Идущий против ветра

Несмотря на намечающийся дождь, в этот субботний день, бульвар Сен-Жермен кишит местными и приезжими. Тео взглядом выхватывает из толпы одно из лиц. Высокий парижанин, примечательный безупречной осанкой и носом с благородной орлиной горбинкой, до этого момента жадно разглядывал гибкий силуэт молодого уличного артиста. Сейчас он отводит взгляд в сторону и что-то бросает стоящему рядом молодому мужчине. «Идем отсюда, перекусим где-нибудь», — различает зоркий Тео. За несколько лет обучения искусству пантомимы он научился читать по губам не хуже глухонемых. Теперь он все меньше говорит — все больше смотрит, слушает и читает. Смотрит и жадно впитывает — по лицам, по губам. По глазам. «Здесь не на что смотреть», — бросает парижанин стоящему рядом юноше, который, по-видимому, решил ему возразить. Мужчина выбирается из толпы первым и увлекает спутника дальше по широкому бульвару, чтобы скорее затеряться в пестрой многолюдной толпе. Тео кланяется зрителям и, подхватив кепи с брошенными в него несколькими купюрами и монетами, устремляется за ними. Закрываясь от дождя и ветра выставленным вперед острым локтем, следует за ними по пятам. Матиас замечает его спустя несколько кварталов. В последний раз нервно затягивается тонкой «цыганкой» и отправляет окурок в ближайшую урну. — Подожди меня здесь, — напряженно говорит он своему спутнику. — Кто это, Матиас? — совсем молодой стройный француз ревниво оглядывается на Тео, который остановился у витрины кондитерской и зеркально передразнил его ревнивый взгляд, точно также сунув руки в карманы черных бриджей: — Почему он преследует нас? Ты его знаешь? — Зайди в эту чудесную кондитерскую, мой дорогой, займи нам столик, погрейся. Я присоединюсь к тебе очень скоро. Спутник недовольно морщит нос, то и дело оглядывается, но не смеет возразить. В кондитерской он конечно же займет столик у самого окна, чтобы следить за любовником. Они остаются вдвоем. Тео улыбается нежно и сквозь слезы. Улыбается даже тогда, когда Матиас, подцепив хрупкого мима за подтяжки, затаскивает его в узкий проулок между кварталами и грубо отшвыривает к стене. Тео рад видеть Матиаса. Рад крохам прикосновений, которые дарит ему статный мужчина с хищным носом и грацией зверя. К нему вот уже полгода никто, кроме матери, не прикасался. — Зачем ты идешь за мной? Матиас зол настолько, что не удерживается от пощечины. Ребро ладони легко вспарывает тонкую кожу губ, из уголка тянется ниточка крови. Тео простуженно шмыгает носом и вытирает рот рукавом, но не перестает печально улыбаться. Глаза парижанина наполняются ужасом от осознания того, что сделал. Он отшатывается от мима и шарит по карманам дорогого пиджака в поисках платка. — Зачем ты идёшь за мной? «Зачем ты приходишь на мои выступления?» «День за днем…» «Снова и снова…» — Не прикасайся ко мне! Не хочу заразиться. Ты уличная шлюха, Тео. Слышишь? Я презираю тебя за то, что ты сделал с нами! «А что я сделал, Матиас? Я только хотел быть с тобой и заниматься тем, что делает меня счастливым.» Тео горестно задирает брови и молчит. Улыбается и дрожащими пальцами собирает «слезы» в тонкие кулаки. «У меня никого не было до тебя, — говорит он глазами, — никого не было после». — Оставь меня в покое, наконец, у меня другой. «Зачем ты приходишь на мои выступления?» — Ты мой лучший ученик, и я хочу насладиться тобой сполна, пока ты еще на что-то способен. «Спасибо тебе. Спасибо за честность». «Прикоснись ко мне». Хрупкая ладонь гладит себя по белой щеке. — Ты хочешь, чтобы я тоже сдох? Ты правда этого хочешь?! Суровое лицо Матиаса искажает судорога страха и отвращения. — Я больше не приду на твои представления. «Приходи. Ты меня вдохновляешь.» Как будто кто-то позади бьет Матиаса между безупречно прямыми лопатками. — Ты становишься жалким, — в последний раз яростно выдыхает Матиас в бледные губы. Парижанина одолевает приступ тяжелого кашля и, отшатнувшись, он уходит, ни разу не обернувшись, оставляя Тео одного под дождем. Последнее, что обостренно замечает Тео — как его бывший возлюбленный смахивает со лба испарину.

***

Дверь крошечной квартирки на окраине восемнадцатого округа нещадно поскрипывает, неохотно впуская Тео внутрь. Он дома. Мать крепко спит в соседней комнате после многочасовой работы за швейной машинкой. Тео слышит ее тяжелое, со свистом, дыхание. У матери запущенная форма астмы, больная спина и непрекращающиеся головные боли. Она без устали шьёт на дому, хватает заказ за заказом, чтобы как-то сводить концы с концами. Именно мать шьёт для него концертные костюмы. Сев за старинный трельяж, отхваченный за бесценок на блошином рынке, Тео принимается за дело. Дождь смыл с лица почти весь грим. Под гримом обнаруживается тонкая, почти прозрачная кожа. На носу проступают бледные веснушки. Тео стягивает высокие полосатые гольфы — некогда с белоснежными полосками, теперь же — с сероватыми, потускневшими от времени и множества стирок. Долго, в тусклом свете лампы рассматривает свои хрупкие щиколотки. Строгий хореограф их боготворил. Подушечкой пальца Тео трогает небольшое коричневое пятно на стопе. Оно странное. Не чешется, не болит. Только нарушает гармонию совершенного тела. Досадное несовершенство. За несколько месяцев он успел с ним свыкнуться, как с уродливым, но молчаливым и безобидным бродягой, которого он часто встречал на бульваре Сен-Жермен. Тео отчаянно верил, что пятну рано или поздно надоест торчать в одиночестве на одном месте, и оно в конце концов исчезнет. Несколько дней назад появилось второе пятно — возле аккуратной ямочки на пояснице. Прикрыв глаза и обняв плечи руками, Тео укутывается в воспоминания. Гладко выбритая щека, прильнувшая к острой лодыжке… горячие, нетерпеливые губы, прильнувшие к ямочке над ягодицей, умелый язык, скользнувший ниже… ...Это случилось пять лет назад. Преподаватель хореографии остался с ним наедине однажды после занятия, проводив стайку талантливых мальчишек и заперев за ними дверь студии. Тео все еще разогревался у станка, когда разгоряченный, властный и не терпящий отказа преподаватель накрыл его сзади своим телом, а нос с орлиной горбинкой ткнулся в длинную шею, вдыхая сладкий пот, губы, пробуя мальчишку в вкус… В ту далекую весну восемьдесят первого, когда Матиас забрал его к себе в просторную квартиру в центре богемного Монпарнаса, Тео едва исполнилось шестнадцать. Он любил.