Репертуар

Юра закатывается клокочущим смехом на соседнем ряду кресел в самолёте, пытается что-то объяснить Кикиру уже на пальцах, потому что прервать смех никак не получается. Паша внимательно наблюдает за этой картиной, чуть повернув голову в сторону. Если бы он выбирал одну песню из их творчества, чтобы описать Юру, это точно был бы их излюбленный, но уже не такой частый хит как «Ветер в голове». Потому что во всякой и абсолютно любой ситуации Юра всегда остаётся… самим собой. Юра веселый, когда раскупоривает третью по счёту банку пива. Улыбка у него вовсе не пьяная, просто счастливая, но стоит только обратить внимание на глаза, как всё встаёт на свои места. Музыченко лениво, но очень настойчиво, никого не стесняясь, скользит взглядом по долговязой фигуре Личадеева, и Паше почему-то нестерпимо хочется выйти из кафе, в котором они обедают, на перекур, несмотря на то, что курить они ходили ровно две минуты назад. Юра злой, когда им звонит организатор и говорит о том, что с барабанами какая-то проблема. Он наворачивает круги в гостиничном номере, громко матерится, а затем замолкает, устраиваясь на самом краю постели, и сцепляет руки в крепкий замок. Паша не знает, как избавиться от застывшего в пространстве напряжения, поэтому молча присаживается рядом и дружески похлопывает Музыченко ладонью по плечу. Юра ничего не говорит, но перестаёт без остановки стучать носком кроссовка по полу. Юра задумчивый, когда они едут в такси на площадку. Юра радостный, когда болтает с коллегами по цеху за кулисами. Юра напряжённый, когда они готовятся к выходу на сцену. Личадеев с лёгкостью считывает любую эмоцию Музыченко. И смотреть на него – быстро, бегло, длинно, пристально, – очень приятно. Самое настоящее у-ля-ля. Ну до чего ж он, сука, красивый! Красивый не своей исключительностью, а скорее своей банальностью. Или предсказуемостью. Мысли ловко сбиваются в один непонятный комок и транслируются только в связке с «Юра Музыченко», когда Паша вспоминает о столь простой, но естественной для себя истине. Наверное, судьба сама запрограммировала их таким образом, что Музыченко раз за разом оказывается в центре внимания: неважно беснующейся в экстазе толпы или одного только человека. Личадеев же, несмотря на роль второго фронтмена, всё равно остаётся по большей части простым обозревателем, дополняющим комплектом к тому, что представляет собой главный и центральный элемент их группы. Да. Это точно про них. Но Паша совсем не против. Паше это нравится. Тем более, когда Юра на сцене… Паша видит всё. И Юрины тонкие, музыкальные пальцы, которыми тот терзает скрипку раз за разом; и капли пота, буквально застывшие на чужом лбу; и скопление татуировок, о которых, казалось бы, завяжи глаза, уже можно рассказать наизусть, где какая располагается. Паша облизывает вмиг пересохшие губы, жадно втягивая раскалённый воздух через нос, перед тем как пропеть следующую строчку куплета. Юра голосит уже на пределе, и Личадеев не знает наверняка, от чего у него подкашиваются колени: от «привычной» тяжести родного инструмента или хриплых ноток в чужом голосе. — Слышь, пёс-с-с? — не поёт, а шипит в микрофон Музыченко, и Паше кажется, что ещё секунда, и ноги точно его подведут. Так он и повалится лицом вперёд, грохнет о твёрдый пол сцены сначала аккордеон, а затем и своё тело сверху. Переломится пополам на потеху публике и, возможно, самому Юре. Пропуская миг, когда уже взвели курок. Музыченко отбивает чёткий ритм «динь-динь» звоночков своим голосом, и Личадеев только на голых инстинктах успевает крикнуть в микрофон в нужный промежуток. Мрачные звоночки… нет, мрачные звонки! Песня продолжается, и надо хмуриться, надо строить серьёзную рожицу, надо повторить текст ещё один раз. Но всё, что может Паша, – это как-то непонятно и неправильно промямлить отведённые ему в песне строчки и потерянным взглядом устремиться прямо в гущу толпы. Ведь стоит ему только повернуть голову в сторону и увидеть, как Юра берётся за соло на скрипке, он едва не пропускает своё собственное. Да, Юрочка. С тобой точно никогда не бывает просто. Доигрывают песню с горем пополам. И слава богу! Паша стаскивает с себя рубашку раньше положенного времени, перехватывает аккордеон за ремни, тянет обратно на потное тело. Пальцы немного вздрагивают, проходясь по клавишам. Нет. Они дрожат. Потому что Музыченко, внимательно поглядывая на него в ответ, стаскивает футболку с собственного тела. А потом подмигивает Паше коротким, игривым жестом. Тогда Личадеев вспоминает ещё кое-что. Юра тоже всё видит. Казань встречала их угрюмым дождиком, а теперь они завершали концерт в приятную, тёплую погоду. Но даже если бы в столице Татарстана прямо сейчас начал валить густыми хлопьями белый снег, Паше всё равно было бы жарко, душно… и неимоверно хорошо. — Опиздюлиться хочешь? — хохочет Музыченко ему прямо в ухо, когда они протискиваются вдвоём в маленькую, туалетную комнату, сооруженную для музыкантов, что выступали на фестивале. — А что такого? — смеётся Паша в ответ, но смех у него выходит немного нервным, неестественным. — Весь концерт смотришь и смотришь, — Юра подаётся вперёд, обхватывает его поперёк живота, жмётся мокрой грудью к не менее мокрой спине. Чуть привстаёт на носочках, стараясь дотянуться губами до чужого уха. Паша усмехается. Ну да. Смотрит. Разве что за руку не держит. А так хочется… — Жалко, что ли? — хмыкает он и кладёт ладони поверх рук Музыченко. Сжимает пальцами его запястья, немного царапая кожу. Юра делает глубокий вдох, а затем срывается, принимаясь бормотать невозможные, мозгодробительные вещи. — Я, блять, чуть не кинулся на тебя. Разделся ещё, зараза, на песню раньше. Поиздеваться решил, да? Блять, Пашок, ты чё творишь? Я же обещал Аньке, завязали с поцелуями на сцене. Еле-еле сдержался, чтобы не засосать тебя на финале, сволочь ты такая. Личадеев откидывает голову назад на чужое плечо, а затем громко, судорожно смеётся, захлёбываясь редкими вздохами и охами. По телу тут же проходит горячая волна возбуждения, оседая где-то в паху, и Паша явственно чувствует, как вставший член неприятно натягивает плотную ткань белья. — Иди ты, — хихикает он, тянет губы в пьяной, хотя в нём нет ни грамма алкоголя, улыбке. — Юра, иди… В дверь начинают громко барабанить. — Алё! Ну сколько можно там торчать? — кричат по ту сторону. Паша вздрагивает, Юра разжимает объятие. Но напоследок звонко целует Личадеева аккурат между лопаток. — Всё-всё, — недовольно бормочет он и толкает дверь туалета. Паша быстро умывается, прежде чем выйти за мужчиной следом. Неуёмный в штанах член приходится поправлять на ходу. — Долго вы, — говорит Кикир, когда они топчутся у небольшого минивэна, что отвезёт их в гостиницу. — Да там, — нелепо бормочет Юрка и машет рукой куда-то в сторону. Паша встречается взглядом со знающими и понимающими глазами Саши, невольно вздрагивает. Вроде не первый раз, а каждый раз – всё равно как первый. Точно, сладким ядом, вспоминает он. Становится немного неловко. Но когда Музыченко падает на заднее сиденье рядом и крепко сжимает своей ладонью его колено, Паша всё равно не может сдержать счастливой улыбки, наблюдая за скачущими за окном автомобиля пейзажами ночной Казани. Из душа, вместе с густыми, плотными парами дыма, он ступает в пустую комнату. — Юр? — звонко зовёт, вытирая волосы полотенцем. Ответом ему служит тишина. Паша коротко пожимает плечами, откидывает полотенце куда-то в сторону и заваливается на чистую, манящую своей мягкостью постель прямо голым телом. Может быть, Юра ушел в магазин за сигаретами. А, может, завис в номере у Бабурина, кажется, они собирались что-то обсудить после концерта. А может… Додумать Личадеев не успевает. Всё тело возбуждённо гудит после выступления и срочно требует отдыха. Глаза смыкаются, сон манит за собой, и Паша с радостью ему отдаётся. Чтобы уже через мгновение резко распахнуть глаза, когда чьи-то пальцы настойчиво и немного грубо принимаются наминать его задницу. — Юр? — зовёт он снова, но теперь его голос звучит хрипло и низко. — А ты ещё кого-то ждал? — поясницу обжигает горячее дыхание, и Личадеев невольно вздрагивает. — Не, — облизывается, устраиваясь удобнее на постели. — Где ты был? — Где ты был, когда нельзя было, — мурлыкающе припевает Музыченко, и Паша криво усмехается. Рядом с его лицом падает маленький, узнаваемый тюбик со смазкой. В паху тут же становится жарко, а бёдра двигаются сами, поддаваясь ласкающим ягодицы ладоням. — Давай, — усмехается Паша, и за спиной раздается приглушённое шуршание стаскиваемой с тела одежды. — Мистер инкредибл. Юра вторит ему ответным смехом и наваливается сверху, прижимая Личадеева к постели своим весом. Смотреть на Музыченко и правда здорово. Наблюдать за тем, как эмоции, одна за другой, сменяют друг друга на таком родном, любимом лице, одно удовольствие. То, как Юра кривит губы, то, как Юра вскидывает брови. Как смеётся, хмурится, корчит забавные рожи. Улыбается, щурится, морщится. Юра просто грёбанное совершенство. Которого всегда мало. Потому что при одном взгляде на это совершенство, Паша хочет всё и сразу. — Пашенька, — дав волю своим эмоциям, лепечет Юра, крепче сжимая пальцы на его бёдрах. — Паш… — Ю-ю-юр, — вторит ему Личадеев низким, протяжным стоном, упираясь лбом в сведённые вместе ладони. — Развернёшься? — просит Музыченко, смазано целуя его куда-то в загривок. Ну разве Паша может ему отказать? Они тратят пару секунд на то, чтобы перевернуть с живота на спину ватное, слабое тело Личадеева, а затем Юра, поудобнее перехватив его ноги под коленями, входит коротким, резким толчком, и Паша больше не может держать веки открытыми. Он жмурится, откидывает голову назад, в горло тут же впиваются болючим, но дико приятным укусом. Юра облизывает его кадык, кусает ещё раз, ниже, оставляет на ключицах маленький, красный след. За такое и «опиздюлиться» можно, отстранённо думает Личадеев, вспоминая слова скрипача, но как же ему плевать. Прямо в эту секунду, именно в этот день, после такого концерта, когда… — Не отвлекайся, — рычит Музыченко и немного грубо, но мокро целует его. От чего Паша только шире разводит ноги и закидывает руки на чужую шею, тянет мужчину на себя, жадно отвечая на поцелуй. С этого момента он и правда больше ни на секунду не отводит поплывшего, немигающего взгляда от лица Юры. Даже когда оргазм накрывает их обоих оглушительной волной, и они валятся, еле как, враскорячку, на полуторную кровать, всё в том же сплетении ног, руки и чувств друг друга. — Кайф, — выдыхает Музыченко. — Кайф, — соглашается Паша, улыбаясь, когда Юра поднимает на него свои красивые, карие глаза. Коротко хмыкнув, добавляет. — Мэн. Юра фыркает и слабо пихает его в плечо. — Решил весь репертуар вспомнить? — Не, — ухмыляется Личадеев, мотает головой. — Только самое любимое. Музыченко широко улыбается и тепло целует его в уголок рта.