Красота с уродством

— Сынок, ты там один? — кричит из-за двери мама. — Уже один, мам, — недовольно откликается Андрей. Жить с родителями в 28 удобно и противоестественно одновременно. Не то чтобы его это сочетание смущало. — А твой друг? — неуверенно уточняет она. — Я… не видела, как он ушёл. Андрей закатывает глаза. Конечно, она не видела. Сложно заметить то, от чего так усердно отворачиваешься. — Ты была на кухне, он выскочил бегом, на последний поезд, — подробно поясняет он, зная, что его слова дадут ей необходимое облегчение. И она снова закроет на все глаза. — Ну, раз ты один, — сомнение в ее голосе почти растаяло, — отдыхай сынок. О, он отдохнёт. Он собирается классно провести время. Ведь что бы ни думала мама, он не один. С ним прекрасное, ещё не тронутое безвольное тело. Это будет незабываемая ночь. По крайне мере, для Андрея. С Мишей. Да, его звали… Нет, пока до сих пор зовут — Мишей. Так вот, с Мишей их определённо свела судьба. В этот день Андрей планировал быть добрым и до тошноты хорошим, но не срослось, а слиплось. В горле у высоченного незнакомца, раз он так запросто подошёл и на голубом глазу попросил воды. — Слушай, мужик, ты извини… Сушняк замучил, а карманы совсем того… пустые. Хоть, блин, иди и из канала воду хлебай. Андрей опустил взгляд вниз, на зелёную воду, которая приветливо колыхалась под балтийским ветром и весело хохотнул. Бутылка в его руках очень скоро перекочевала в лапы похмельного забулдыги и так же скоропостижно опустошилась. Князев не забывал следить за тем, как ходит острый кадык под тонкой покрытой щетиной кожей и понимал, что утренние человеколюбивые настроения утекают из него быстрее, чем эта вода из бутылки. Внутри наливался соком бутон хищного и прекрасного цветка. Андрей щупал бродягу взглядом, оценивая лицо, тело и социальность с приставкой «анти». Такого не будут искать, о нём не знают и, очень вероятно, даже не вспомнят. Он неприятный, мешающий, лишний в их обзорной экскурсии по Питеру, да и, в целом, даже если не туристы… Кому есть дело до любителей месяц-другой от души посинячить? — Слушай, а тебе деньги случайно не нужны? — Андрей обронил фразу как бы невзначай. В ответ получил хмурый взгляд сверху вниз полный недоверия и ощутимой угрозы. — Допустим, а ты чё это… Робин Гуд, да? — растрёпанный маргинал внезапно повеселел, показав голые дёсны в обрамлении обломков жёлтых от курева зубов. — Не, я — Андрей, — Князев протянул руку. Пару секунд бродяга смотрел на раскрытую для рукопожатия ладонь, а потом накрыл её своей, норовя покатать костяшки. Андрею пришлось позорно отступить, выдернув кисть из хватки и стерпеть на себе победный взгляд беззубого негодяя. — Миха. Ну, вот ты и попал, Миха. — А чё, Андрей, ты типа, деньги кому попало раздаешь? Или есть подвох? А нет, рано обрадовался. Миха хоть и походил на представителя социального дна, но в глазах искорками ещё вспыхивал если не интеллект, то хотя бы инстинкт самосохранения. И Андрей будто в микроскоп наблюдал, как борются в Михиной душе алчность и опаска, и одно его неверное слово могло пошатнуть баланс в невыгодную для Андрея сторону. — Как хочешь, — с притворным равнодушием бросил он, хотя внутри корежило от перспективы остаться сегодня ни с чем. — Бывай. Андрей заставил себя отвернуться, зашагать прочь, хотя каждый шаг ощущался, словно босиком по углям. Нестерпимо хотелось развернуться, схватить примеченного парня за патлы и дотащить его до дома, но нет. До самой интересной части программы Андрею приходилось играть. При том, что актёр из него выходил никудышный. Единственное в чём Князеву повезло — он очень вышел мордахой и его будущие близкие знакомые сами подходили к нему. Ну, как же: веселые голубые глаза, лицо и улыбка полные света. Никто не лез глубже, не чувствовал, что под его светом можно лишь околеть от холода. И Миха не стал. А, может, просто победила жажда халявы. — Погоди, мужик, — раздался из-за спины хриплый голос, а вдогонку просительное, — Андрюх! Князев притормозил, одновременно очарованный своим именем в устах будущей жертвы и взбешённый. Потому что какой он ему «Андрюха»! Но имя было названо и должно было сработать, как пароль в преисподнюю. — Чё делать-то надо? — нетерпеливо спросил Миха. — Сразу говорю — грабить, убивать и всякое такое — не буду. Андрей улыбнулся своим мыслям. Мише убивать не придётся. — Чё ржёшь-то? — по правую сторону горе-работник растерялся и замедлил шаг. — Да ничё! — как-то неуместно восторженно прикрикнул Андрей, распугав голубей. — Я картины пишу, будешь мне позировать. Только сразу говорю — двигаться, ёрзать, яйца чесать и в носу ковыряться нельзя. Застынешь, аки нерукотворный памятник! Патетика полезла из голоса, вгоняя неподготовленного слушателя в осоловелый ступор. Миша захлопал своими по-девчачьи изогнутыми ресницами и бесцеремонно заржал. — Платишь сколько, начальник? — вопрос подали с соцветием иронии на тарелке. — Полтинник в час. — Негусто, — Миха откинул с лица особо непокорную прядь. В кофейных глазах, казалось, мелькали цифры. Андрей терпеливо ждал завершения математических подсчётов. В чем там измеряются человеко-часы или трудодни у алкашей? В бутылках? Ему было наплевать с телебашни, но игра света в чужих зрачках завораживала. На блеклом лице они смотрелись, словно каштаны в груде угля, от карего в черный. Пожалуй, действительно стоит его зарисовать. Взгляд Андрея словно пробился сквозь уличную мерзость, которая покрывала его собеседника непроницаемым для большинства слоем. Так мог выглядеть натурщик, которого подобрал на улице Караваджо. Он тоже любил гуляк и буянов с ножом за пазухой. Только в этот раз нож будет в другой руке. Наконец, его новый знакомый решился. Уточнил, будто для проформы: — Не боишься домой кого попало таскать? — и словно специально, в дурацкой попытке напугать или насмешить, скорчил рожу, обнажив беззубые десны. Андрей фыркнул, оценив иронию происходящего, а Миша принял это на свой счёт и заулыбался. Без передних зубов улыбка у него выходила по-детски забавная, и Князев впервые поймал себя на неприятной мысли: этот вонючий бродяга ему нравился.

***

Растолченный в порошок фенозепам был удобно завёрнут в пергамент. Мама жарила на таком курицу и по листу тёк вкуснейший солёный жир. Сейчас на нём только крошка совсем не аппетитного снотворного, но и Миша, наверняка, не гурман. Рука сама зависла над чужим напитком в сомнении. Движение никак не могло закончиться, потому что Миша понравился разговорчивым. Если Андрей сбросит порошок в пиво, то Миха замолчит, как и все, кто был до него. Князев помедлил, бросив взгляд за плечо, там новый знакомый перебирал струны его обделённой вниманием гитары, будто хотел приласкать и успокоить. Андрей выдохнул, свернул пергамент и снова убрал в карман. Нет, пока рано. Потом. Нужно растянуть себе удовольствие. Вторая бутылка, третья, Андрей захмелел куда больше своей же «жертвы» и фигурки на шахматной доске изменили свои места. Карман жёг порошок, щипал кожу, как химикат в рыхлом снегу жрал подошвы гадов, но удовольствие всё тянулось и тянулось, не собираясь заканчиваться. Миша сделал ход конём — и партия перевернулась. В тот день Андрей его, правда, нарисовал. Не целиком. Только овал лица и пару колдовских глаз, он честно расплатился за каждый час работы и… Отпустил. — Так я это, приду ещё? — уточнил уже на пороге Миха, запихивая купюры в карман протертых до ниток джинс. — Зачем? — тупо спросил Андрей, которого накрыло двойным опьянением: от алкоголя и перспектив. — Ну, ты же не дорисовал, — пожал плечами тот. — Я ж видел, ё-моё, ты не доделал меня до конца. Андрей только рассеянно кивнул и побыстрее захлопнул дверь. Обернувшись, он столкнулся с мягкой улыбкой матери, приобнял её, сухо клюнув в висок, и прошёл в свою комнату. Покинуть этот дом на своих двоих в чистом уме и трезвой памяти могли только редкие счастливчики. Князев почти никогда не упускал своего и не ошибался настолько сильно, что потом приходилось в спешке выкручиваться. Андрей знал наперёд во сколько вернётся отец, что скажет мама, как долго длится эффект снотворного и на какой день труп начинает пахнуть. А ещё у Князева не было ни одной причины чтобы превратиться в монстра. Его не бил и не истязал отец, его не запирали в холодном подвале на сутки вместе с крысами и подванивающей тушкой собаки, но тьма всегда звала его по имени. Она была к нему добра и сладким голосом шептала на ночь кровавые сказки. В следующий раз Миша пришёл точно через неделю. Андрей провёл его мимо растерянной матери к себе в комнату, а потом вернулся на кухню за кружками. В этот раз снотворное немедленно оказалось в чужом пиве, чтобы не было соблазна остановить себя после. Всё время до их сегодняшней встречи Князев пытался закончить набросок по памяти и не останавливаясь думал о том, каким тёплым Миша будет внутри, когда Андрей запустит в него руку по локоть. Миха. Миша. Такой красивый, такой дерзкий, такой глубокий. Как личность, конечно. Андрея трясло и нутро сводило мелкими судорогами от голода и желания почувствовать над ним полную власть, выпотрошить весь его внутренний мир и довольным и насытившимся, отставить в сторону, как пустую тарелку. Андрей не желал Мише боли, Андрей не делал ничего от ненависти. Андрея вели другие мотивы и, может быть, из-за этого он до сих пор ни разу не прокололся. Или это просто везение. — Ну, и я тогда ему просто своё бабло отдал. Всё, которое было, — рассказывает Миха, грея ладонями кружку. — Просто жалко было мужика. Ну, а чё, если на вокзале сумку спёрли… Ну, бывает же? А он, блин, из Челябинска или откуда ещё… Короче, и так жизнь не сахар, а тут ещё и не уедешь туда нихрена. Я ему сам билет купил, а потом, прикинь! — Миха прикрикивает, заставляя Андрея вздёрнуть бровь и отвести нетерпеливый взгляд от нетронутой кружки. — Он этот поезд проебал! Просто проебал, потому что ему там мудаки одни бухнуть предложили. Так я ему в рожу дал. Потом только всё равно домой смотался и ещё ему билет купил, но в этот раз прямо подсрачниками это… Ну, короче, силой в вагон затолкал, ё-моё. Не особо заинтересованный Андрей, конечно, поразился широте мишкиной души. Даже поймал себя на мысли, что снова хочет послушать его баек, но в этот раз сил терпеть просто не было. Слишком долгой оказалась прелюдия. Свет в голубых глазах бликовал так, как бликует занесённая сабля. Андрей распалил себя Михой до предела и теперь хотел его полностью. Целиком. Хотел подержать в ладони его кишки и стиснуть в кулаке большое сердце, но сначала пусть он уже хлёбнёт своё чёртово пиво. — За доброту! — вдруг брякнулось тостом с языка Андрея. — Вот это ты правильно сказал! — охотно поддержал его Мишка, салютнув в воздухе кружкой. — За доброту, ё-моё! И сделал первый глоток. А дальше Андрею лишь оставалось наблюдать, как окукливается его гость. Движения становятся рваными, взгляд стекленеет, речь замедляется, словно пластинку включили на другую скорость. Пока от живого, обаятельного в своей дикости Михи не остаётся ничего, кроме каркаса. Такого удобного к употреблению. Не нужно ни очаровывать, ни принуждать. Готовое тело, фаст фуд. И все же Андрею в этот раз мало. Хочется, чтобы Миха смотрел на него черными глазами, принимал то, что Князев собирается с ним сделать. Хотелось покорности, а не бесчувственности. Андрей вспомнил, что в каком-то медицинском журнале читал про лоботомию. А, может, это было в фильме? «Пролетая над гнездом кукушки» или вроде того. Механическое воздействие на лобные доли усмиряло даже буйных сумасшедших. Серная кислота и вода. «Сынок, ты там один?» «Уже один, мам» Серная кислота, вода и отцовская дрель. Сегодня Андрей его «доделает». Дорисует. «Ну, раз ты один, отдыхай сынок». Андрей вообще не рукастый. Батя никогда не мог похвастаться им, как помощником в доме, потому что Андрей любил мастерить не полки и покосившиеся ножки стола — это скучно. Ему подавай материал поизысканней, вроде людей. Люди на картинах, на вылепленных статуэтках и прямо на его разложенном диване. В руке инструмент лежит непривычно тяжело и у Князева почти сразу ноет кисть, но он смотрит на прикрытые мишкины веки и нестерпимо хочет, чтобы они распахнулись. Для этого нужно поработать. Задача не то что сложна: продырявить в нужном месте Мишин череп, залить кислоты, разбавленной с водой и владеть. Делать с ним что угодно без криков, угроз и протестов. Такого Андрей ещё не пробовал. Подрагивающие крепкие пальцы коснулись густой поросли волос у виска, и будь у Андрея чуть больше времени, он бы всё равно не взял в руки бритву. Остричь Мишу налысо — преступление против искусства. Тем временем сверло давит на кожу. Легко проникает сквозь тонкий слой, едва брызнув кровью. Но череп — задачка посложнее. Андрей представляет, что это преграда перед их прекрасным в своем уродстве «долго и счастливо». Они будут вместе. Миха будет его. Князев любуется его тонкими чертами. В спокойствии лицо Миши прекраснее, чем у святых на иконах, и тело изящнее, чем у фарфоровых балерин. Эта грань между жизнью и смертью делает его таким эфемерно манящим, каким не был никто до него. Тот, кто привык быть ничьим, свободным, диким и непокорным, теперь полностью подчинён князевским фантазиям. Андрей усилил давление на дрель и сверло провалилось за стенку черепа, впиваясь в мякоть мозга. Он поспешно остановился. — Андрюш, ты что делаешь? — мама обеспокоена, но она никогда не заходит в его комнату, если Андрей сам её не пригласит. — Картину вешаю, мам. И полный желания взгляд тяжело падает на лицо распластанного под ним парня. Андрей запускает палец в дырку, царапается о твёрдые края черепа и щупает гладкий, липкий, как желе мозг, закатывая глаза от экстаза. У него уже стоит, да так крепко, что ломит яйца от желания. — Суп готов почти. Сейчас отец придёт. Авторитет отца в семье Князевых не был пустым звуком, и хоть Андрей никогда не ходил в синяках, но батю он всё равно побаивался. Это торопит. Раствор из кислоты вливается лишь на треть и Андрей бросает это дело к чертям. Пусть Миша понимает побольше. Молчит, не шевелится и чувствует всё его восхищение. У Миши гладкая кожа. Андрей быстро вытряхивает его из одежды, в ней нет больше смысла. Его интересует только нагота. Когда он стягивает с Миши трусы, тот распахивает глаза, в которых кроме зрачка, кажется, ничего не осталось. Как будто Андрей просверлил черную дыру, и теперь их обоих засасывало в нее без шанса на спасение. — Миха, — ласково зовёт Андрей. — Оближи. Пальцы мажут по шершавым губам и вонзаются в рот грубым, сразу проникающим движением. Миха не шевелится и лишь безучастно моргает, пока Андрей водит по его языку подушечками пальцев. Он не кашляет и не дёргается даже в тот момент, когда Князев давит на самый корень и продирается в глотку. — Ты мой. Ты… Мой… Слова сами рвутся из каких-то неведомых глубин. Нет смысла говорить их Мише. Он уже не поймёт, потому что сознание расщепило реактивом на молекулы. Андрей говорит это сам себе. Миха сейчас как зверь, но тот, кого Андрею удалось подчинить. И это гораздо веселее всех неотзывчивых тел, которые были тут до него. Потому что Миха смотрит. Свободная рука ложится под рёбра, касаясь твёрдого соска и в неё спокойно ударяет доброе сердце, здороваясь с Андреевой ладонью. Так доверчиво тычется, словно котенок, приманенный лаской. Андрея прошибает восторгом. Это так похоже на взаимность в его системе координат, что собственное сердце пускается вскачь. Он живой. Он будет живым сегодня и до тех пор, пока Андрей сам не захочет это изменить. Пока, наигравшись, ему не вздумается полезть под рёбра, бесстыдно мять его печень, оторопело ласкать кишки, облапать подушки лёгких и всунуть меж ними член. Держать сердце в руках. И так, чтобы это не просто фигура речи, но а пока… Андрей раздевается. Приникает голым телом к покорному скелету под ним. Миха не сопротивляется, когда он разводит ему в стороны ноги. Не сопротивляются и его мышцы. Не нужно лишних движений, не нужно чуткости и долгих подготовок, Князев направляет свой изнывающий от возбуждения член прямо в дырку и входит внутрь в три толчка. — Ммм-м-м-м-мм… Это больно. Узкие стенки плотно обхватывают собой, Князев ждёт, когда развеется темнота перед глазами и начинает двигаться. Диван скрипит, но мама, которая явно всё слышит больше не задаёт вопросов. Только прибавляет звук и телевизор вещает громче. Вздохи наслаждения срываются в духоту комнаты. Андрей двигается внутри, проникая глубоко, будто прямо сейчас хочет потрогать все его органы. Он входит на всю длину, кусает беззащитную шею, приникает к ней влажными губами и неотрывно смотрит в глаза. Секс там, где князевский член входит в его полую, готовую всё принять кишку и секс там, где его взгляд такими же ритмичными толчками таранит душу. Князев выебет его каждым из доступных способов. Князев заполнит его до краёв, набив семенем, как мягкую игрушку опилками. Князев присвоит его до конца. Миша моргает, и это как азбука Морзе. Андрей уверен, что расшифровывает его послания верно. Да, Андрей, вот так, Андрей, можно глубже. Нет, не больно. Да, приятно. Я хочу. Да Князеву плевать. Сколько было тех, кто, правда хотел. Вешался ему на шею и пытался насадиться на хуй через штаны или джинсы. Но Андрею не нужно так. И когда он вытаскивает член до половины, а потом вгоняет его обратно, то скатывающиеся с уголков мишиных глаз слёзы пугают лишь на секунду. В следующее мгновение Князева с ног до головы ошпаривает кипятком восторга. Миша — идеальная кукла. В меру послушная, в меру живая. Если бы удалось зафиксировать его в таком состоянии, как полуживую бабочку. Слёзы такие тёплые, так приятно греют пальцы и губы. И сбитые во влажные треугольники ресницы так идут к этому отупевшему взгляду. В этом теле всё ещё есть человек, где-то глубоко внутри заперто мечущееся в ужасе сознание. Андрею от этого так хорошо, как будто его самого гладят и ласкают в ответ. Ему так хорошо, что Миша плачет со вставшим, набухшим венами, членом. Толчок. Ещё толчок. Ещё два. Уже почти. Удовольствие, граничащее с помешательством, подмывает края сознания, готовясь выплеснуться глубоко внутрь. Андрей приникает к мишиным одеревеневшим губам, вылизывая его рот, тычет кончиком языка в сглаженные лунки зубов и чувствует, как все ощущения на дикой скорости катятся до конченной. Но в дверь так не вовремя стучат. — Андрюха, ужин! — это уже отец, от него, как от матери, глупыми оправданиями не отмажешься. Андрей судорожно хватается за шмотки, прикидывая: можно ли выдать Мишу за захмелевшего друга? У него на виске кровь, а на животе сперма, но ведь можно, да? — Бать, иду! — испуганно отзывается Андрей, пытаясь попасть ногами в штанины, обтереть Миху от всех жидкостей и застегнуть ремень за одну минуту. Телевизор затыкается. Слышно, как расставляют по столу посуду. Андрей должен решить, что ему делать дальше. Но Миха внезапно решает за него. Андрей слышит скрип за спиной и не сразу соображает. А когда поворачивается, Миха уже половиной тела на улице. Андрей кидается к нему, то ли чтобы втянуть назад, то ли чтобы подтолкнуть. Но тот вцепляется в него мёртвой хваткой и от его взгляда Андрея самого пробивает ледяным копьём страха. Взгляд слишком злой, слишком горький, слишком понимающий. Миша смотрит так же глубоко в душу, как Князев десять минут назад, когда вгонял в него до упора. Андрей пытается шагнуть назад, выкрутиться из хватки, но чужие пальцы врезаются практически в мясо. Внезапно обретшая сила Миши пробивает сердце вторым копьём. Они заваливаются через подоконник вместе. Это невысоко, и недолго. И не больно. Потому что Андрей падает поверх Миши, в лопнувшее нутро марионетки. Кто-то сразу начинает визжать. Андрей не смотрит на них. Он смотрит только на Мишу, чьи глаза остались открытыми навсегда, отпечатав образ Князева на сетчатке, тянет к нему руку, но уводит её назад. В Мише больше нет ничего интересного. Он треснул. Андрей поднимается, прокручивая в голове объяснения, он все ещё верит, что из этого можно вылезти невредимым. Может, Миха был наркоман-суицидник, а он пытался его остановить? Андрей не знает, что полиция уже едет. Не помнит, что оставил дрель и кислоту в своей комнате. А свои биологические следы на Мишином (теперь уже) трупе. Он все ещё на свободе, а его последняя кукла так удачно мертва. Князев поднимает взгляд на свои окна и видит в них испуганную мать, которая хватает за плечи отца. Батя распахивает рот в крике, и Андрею в руки планирует знакомый карандашный набросок. Мишу он так и не дорисовал. Не доделал до конца. И только об этом он будет жалеть на пожизненном.