Играющий, и намного лучше Бетховена, Труновой и Эйнауди близость с собственной неадекватностью описывающий.
Разбитые зеркала, жажда делать зло и проклятые искорки-фейерверки.Эта близость немного похожа на животное родство.
Хорошо. Чарли врёт. Он ненавидит мерзость и чудовищ из школьных туалетов. Он ненавидит свой дом и идеальную во всём совершенно-не-чудовищную Светочку, святую, как Матфей, непорочную, как Мария, неподражаемую, как репертуар цирка Шапито. Све-точ-ка. Света. Звонкая, как советская эстрада, красная, как ленточки. Звучит как заунывный писк и «найтивыход». Нет нужды озвучивать читаемые по лицу мысли. Анри понимает Чарли почти без слов, иногда лишь уточняет, залип друг в трещины на стене, или размышляет о чём-то монстрическом, подходящем внешности и репутации. Чарли ненавидит и культ репутации. Светлана — сплошная репутация. Он никогда не думает о плохом, очевидно, но о хорошем соображать тоже получается как-то неловко и как-то через раз. Чарли учится не думать, а Анечка с нескромной кличкой Анри вынуждает строить причинно-следственные и хоть что-то из мозговой кашицы выдавливать. Тычет наманикюренным ноготком в тетрадь. Чарли не такой. Он выбирает молчать в тряпочку, иногда умничать на химии и читать-читать-читать всё остальное время. Анри не глупая и должна понять, как трудно носить на шее голову, в голове мозг, а с ним и совершенно невыносимые идеи, вроде планеты для гениев и прочей нигилистической хуйни. Но подружка оказывается с небольшим подвохом и огромным любопытством. Анри нужно знать всё и сразу, недостаточно читать по глазам-губам-вздохам и хрен знает чему ещё, ведь Чарли обладает уникальной способностью вдохновлять её на самые разные догадки своими несогласованными с какой-то приземлённой людской логикой доводами. Она напоминает о поверхностной бессмыслице дня. О рутине. О маковой Светочке и книге. Анри сдаётся. Она списывает домашнее задание по математике с усердием и особенной озлобленностью, а Чарли привычно залипает в чаты с писателями, бесконечно благодарящими за подарки и донаты. Чарли плевать на их жизни, но он не знает, как отблагодарить за спасение своей иначе, чем деньгами и скомканным «спасибо». У него нет самооценки и мнения. Чарли — монстр, и подобных ему держат в клетках на привязи, в дурдомах и цирках уродов, не позволяя думать о чём-то большем, чем примитивные основы конформизма. Юноша учится в общеобразовательной школе и не верит в существование миров за пределами космоса и прочитанных историй, поэтому только «спасибо» и только с закрытыми глазами. У него сомневаться в собственном выводе нет причин, кроме конспирологических теорий на всех телеканалах после двенадцати ночи. Чарли любит обманываться и бесповоротно убеждаться в глупостях. А ещё критически ненавидит руинить режим и спать. Он рисует в тетради крестик и герань. Анри чертит основы геометрии. Лотта, его любимая иностраночка с чудной причёской и манерой говорить, делит с Федькой-Фреем последнюю пачку скидочных чипсов из школьного общака с завидным упрямством. Лотта с английской фигурой деловых дам из повестей Куприна. Кудрявая снежно-белая Лотта. Девочка двойного гражданства. Девочка двойного стандарта. — Ты не знаешь, что такое голод, — объясняет она нетерпеливо, но соседа по парте (и, кажется, сердечному ритму) это не заботит, — ты ничего не знаешь. Ей и её свитеру цвета разлитого молока (как писал Бродский) в противовес вручают судьбой чернушно-блёклого Фрея, противно-шумного мальчишку с глазами мудрости старика. — Обижаешь, — отвечает Федька, скинув чужую руку с пачки, — знаю. Думаешь, мне в кайф тут шататься без несчастной мелочи в кармане? Я тоже хочу есть, Лотта. — У тебя столько возможностей, — злится одноклассница, — работа, богатая семья, не знаю, хитрое лицо? А ты кормишься школьным сбором для чаепитий. — Их времена минули. До ближайшего праздника я могу позволить себе прикончить остатки, — смеётся Фрей и льнёт ближе, — не ломайся. — О-о, нет, — протестует девушка, — никогда. Это моё. Чипсы с солью пахнут морем, думает Чарли, который не совсем Чарли, но и не Чарльз, но и не Георгий, и не любое другое имя, потому что Чарли — действительно только лишь Чарли и пустой выстрел в воздух. Пять букв по вертикали. Монстр — шесть по горизонтали. Он смотрит на неаппетитно помятую пачку и персиковую классную комнату. Смотрит, думает, размышляет даже слишком много, когда Анри бьёт тетрадкой по голове и просит сосредоточиться на занятии. Она списывает, а Чарли читает, и это правильно. Что там до беспокойств Федьки-Фрея и миловидной иностраночки. Что там до лопающегося от криков стеклянного кабинета. Анри ненавидит, когда Чарли отвлекается на мир вокруг, на его суетливую тревожность. Она несмело просит пойти с собой в гипермаркет за энергетиками после уроков, Чарли столь же несмело соглашается; но в этом нет никакого смысла. Они каждый день ходят в гипермаркет после уроков и пьют всё фиолетовое, потому что Анри любит этот цвет, и потому что он не раздражает Чарли своей навязчивостью. Девушка устаёт. Она ходит на работу, к репетиторам, встаёт на два часа раньше мира и явно не желает проблем. С великим сожалением, Чарли в роли передруга-недопарня с этим справляется едва ли. Он провалил все тесты на адекватность и наркозависимость в школе. Мать вызывали к директору, сестру в опеку, а его самого к психологу. Чарли сказал, что шутил, но так и не понял, где конкретно в ответах облажался. У него всё ещё есть списывающая домашние задания Анри, извечные споры Феди и Лотты, туалетные монстры, сестричка и интернет-кумиры. Светочка-Скарлетт с цветками маков вместо волос слоняется по коридорам бездумно, слоняется и не хочет заходить в кабинет брата без смелой причины. Она топчется на входе, потому что боится внимания к их родству и пачкаться. Чарли тоже боится. Он жертва сестринской идеальности и популярности. Светочка скидывает папку с файлами на стол учителя, на общак, на предмет пятнадцатиминутного спора Фрея и Шарлотки. Они поднимают на неё взгляды и думают, что глава студсовета просто сошла с ума. Выложила в руки безумцам оружие массового поражения. Чарли не понимает сестру, себя, мать и мир. Он ничего не понимает, но хочет знать, куда уходят после школы одноклассники и Анри. Он напоминает, что Анри важна каждый раз, и каждый раз забывает сказать это лично. Он пишет в тетрадь, на поля, где полно цитат из нового произведения его любимого автора, что надо донести до неё свои чудные мысли и вместе посмеяться, потому что иначе Анри не сможет. Но иронично не сможет уже Чарли, и это становится проблемой. Он хочет признаться, что любит ход мыслей подруги и её странные волосы смешного цвета, но боится, что его тонкую душу не поймут. Федя швыряет пачку на пол. Мир фыркает. Лотта в ужасе поднимает пакет и тычет гневно в лицо соседу. Завязывается драка, а у Чарли нет желания смотреть на кровь и думать, как оттирать её с любой поверхности божьей помощью и перекисью водорода. Маковая сестра растворяется дурным сном, утекает алой краской в коридорный шторм. Исчезает. Чарли шипит на одноклассников с ощутимо настойчивой рекомендацией прекратить. Шипит и думает, что уже перестал быть собой, но подростки миролюбиво соглашаются. Лотта даёт злому Фрею половину пакета и танцует под лучами солнца из-под жалюзи. Фрей подпевает и образует почти группу по интересам. Светочка и дальше бегает по коридорам с документами, преследуемая Ложным Богом. Чарли, как ни старается, не может вспомнить его имя, но знает статус. Знает, что принц империи студенческого совета почти президент, но ещё не его правая рука. Чарли тошнит от подробностей продажи людей мифического света под коленками. Обмен души на сигаретную пачку и совершенство. Интересно, продала ли маковая сестрица свою за гранатовый оттенок ресниц и умение просыпаться по будильнику? Грёбанный Ложный Божок местного розлива. Мерзкий и пустой, никакой, и Богиня сделает лучше, но она не делает, потому что отреклась от опекаемого Дьяволом, а Чарли хочет видеть лучшую из версий и без того совершенного Божка. Замкнутый круг. Чарли не вспоминает его имя перед сном. Глупый, слепой, но ультимативно совершенный и курящий Божок, только и всего; Чарли тошнит под раковину, друзья всё понимают. Чарли тоже хочет быть рядом с тошнотворной Светочкой, но не хочет быть Богом, не хочет продаваться и курить. Чарли нужно быть рукой, Светочке главой, а ненавистному Божку лицом и объектом всеобщего внимания. Так будет правильно. Божок заглядывает на огонёк, светит глазами прозрачными. Он спрашивает прихотливо о желании посетить клуб по интересам, кивая ему самому с лукавой улыбкой: — Знаете, у нас ведь открылся литературный клуб, — проясняет он, перебирая пальчиками в пластырях флаеры, — заходите. Всё не так скучно. — Всё что угодно, лишь бы подальше от него, — Лотта тычет в Федю, — такое возможно? Скользит туфлями по линолеуму классной комнаты и солнечному свету в пыли. Скользит по чужой тени и собственной гордости. — Возможно, — уклончиво отвечает Божок, — вы только попробуйте. — Где ты, там я, — встревает Фрей, — я тоже хочу. Он выходит в свет и мягкой рукой чужой локоть перехватывает. Чужой-чужая. Так правильно. Это не танец, но это веселье. И совсем не драка, что всех успокаивает. Пусть лучше пишут эпиграммы, чем некрологи. Пусть скользят туфлями по полу и пыли, смеются наперебой. — Прекрасно. Говорит Божок, а Чарли читает между строк нецензурщину. И плевать, потому что ему самому не хочется вступать в клуб анонимных суицидников. Анри тоже, она катает математику, ходит на работы и не видит свет Божий. Они безмолвно стихийный всплеск божественного (божковго; вау, господин глава студенческого совета, вы снизошли до простых смертных и их примитивных клубешников) интереса игнорируют. Им и без клубов хорошо, но Божок тщательно просит поднимать рейтинги, посещаемость и баллы. В угоду их одноклассникам, но нужно было предложить шоколадные сигареты и автоматы по случайным рутинным предметам; ни Божок, ни Светочка, ни их организаторы-кураторы и все вышестоящие до этого не додумываются. Очень зря. Автоматы повышают охваты. И любопытство. Божку не нужны клубы, когда есть последователи, когда есть главный среди них, на которого из толпы обожателей смотрит с насмешкой беззлобной, с игрой азартной, хитрецой. Божок возвращается с собрания не совсем анонимных безумцев (студенческого совета) в класс закономерно и быстро. Садится на собственную парту, агитирует вновь вступать в лигу революций и подрывается обратно спустя мгновение. Чарли читает «Эфирный альманах» много дней. Он рисует иллюстрации и говорит с автором на языке много раз более живом, чем повседневная диалоговая речь. Он пишет письма. Он их получает. Ему нравится авторская самодостаточность и независимость, но их же он ненавидит. Ложный Бог. Си. Староста. Мальчик-совершенство. Тоже, как и он сам, безымянный.С отличием в одной лишь популярности и весе титулов.
«Эфирный альманах» ест хозяина, как паразит, и на близких цепляется пакостью. Безграничное ничто. Совершенная радость. Конечная история. Чарли ненавидит августы, воскресенья, концовки и смерти. Он ненавидит Си.И любит. Он любит истории о смысле и чём-то ещё, напоминающем чувство.
У Чарли немного едет крыша. Он пишет в заметках напоминание купить себе молока и успокоительных, а Анри советует только пиво и сон. Не самоубийство, но Чарли знает. что и оно сокрушительно близко. Но всё хорошо — нет дурной молвы, нет чужой страны, нет причины для радости непомерной, такой же печали. С Чарли всё хорошо, ему нужно лишь пить кофе и молиться плюшевым мишкам в комнате. Он читает новые главы альманаха и пишет Си восторженный отзыв в голове. Анри бьёт тетрадкой по затылку и принуждает почти к внимательности. Чарли её бесконечно вечно слушал. Чарли её всё ещё слушает. Анри не желает плохого и точно знает, что делать будет не лишним, а что явно выходит за нормы приличия. Анри живёт социумом и от него же зависит, а Чарли знает, что это не так уж и плохо. Во всяком случае, с Анри здороваются не только учителя и обознавшиеся дети. Божка зовёт госпожа совершенство Светочка. В коридор, на скромный разговор о клубе и ещё чёрт знает чём. Чарли улыбается сестре и её маковой стрижке, выразительно провожает взглядом Си. Сестра молчит и несмело кивает. Божок хихикает механически и сваливает подальше. По губам своей карманной Скарлетт О'Хары Чарли вычисляет просьбы беречь себя и не беспокоить Мать. Он кивает в ответ. Вечер жрёт день. Тучи сгущаются, а в голове пьяняще пустеет. У Чарли нет объяснений, но есть мысли. Он зачёркивает в черновике никчёмные идеи сюжета и поднимает взгляд в книгу на экране. Анри снова собирается убить кого-то силой своей надоедливости.❴✠❵┅━━━╍⊶⊰⊱⊷╍━━━┅❴✠❵
Возле пугающих лиминальных пространств туалета Чарли стоит каждый вторник с особенным беспокойством. Он держит дверь спиной так, будто она в самом деле собирается упасть ему на голову и разбить десны до кровоподтёков. Будто его прихлопнет, оставит ощутимые ушибы-невидимки, ранки-фантомы, синяки-галактики. Чарли боится боли, но стать некрасивым до мерзости боится куда больше. Он ведь монстр из моря-канализации. Хуже некуда. У него маленький город в трубе, он не имеет названия, и каждый второй человек в мире считает, что это вымышленный речевой оборот. Но Чарли живёт в городе-речевом-обороте дольше, чем существуют человеческие жестокость и смех. Чарли, в конце концов, монстр из унитаза, тошнота под раковиной. Он чернильный глянцевый рисунок на воде и сбившаяся в волосах соль. Он вытряхивает её призрак. Напоминает, что никаких злодеев с рыбками не существует и выгоняет из вихров по вискам дым. Божок действительно курит дешёвенькие сигареты и болтает ногой с ободка унитаза. Он не видит создаваемые облака, потому что ему, что любому Богу свойственно, на свои создания глубоко наплевать. И Си не совсем безразличный, просто не ловит разницу между созиданием в ходе жизнедеятельности и им же в случае мечтаний над бумагой. Чарли стыдит себя. Си и бумага — сплошная жизнедеятельность. Каждая минута на пересчёт: Божок своим иллюзорным миром и воображаемыми людьми почти живёт в суровой действительности пачкающих чернильными тварями туалетов. Си не чёрный. Си жемчужный. Си кафельный. Какое дело до ответственности за действия вымыслов, если они уже не совсем фантом, но ещё не кусочек реальности. Чарли слушает дым и Си. Но Божок молчит, только запястьем полоумно вертит, хвостом машет, собирает пепел секущимися кончиками, обваренными в кипятке (Чарли знает, потому что сам помогал ему сделать чай; Чарли видел, как Си нарочито волосы водой заливает). Им не скучно и не уютно, им глубоко никак. В туалете изрисованные стены и отсутствующая лампочка. В детстве Чарли хотел её съесть, а сейчас боится, что вторая смена исчезает не за воротами школы, а в глубине водопровода под темнотой. У него дома есть лишняя лампочка и капля терпения для такого великодушия, как помощь в возвращении луча света этому тёмному царству. Может, правда стоит заглянуть в клуб-цитатник классиков. От скуки и навязчивого желания своровать марципан и недорогой чай из мелиссы. Бесконечной скуки. Анри не возвращается со сплетника уже лишние пятнадцать минут, а Си, из приличия только, выкуривает одну за одной и крутит браслетики на предплечьях. Три — от Чарли, один — от Лотты и вездесущего, словно Божества, Фрея. Но Си — Божок, а Фрей — подобие его образа с лишним глазом на животе и хищным оскалом. Но Феденька — ничто, пустое множество и тройки по математике, а Си — совершенство в любом вопросе и предмете. Строгая божественная иерархия, даже туалетная, даже среди не совсем Богов. Чарли не понимает, почему этим вообще занимается. Ему плевать на Богов и теории, а Си даже не пытается его на диалоги об этом уломать. Он сам доходит до престранных церковных умозаключений, и поделом. В его картинке мира единым Си и его словами Вселенная и ограничивается, поэтому Си — Божок, а весь остальной список ярлыков Чарли не разворачивает. Потому что «Б» — вторая буква алфавита. Потому что среди всего того мрака, что он зовёт социумом, либо Бог, либо тотальное ничего. — О чём ты так упорно думаешь? — выводит из транса Си, — поделись, помогу. — Не так важно, — Чарли почти отмахивается. — У тебя на лице написано, что это интереснее тишины, но, знаешь, без моих знаний физиогномики и психологии ясно — что угодно интереснее туалетной тишины и канализационного бурления. Си склоняет голову, кривится забавно и морщит нос от дыма. Его запах свежего бергамота и морской соли (Чарли не завидует) въедается под кожу за никотиновым, естественным, первородным. Их туалет совсем не чудовищный сегодня, он безразлично пахнет стерильностью и разлитым столовским молоком, и Си запахи скуки не нравятся больше, чем сама бессмыслица, сама скука и гнетущее ничего. Чарли выдыхает. Через раз, но справляется с тремором и навязчивым желанием промолчать. В конце концов, когда Бог просит — принято либо лечиться, либо подчиняться. — В сети развелось так много культов. Дальше, как можно дальше от природы чужой божественности, но не слишком, чтобы откровенная ложь не всплыла. Ходит на грани между признанием в любви и страхе за психологическое здоровье планеты. — Это ты про «Врата Рая»? — не задумывается Си, — я писал текст к сайту. И смотрит спокойно, умиротворённо, словно нет ничего чудного и даже каплю странного в делах культа почти божественного и каплю опасного. Чарли уточняет аккуратно, неторопливо, чешет стеночку керамическую, как коленка, сглатывает почти нервно: — Серьёзно? Дать десять баллов. Уличить во лжи эталон честности и собственный идеал. Чарли хочет отрезать язык ножницами для рыбы. Он боится выпалить без разбору что-то откровеннее, чем сомнение. — Ага, это было просто, — словно и не замечает беспокойств Божок, — на собрании литературного клуба мы, как обычно, скучали. И в этом ещё кто-то, возможно, замешан. Кто-то алый до подбородка и злой за троих. — Это было плодом деятельности клуба? — безнадёжно вопрошает Чарли снова, надеясь, что ответ изменится. — Вроде того, — упрямо продолжает Си и смеётся в уголок губ. — Си, — нежно молится Чарли, разве что на колени не падает, — знаешь же, что опасно. Чревато. Жестоко. Несовершенно. А планета, похоже, и правда больна. Травмирована. — Всё зависит от человека, и не мне тебе это объяснять, — улавливает Си без труда посыл воздушный и лёгкий, как поцелуи в макушку и снег ранней зимой. — Ага, м-м... Чарли не находится для ответа. Божок бросает затею чужое выражение лица разгадать. Не им судить культы и верующих — не богам и туалетным монстрам. Цокот каблучков бьёт их тишину. Сплетник заканчивается за пару часов до заката.❴✠❵┅━━━╍⊶⊰⊱⊷╍━━━┅❴✠❵
Ничего не выходит из головы, а Светик — из комнаты. Заходит раз, навсегда, без причины, но не без наглости. Пугает своей яркостью серые стены. Вечер в его семье собой являет испытание на прочность. На домашние задания, чтение обновлений и разговоры с семьёй. Света неподражаема, а у Чарли нет времени и желания в сотый раз объяснять, что у него на этот статус не от рождения, а от упорства, и того — едва появится. Он читает невнимательно сотый раз, расплывается на диване в привычной своей рутине и повседневности, но с сестрицей на фоне. Она молчит угнетающе. Чарли пугает такая её способность. Что-то она явно сказать не решается. Лампочка, как специально, мигает нетерпеливо. Сентябрь горит. Чарли прихотливо листает ленту новых постов о чужом чтиве, когда видит странные метаморфозы на канале любимого неподражаемого Си. Новости о главах, собственные иллюстрации, фотокарточки бродячих кошек и книжные рецензии. Строчки несмелые про неназванный культ. Загадочная интрига. Повод для беспокойства. Совершенный Си разве не справится? Светочка, тоже литературная и идеальная, сидит так близко, так рядом, но так бесконечно далеко. Чарли не может достать рукой. Сестра — сплошное противоречие. По потрескавшемуся экрану листает: видит фотографию, видит порезанные стены, видит узор на штанине. Следом — лицо. Слишком правильное и мягкое, будто из глины высеченное. Читает внимательно имя и шатается на диване глупо. Имя. Не Безымянный Ложный Бог. Не Си. — Что там? — спрашивает Света, — всё хорошо? — Да-да, не беспокойся, — шутит Чарли, — всего лишь новости из литературного мира. — А-а, — зевает сестра, — без проблем. Кивает. Молчит. Изучает потолок. Видимо, семейное. Не каждый человек в помещении поднимает голову наверх. В трещинах Света читает справедливо Виктор. Пробует на вкус, выплёвывает на коврик при входе и пялится откровенно на больничную чистоту. Фыркает победоносно, будто за звание фриковатости с братом соревнуется, и из комнаты собирается бежать подальше. Будто не оставляет вопросы и не видит их же на потерянном лице. Чарли молится и на Светочку в цветах мака тоже. У неё нет мужского имени и фотографий, нет блога, но есть поклонники и знания о безгранично-ненужном. Она правая рука персонального школьного Бога, она же от него далеко. Чарли ближе. Тишину режут, как бумагу, рвут, как нитки, топят в шорохах и шёпоте, как котят, признаются синхронно:— Не хочешь, — спрашивает сестра слабо, — вступить в литературную группу?
— Свет, — зовёт Чарли безнадёжно, — расскажи мне про ваш клуб.