brainfucker.

Сережа стонет громко, почти срываясь на крики, проезжаясь грудью по взмыленным простыням. Длинные, лоснящиеся волосы полностью закрыли лицо, открывая на по-зверинному помеченную шею и загривок. Олег не щадит. Двигается до упора, втрахивает в матрас, кажется, хочет через тело до души добраться. Мнет поясницу, сгибая пополам, как бумажный лист, и все шлепает, шлепает по костлявой заднице низом живота. В комнате пахнет потом, сексом, мускусом с просто до одури пошлятской отдушкой клубники. Смазки слишком много, как любит Разумовский, чтобы хлюпало и входило как по маслу. Широкие ладони ложатся под живот, не касаясь измученного томлениьем бардового, перевозбужденного члена. Управляют Серёжей, как тряпичной куклой, заставляя его самого двигаться, бездумно насаживаться на всю длину, подвывая в такт толчкам. Олегу любо глядеть на такого Разумовского. Нуждающегося, голодного до прикосновений, краснеющего от похоти. Волосы, будто лава, медленно стекающая из жерла вулкана. Огненные, струящиеся и переливающиеся в свете люминисцентной лампы, они скрывают под собой неземную красоту. Серёжа кусает губы, заламывает брови, все пытаясь убрать их с лица, отдышаться, но Волков не дает. Двигается особенно резко, заставляя парня под собой судорожно хвататься за ткань, мять, сжимать до побеления костяшек. Олег не может сдержать тихого хриплого стона после очередного резкого толчка. Серёжа сжимается, трясется, ловя очередное предоргазменное состояние, сводит ноги и умоляет, умоляет, умоляет. — Олег, пожалуйста, не могу больше… я хочу кончить, пожалуйста, я сейчас свихнусь. Волков лишь губы кривит в ухмылке, шлепает Разумовского по заднице и выходит, любуясь растраханой дыркой и красными ягодицами, даже веснушки теряются на коже. Вальяжно падает на подушку у изголовья и тянет на себя. Серёжа еле подбирается, спотыкается о свои же ноги, падает прямиком на грудь Олега, щекочет его шею и подбородок волосами и чувствует, как сильные руки раздвигают ягодицы, вновь насаживая на крепкий член. Голубые глаза с полным отсутствием присутствия закатываются к потолку. Немой крик срывается с губ, пока Олег медленно двигается, дразнит. Внизу живота все напряжено до предела, будто туда камней напихали. — Ну, Олег, я больше… все… я… Несвязно, но одназначано. Разумовский хнычет, упирается руками в грудь, царапается, низко опустив голову. — Кончай. Серёжа не успевает даже расслышать. Жесткие пальцы держат крепко, не давая двинуться и на миллиметр. Олег двигается резко и быстро, дыша тяжело. Руки то и дело соскальзывают с влажных бедер, пока Разумовский заходится в громком крике, добивающем голос окончательно, и кончает на живот и грудь Волкова. Сил больше нет. Кажется, дурной Волков вытрахал абсолютно все, начиная от мозга, заканчивая душой. Серёжа оседает тряпочкой на влажную грудь, тупо пялясь в стену и не думая ни о чем. Тело трясет невозможно, но, кажется, он не чувствует даже это. Зато Олег чувствует. Вытягивает член медленно. Сначала ему даже кажется, что Серого снова заклинило. Так было уже однажды. Пришлось звонить Валере и спрашивать, что делать если знакомые знакомых перестарались до спазмов. Макарова тогда назвала их ласково идиотами, сказала, что это не ее профиль и посоветовала вызвать скорую, если нет укольчика миорелаксанта под рукой. В этот раз обходится. Додрачивать приходится на ягодицы с багровыми разводами, придерживая Разумовского свободной рукой под лопатками так бережно и аккуратно. Хрипло выдыхает на ушко Серёже и любовно целует в макушку, не тревожа больше. Пусть придет в себя.