тебя встречает смрад чего-то паленного, воздух здесь липкий, все зловония неудачной готовки тяжелыми хлопьями оседают на твоих ладонях, когда ты тянешься к дверце холодильника, обходя попутно кучу столового барахла, немытого, по меньшей мере, неделю. В однокамерном, самом дерьмовом, который ты смог найти, холодильнике — как ожидаемо — нет даже повесившейся мыши. Если бы ты сегодня ел, то от запаха вывернуло бы. Даже так, ты не давишь тошноту и искренне ждешь, когда вместо остатков приема пищи наружу вывернет твои органы. Тебе снова смешно, и ты позволяешь себе улыбку, вспоминая лицо добродушной Канайи, которая, услышав подобное от тебя, скривилась так, словно впервые встречается с явлением рвоты. В следующий раз ты специально пришел в грязной от месячного ношения домашней футболке, надеясь еще раз потешиться видом отвращения обычно спокойной ко всему Марьям. По итогу, что Лалонд, что Вантас несколько дней намеренно игнорировали твое существование. В голове проносится мысль, что ты не против повторить, но отгоняешь ее, вспоминая резко – по иронии судьбы, единственным человеком, что периодами проверяет, не висишь ли ты под потолком, является Каркат, который, в случае чего, будет все тем же единственным, кто снимет твое холодное тело с люстры. Ты вспоминаешь, что люстры у тебя нет, и прикидываешь, когда КК свободен для гостей. Копаешься в ящиках, от духоты помещения дышать трудно, но окно открывать нет ни сил, ни желания. Пыли с каждой открытой дверью становится все больше, облезлая краска со стен сыпется все сильнее с каждым хлопком от закрытия. В носу свербит, голова раскалывается, но ты таки натыкаешься на одинокую баночку самого обычного цветочного меда. Ты не удивляешься, кажется, уже ничему, поэтому спокойно трясущимся пальцем зачерпываешь немного оттуда, отправляя в рот и секундой позже ставя на место. Запить нечем, кристалликами по языку размазывается приторная жижа, стоящая в одиночестве, забытая Богом, она чем-то напоминает тебя. Только вот ты твердый, ты черствый, тебя, даже в крайнем случае, никто не возьмет, ты навсегда, кажется, останешься настолько же ненужным, насколько, вероятно, с самого начала был. Ты больше походишь на семидневный хлеб с огромной скидкой и переклеенным ценником, который, это знает каждый сотрудник, все равно не возьмут, хоть даром отдавай. Горло слипается, пальцы вытираешь о футболку и нервно дергаешь уголком губ, направляясь вновь в тухлое помещение с единственным источником света в лице оставленного планшета и разбитым зеркалом на стене. Ты не помнишь, почему оно таковым является, ты, видно, собственноручно избавился от предмета интерьера, пока был в бреду или, скорее всего, пьян. Ты не помнишь точно, когда болел в последний раз, ибо жизнь давно похожа на затянувшуюся инфекцию, никем не лечимую и застоялую. «Жизнь» – вновь не то слово, но ты не поэт, ты не мастер речи, тебе нужно купить словарь и научится выговаривать «С», тебе не стоит поправлять никого, даже себя самого. Занозы входят в ладонь еще глубже, когда ты спотыкаешься и падаешь лицом в стену, окончательно добивая синее стекло очков. Оно выпадает, и ты наступаешь пяткой сверху, дробя на мелкие осколки, чувствуя, как половина из них больно впивается в ногу. Сплевываешь на пол и проходишь дальше, оставляя очки путаться в сальных волосах. Спальня/кабинет/склеп встречает, подражая кухне, облезлыми обоями, запахом канализации и убогой жизни. Последнее ты готов использовать на манер одеколона, чтоб каждый прохожий знал, кто ты такой. Готов присылать почтой всем заказчикам, отправлять вместо готовых работ за копейки, и пихать арендодателю в лицо. Падаешь на истончившийся матрас, поднимая после себя облако серой пыли, от которой в носу защипало еще сильнее, чем просто от нахождения в этом прогнившем помещении. Подушка где-то в ногах, дырявая наволочка пропускает дюжину перьев. Они неприятно колются, расползшись по всей койке, утыкаются в щеку и царапают ссадины на ладонях. Тебе кажется, что ты уснешь, примерно, через пару часов, но, зная твою удачу, получится это, в самом деле, только под утро и ненадолго. Ты, какая невидаль, сегодня решаешь записаться в ряды оптимистов, посему, уже в который раз за ночь, приглушаешь голос в голове и просишь помолчать хоть до момента, пока ты не прикроешь глаз. Голос, вроде, отвечает что-то явно нецензурное, ты уже не вслушиваешься. Белый шум на фоне проталкивает навязчивое желание, а у тебя нет сил ответить «нет». Ты достаешь помятую пачку сигарет из ближайшего киоска из-под матраса. Вспоминаешь, что тогда тебя чуть не прогнали, посчитав очередным «за дозой», и вновь улыбаешься. Замечаешь, что это рекордное количество, хочется истерично смеяться, но ты просто тихо усмехаешься и чувствуешь влажные щеки. Очки слетают на пол, ты куришь, не вставая с кровати, и изнашиваешь простынь пепельными отметинами. Окно ты не открываешь, дым рассеивается по комнате и забивается в глотку, в горле встает ком. Тушишь сигарету о запястье и кидаешь рядом с очками, засовывая немеющими руками пачку в изначальное место. Прикрываешь свинцовые веки, в голове проноситься что-то про завтрашний день. Ты искренне, искренне так, как, наверное, даже Арадии никогда и ничего не говорил, надеешься, что он не настанет, и засыпаешь на удивление быстро.