«Похоть сильна. Она держит лук с пятью стрелами: первая стрела поражает молодых людей, когда они смотрят на красивые формы. Вторая останавливает их внимание. Третья опьяняет. Четвёртая заставляет чувствовать сильную привязанность. Пятая воспламеняет и сжигает их сердца. Она глубоко пронзает сердце. Никто на этой земле, и даже никто во всех трех мирах не способен противостоять силам этих стрел».
Cliffs Edge — Hayley Kiyoko
— Брахма… Брахма-что? — Брахмачарья. Чимин устало выдыхает. Такие вечера уже стали для него привычными: тренировка по йоге, просторная раздевалка, запах сандала, въевшийся в стены. Люминесцентные лампы, режущие глаза своим холодом. Деревянная скамья, на которую он, измученный после занятия, практически падает. Непонятные слова, льющиеся из уст Намджуна, его лучшего друга и по совместительству инструктора, к которому Чимин в очередной раз пристает с насущными вопросами. — И в чем смысл? — он внимательно смотрит на собеседника, нетерпеливо теребя браслет на руке. — Это обычное воздержание? — Брахмачарья — это не только половое воздержание, — Намджун потирает брови. — Это контроль над желаниями, самодисциплина, умеренное удовлетворение своих инстинктов… — Подожди-подожди, что конкретно мне даст отказ от секса? — Чимин, я знаю тебя уже десять лет. И я еще никогда не встречал человека, настолько помешанного на сексе. Да, у тебя очень сильная половая конституция, но ведь это не должно причинять тебе дискомфорт. Страдать из-за отсутствия секса так, как страдаешь ты — ненормально, — он прожигает друга многозначительным взглядом. — Если сейчас у тебя нет постоянного партнера, с которым ты бы мог удовлетворять свои потребности, а случайные связи уже не приносят должного удовольствия, тебе просто необходимо снизить важность секса в жизни. Ну, или хотя бы попытаться. — И Брахмачарья может мне в этом помочь? — в голосе Чимина скользит недоверие. — Как-то слабо верится. — Брахмачарья вообще подразумевает глубокое знание природы собственной сексуальной энергии, — объясняет Намджун, задумчиво сложив руки на груди. — В ведизме, например, считается, что половая функция дана мужчине исключительно для продолжения рода, а не для чрезмерных наслаждений. Но, мы все понимаем, что в современных реалиях это практически невозможно. У кого-то, конечно, хватает внутренних сил для полноценной практики Брахмачарьи… — Не буду себя переоценивать, — усмехается Чимин. — Мне внутренних сил точно не хватит. — Поэтому я и предлагаю тебе только временную Брахмачарью. Она поможет перенаправить энергию в нужное русло и правильно расставить приоритеты, — друг прокашливается: — Для начала можно попробовать несколько недель. — А конкретнее? — Двенадцать. — Двенадцать?! — глаза Чимина расширяются в ужасе, а в горле собирается ком. — Три месяца без… — Это не так много, как кажется, — Намджун смотрит снисходительно, как на запутавшегося ребенка. — Но за это время ты сможешь хотя бы частично переосмыслить свое отношение к сексу и его роли в твоей жизни. Это не значит, что ты теперь должен до конца жизни уйти в монахи. В раздевалку вваливается компания хихикающих девушек, нарушая всю интимность разговора. — Я думал, ты просто посоветуешь мне какой-то комплекс упражнений для, — Чимин переходит на шепот, оглядываясь на вошедших, — для снижения моего либидо. На бесстрастном лице Намджуна впервые за вечер появляется легкая улыбка: — Мое предложение более эффективно. Но решать, конечно, тебе. Чимин задумчиво кусает губы, пока шестеренки в его голове с бешеной скоростью крутятся в поисках верного ответа. Неужели ему действительно нужно принимать такие кардинальные меры? Он настолько зависим от секса? Спустя казавшуюся бесконечностью минуту беспощадного мозгового штурма, Чимин со вздохом выносит себе приговор, еще не зная, на какие муки себя обрекает: — Я согласен.***
Вот уже шесть недель Чимин чувствует себя чище девственной монашки: никакого секса, никакой мастурбации. Даже никакого порно. Раз уж духовно просвещаться, то по полной. Предложение Намджуна стало своеобразным вызовом самому себе. Первые две недели Чимин справлялся неплохо: после бесконечно длинных рабочих будней он, измученный и обессиленный, плелся на занятия по йоге, выжимал там из себя все соки, в полудреме доползал домой и замертво падал в постель. У него просто не было времени поддаваться искушению. Дальше стало сложнее: завал на работе закончился, привыкшее к тренировкам тело окрепло и больше не плюхалось безжизненной тушей на кровать, а вечера снова стали свободными. Раньше в такие вечера Чимин любил устраивать сафари. Он заходил в лучшие гей-клубы Сеула, зная, что без добычи не уйдет: пришел, увидел, победил. Брал то, что захотел. Точнее, брали его: никто из пышущих тестостероном красавчиков, втрахивая безупречное тело в постель, даже не догадывался, что делает это только потому, что так пожелал сам Чимин. А если настроения на «охоту» не было, он оставался дома, в постели: доставал любимые дилдо, трахал себя до дрожи в ногах и засыпал в сладкой послеоргазменной неге. Теперь такое коротание вечеров ему могло только сниться. И оно снилось. Пятая неделя аскезы встретила и без того раздраженного Чимина мокрыми снами. Очень мокрыми. И очень грязными. Снами, где в него входил толстый член, доводя до исступления; где он стонал от удовольствия, надрывая горло; где его тело содрогалось в таком желанном оргазме. Он просыпался возбужденным, неудовлетворенным и злым. Шел в душ и, стоя под ледяными струями с каменным стояком, проклинал тот день, когда согласился на эту чертову Брахмачарью. Чимин чувствовал себя наркоманом в ломке, у которого забрали самое ценное — его кайф, его наркотик. Для него наркотиком был секс, отказ от которого вместо обещанного «просветления» принес только дергающийся глаз и постоянно встающий член. От подростка в пубертате его теперь отличала только невозможность к этому стоящему члену прикоснуться: потому что нельзя. Еще шесть недель нельзя. Именно поэтому седьмой понедельник воздержания начался так же, как и любой другой: разгоряченный Чимин, ледяной душ, отчаянные попытки смыть возбуждение холодной водой. Горький эспрессо, пробки, работа. Из приятного — вечерняя йога. Там он уж точно сможет освободить забитую навязчивыми мыслями голову.***
Еще один побочный эффект воздержания — ужасная раздражительность. Когда-то спокойный и уравновешенный Чимин резким движением выдергивает из машины спортивную сумку, едва не отрывая ее хлипкую ручку. Он захлопывает дверь пинком ноги, проклиная все на свете. Чертов Сеул. Чертовы пробки. Чертова йога. Уничтожающим взглядом смотрит на искрящееся огоньками здание: лучшая йога-студия в городе. Какая же она лучшая, если добираться до нее нужно два часа? Ароматы благовоний в студии свою функцию сегодня тоже не выполняют. Вместо обещанного успокаивающего действия они оказывают прямо противоположное: раздражающее. Чимин, кривя нос, заходит в просторный зал для занятий, освещенный мягкими лучами настенных ламп. Он смотрит в зеркало и видит в отражении дьяволенка, от которого за километр разит неудовлетворенностью: взлохмаченные черные волосы, алые щеки и взгляд, мечущий молнии. Он делает глубокий вдох в попытке успокоиться, зажмуривается, на выдохе открывает глаза и плетется к свободному коврику.***
The Party & The Afterparty — The Weeknd
— Собака мордой вниз, — командует тренер. Чимин послушно выполняет указанную асану: встает на четвереньки, толкает таз вверх, выпрямляет колени и руки. Старается дышать как можно глубже и ни о чем не думать, пока к опущенной вниз голове приливает кровь, а мышцы подрагивают от напряжения. — Прошу прощения, — незнакомый бархатный голос разрезает тишину. Чимин поднимает глаза на опоздавшего и в следующую же секунду оседает на пол: к последнему свободному в зале месту идет само божество. Молодой черноволосый мужчина бесшумно пробирается через ряды занимающихся, на ходу закатывая рукава спортивной кофты. Чимин готов поклясться, что эта кофта — лучшее изобретение человечества. Блестящая черная ткань практически до предела натянута на широких плечах и крепкой груди, облегая каждый сантиметр идеально сложенного тела. Каждую мышцу. Каждый изгиб. Мужчина занимает место в углу зала и садится в позу лотоса. Голодный взгляд Чимина уже скользит от рельефа его согнутых в асане ног к поразительно красивому лицу. Он жадно запоминает каждую деталь: острую челюсть, поблескивающие в розовых губах кольца пирсинга, крупный, но очень привлекательный нос. Щеки заливаются румянцем, когда в воспаленном и неудовлетворенном мозгу возникают картины, что с этим носом он хотел бы сделать. Остаток занятия Чимин проводит в беспамятстве: он словно попадает в вакуум, где указания тренера становятся белым шумом; где есть только стучащая в висках кровь и змей-искуситель с татуированными руками и мощными бедрами, от которого взгляд невозможно было оторвать ни на секунду. Как только тренер произносит свое прощальное «Намасте», незнакомец первым покидает зал. Чимин на ватных ногах бредет в сторону общего душа, молясь всем богам мира избавить его от необходимости лицезреть там обнаженное тело красавчика. Столько испытаний за один день он просто не вынесет. Молитвы несчастного были услышаны: мужчину он не застает. И только когда капли горячей воды обжигают и без того раскаленную кожу, Чимин приходит в себя. Он точно знает, что сегодня ему будет сниться. Вернее, кто. Кто-то высокий, мускулистый и с пирсингом.***
Чимин никогда не мог подумать, что призванная успокаивать йога может приносить столько стресса: вот уже две недели каждая тренировка становится пыткой, а все из-за одного конкретного человека, чьего имени он даже не знает. Зато знает каждый изгиб его тела и каждую черточку лица. Знает, как соблазнительно у незнакомца напрягаются руки во время упражнений, как выступает рельеф на его подтянутом животе, как широкая спина становится совсем необъятной, как прорисовываются линии мышц на мясистых бедрах. Знает, как сексуально он закусывает губу во время особенно сложных асан и как на его мощной шее вздувается от напряжения венка, по которой безумно хочется провести языком. Чимин искренне надеется, что никто не замечает, каким плотоядным взглядом он пожирает мужчину и какая недвусмысленная выпуклость появляется у него в зоне паха каждое занятие. Теперь он первым выбегает из зала, несется к самой дальней душевой кабинке и стыдливо отворачивается к стене. Никто не должен уличить его в разврате. Никто не должен видеть его стоящий колом член и трясущиеся от безысходности губы. А еще незнакомец ему снится. В этих снах он разбивает Чимина на части. Сжимает нежные бока до синяков, натягивает хрупкое тело на свой толстый член. Затем любовно оглаживает оставленные собственными пальцами отпечатки, пуская по коже волну мурашек. А потом надломлено стонет, когда разомлевший от оргазма Чимин игриво опускается перед ним на колени и слизывает с обмякшего ствола следы их общего удовольствия. Незнакомец везде. Эта навязчивая эротическая фантасмагория преследует Чимина на работе, когда он прикрывает уставшие от компьютера глаза; на улице, когда в каждом симпатичном прохожем видится вожделенное лицо. Чимин чувствует себя помешанным извращенцем. Непредвиденные жизненные обстоятельства в обличье черноволосого красавца принудили его к изучению самых нетривиальных страниц в интернете, и если раньше он был завсегдатаем порно-сайтов, то теперь он посещает только ресурсы с советами по избавлению от стояка, которые, между прочим, совсем не работают. Чимин даже не понимает, что сильнее доводит его кровь до точки кипения, а член до эрекции: само длительное воздержание или то, что мужчина является воплощением его самых влажных мечт? Застеленные пеленой похоти глаза видят в незнакомце само совершенство. Он холоден и спокоен. Он всегда сосредоточен только на йоге, внимательный взгляд устремлен только на тренера. В сторону Чимина мужчина даже не смотрит, и это было единственным, что еще уберегало его бренную душу от грехопадения.***
Чимин падает в мягкую кровать и довольно улыбается: сегодня у него заслуженный отдых. Никакой работы, никаких тренировок, никакого горячего незнакомца и никаких внезапных стояков. Он тянется к ноутбуку, предвкушая просмотр бестолковой комедии, которая расслабит его утомленный воздержанием мозг. Но перед этим — чтение новостей. На дисплее мелькают ничем не примечательные картинки, сливающиеся в сплошной яркий монолит, но вдруг одна привлекает внимание Чимина. Он неверяще потирает веки и дрожащим от вмиг накатившего волнения пальцем нажимает на изображение. Судорожный вздох: через экран на него смотрит он. Горячий незнакомец с йоги. Чимина будто окатили холодной водой: его рука так и застывает над тачпадом. Глаза лихорадочно бегают по снимку, на котором мужчина счастливо улыбается, держа над головой золотой кубок. Пестрящий заголовок гласит: «Гордость Кореи Чон Чонгук: расписание предстоящих боев». Во рту пересыхает. Ладони потеют. Воздух в комнате вдруг становится раскаленным, как лава. Чимин не моргает, не шевелится и, даже, кажется, не дышит, словно боится, что увиденное окажется лишь игрой его больного воображения. Сердце в груди заходится в бешеном ритме, внутренности сжимаются в тугой узел. Это точно он. Вдох. Выдох. Затуманенный взгляд направлен в экран. Перед глазами всплывают лишь обрывки фраз: «Двадцать девять лет» «Профессиональный бокс» «Чемпион Кореи в полутяжелом весе» «91% побед» Черт-черт-черт. Чимин хлопает себя по щекам, пытается хоть как-то прийти в чувства. Бесполезно. Гремучая смесь волнения и возбуждения уже сделала свое дело. Влажные пальцы возвращаются к ноутбуку и нажимают кнопку «Play» упомянутого в статье ролика: Чонгук под вспышками фотокамер дает интервью какому-то спортивному журналу. Какому конкретно — Чимин уже не слышит. Он вообще больше ничего не слышит кроме бархатного голоса боксера, заставляющего бабочек в животе трепетать с силой урагана. Чонгук отвечает на вопросы спокойно и четко, расслабленная поза будто негласно заявляет о его уверенности, мужественности и силе. А когда губы с пирсингом изгибаются в мягкой полуулыбке, образуя на щеках ямочки, Чимин чувствует, как улетает куда-то в другое измерение. Его словно загипнотизировали: он не помнит, как досмотрел интервью и как включил видеозапись последнего боя Чонгука. Чимин не был фанатом бокса. Не был им до того момента, пока не увидел Чона на ринге. Это был словно другой мужчина: от присущего ему спокойствия и уравновешенности не осталось и следа. Его потемневшие глаза сверкали молниями, его челюсть напряженно ходила. Он был Зевсом, готовым в любой момент свергнуть неугодного на этом боксерском Олимпе. Звучит команда «бокс». Бой начинается. А сердце Чимина колотится так, словно вот-вот проломит ребра и вылетит из грудной клетки. Его глаза безустанно скользят по обнаженному торсу Чонгука, неистово борющегося за свою победу. В паху разливается приятное тепло. И чем дольше Чимин смотрит на напряженные, блестящие от пота мышцы мужчины, на его агрессивные, резкие движения, тем сильнее к члену приливает кровь. Низ живота сладко тянет. Возбуждение стремительно разливается по венам, проникая в каждую клеточку организма. Дальше все происходит молниеносно: одним мощным ударом Чонгук отправляет противника в нокаут. Соперник падает. Член Чимина дергается. Он опускает глаза и едва сдерживает всхлип: у него стоит. Его член выпирает из-под тонкой ткани серых боксеров, на которых уже виднеется мокрое пятнышко предэякулята. Как грязно. Чимин дрожащей рукой тянется к резинке трусов, оттягивая неприятно прилипшую к телу материю, и распаляется еще сильнее: его набухший, пульсирующий ствол шлепается о низ живота. С раскрасневшейся головки на покрытую мурашками кожу падает капелька смазки. Чимин до боли закусывает губу, сдерживая рвущиеся из горла звуки, и старается как можно аккуратнее опустить кромку белья, пока его трясет от возбуждения, с которым он больше совладать не в силах. В висках стучит кровь, в уголках глаз скапливается влага. И тогда он совершает роковую ошибку: неслушающиеся пальцы слишком рано отпускают натянутую резинку, и та звонко ударяется о каменный член. Перед глазами — вспышка, спина выгибается, а с губ слетает отчаянный, грешный стон. Руки безвольно падают на кровать. Вместо оргазма — слезы, неожиданно хлынувшие из глаз и ставшие единственным выходом для мучительного напряжения, копившегося неделями. Чимин разбивается на мелкие осколки, и каждый его осколок жаждет Чонгука. Он так и засыпает, безжизненно распластавшись на простынях.***
What You Need — The Weeknd
Если бы Чимин попал в ад, он бы навсегда застрял на втором кругу. Сладострастие и похоть — вот чего в нем сейчас сполна. Заходя в зал с алеющими от воспоминаний о вчерашней ночи щеками, он клянется себе, что не будет смотреть на Чонгука. Этот мужчина — его спусковой крючок, его катализатор, запускающий в измученном теле самую бурную химическую реакцию. Он не смотрит на Чонгука, когда тот входит в зал, уверенным шагом направляясь к своему коврику; не смотрит, как мужчина легко закидывает лодыжки на бедра, усаживаясь в позу лотоса в ожидании начала занятия. Чимин отворачивается в другую сторону и не видит, как в этот самый момент его тонкий силуэт внимательно изучают темные глаза. «Я не буду смотреть на него. Не буду. Я думаю только о йоге. Об асанах. О дыхании», — он повторяет себе эту мантру, когда конечности начинает покалывать от непреодолимого желания взглянуть на Чонгука. Повторяет, но не выдерживает: поднимает голову и сталкивается с немигающим взглядом. Сердце пропускает удар. Чужой взгляд пронизывает насквозь. Посылает разряды тока через все тело, обжигает. Становится жарко и невыносимо душно, словно весь кислород из комнаты вмиг выкачали, оставляя Чимина задыхаться. Чонгук смотрит всего несколько секунд, прежде чем отвернуться, но этого оказывается достаточно, чтобы довести Чимина до точки невозврата: для него все вокруг перестает существовать. Есть только покрытое мурашками тело, пылающие щеки, и темные глаза напротив. Ощущая каждым сантиметром кожи непрекращающиеся взгляды Чонгука, Чимин ждет конца занятия так отчаянно, как ждет умирающий завершения предсмертной агонии. Он не решается снова встретиться с этими карими омутами: знает, что утонет. Уже сидя в машине и пытаясь успокоить колотящееся сердце, спрашивает себя: что же все-таки это было? Случайное стечение обстоятельств, насмешка судьбы или очередное испытание на пути целибата? Почему мужчина смотрел так… заинтересованно? Может, он смотрел и раньше, но Чимин, глубоко увлеченный борьбой с внутренними демонами, этого просто не замечал? В голове пронесся ураган вопросов, оставив за собой лишь пустоту.***
Это совершенно точно не была случайность. Это — чертова закономерность. Теперь каждую тренировку Чимин медленно умирает от осознания, что Чонгук за ним наблюдает. Мужчина изучает его так увлеченно, как изучают захватывающую дух картину. Где-то в груди разливается сладкое тепло, когда Чимин понимает, что стоит ему поймать на себе пронизывающий взгляд — Чонгук судорожно отворачивается, и так по кругу. Проходит еще одна мучительно долгая неделя, и в глазах мужчины постепенно что-то меняется. В них появляется что-то темное, прежде неизведанное, заставляющее Чимина плавиться и растекаться безвольной лужей по паркету. Чонгук смотрит жадно, из-под ресниц. Чимин отвечает ему тем же. И если бы не длительное воздержание, подобно болезни атрофировавшее его зависимый от секса мозг, он бы с уверенностью заявил, что в чужом взгляде горит желание. Они оба безмолвно принимают правила игры: смотреть, хотеть, не попадаться, пока воздух между ними продолжает искриться от напряжения.***
Сегодня Чимин приходит в зал первым. Занимает привычное место, поправляет топорщащийся подол длинной футболки, свободно повисшей на нем, как на вешалке, одергивает ползущие вверх по ногам леггинсы. В который раз убеждает себя, что смотреть на Чонгука — бессмысленно, глупо, абсурдно, хоть и очень желанно. Тренировка начинается. Чонгук смотрит. Чимин млеет. Они играют в кошки-мышки глазами, где Чон — охотник, а Чимин — добыча, готовая сама прыгнуть в сильные руки. Потом роли меняются. Ловцом становится Чимин, под чьим голодным взглядом мужчина теряется и забывается. Все это происходит без слов, без прикосновений. Только необузданная животная страсть, повисшая в спертом воздухе спортивного зала. Где-то на подкорках сознания Чимина подает несмелый голос здравый рассудок: «Приди в себя! Тебе нельзя, нельзя… Отвернись!». И он отворачивается, титаническими усилиями заставляет себя переключить внимание на никому не нужные упражнения. Надевает хрупкую маску безразличия, из-под которой все равно просачивается поток нескрываемой жажды. — Падахастасана! Глубокий вдох, медленный выдох. Чимин наклоняется, прижимается туловищем к коленям, сгибаясь в складку. Он чувствует, как приятно тянет заднюю поверхность ног, как с каждой секундой напряженный позвоночник будто удлиняется под тяжестью опущенной вниз головы. Расслабляется, касается щекой гладкой ткани лосин, так неприлично обтягивающей мягкие бедра и упругие ягодицы. Прикрывает глаза, размеренно дышит. Футболка спадает вниз, до самых плеч, оголяя тонкую спину. Что-то неведомое заставляет согнувшегося пополам Чимина поднять тяжелые веки и взглянуть в дальний угол зала. Оттуда на него смотрит Чонгук. Раскрасневшийся, заведенный. Его потемневший взгляд жадно оглаживает аппетитную задницу Чимина, скользит по неприкрытой одеждой спине, по обнаженной коже, останавливается на пухлых губах. А потом их глаза встречаются. Всего мгновение, и происходит короткое замыкание. Мужчина, будто ужаленный, выбегает из зала. Чимин хочет в ту же секунду рвануть за ним, но вовремя себя одергивает. Охрипшим голосом извиняется перед тренером и выскальзывает в коридор. В груди бешено бьется сердце, уже так привычно реагирующее на все, что связано с Чонгуком. Чимин на ощупь идет по едва освещенному холлу, цепляясь за стены, чтобы не споткнуться в темноте. Он замечает горящий в конце коридора свет. На цыпочках подходит к душевой, набирается смелости и, прячась за дверной косяк, осторожно заглядывает внутрь. Шумит открытый кран. Чонгук рьяно умывается ледяной водой. Так интенсивно, с таким остервенением, будто хочет содрать с себя верхний слой кожи. Вся его футболка насквозь промокла от пота, ткань липнет к телу. Он закрывает вентиль и упирается руками в раковину. Пальцы с силой сжимают холодный мрамор. С влажных черных прядей на пол капает вода. Чонгук смотрит на свое отражение: в его черных глазах пылает ядовитая смесь возбуждения и гнева. Чимин, как заколдованный, наблюдает за этой картиной, за этим разгоряченным Чонгуком, забывая дышать. Он не понимает, что довело мужчину до такого состояния, пока не опускает глаза ниже. У Чонгука стоит. Сквозь серый трикотаж спортивных штанов Чимин видит очертания его члена. Крупного, твердого, болезненно возбужденного. Он так сильно натягивает ткань в зоне паха, что та, кажется, вот-вот сейчас разлетится на куски, и Чимин вместе с ней. Он зажимает рот ладонью, чтобы приглушить рвущийся из горла всхлип, и обессилено сползает вниз по стене. Ему все равно, что теперь сидит на полу. Все равно, что Чон может в любой момент выйти и заметить его. В голове адским пламенем пылает единственная мысль: Чонгук тоже его хочет.***
Весь следующий день Чимин терзает себя размышлениями. Картина исступленного Чонгука, так упорно не покидавшая голову, стала последней решающей каплей, упавшей в чашу терпения. Из хлипкой посудины, наполненной доверху, полилась через край ядовитая похоть, отравляя все на своем пути. Чимин знал, что весь этот цирк с целибатом изначально был идиотской затеей, а после появления в его жизни татуированного змея-искусителя еще и провальной. Что все это был один сплошной самообман. Что, может, будь у него хоть чуточку больше самообладания, он бы довел все до конца. Но он устал. Устал ловить на себе томные взгляды, устал отворачиваться, когда два обсидиановых огня беззастенчиво прожигают в нем, таком уязвимом и беззащитном, дыру. Его тело — натянутая струна, его чувства — бездонный океан, исполненный неутоленной страсти, безудержных желаний, жарких фантазий. Чимин готов послать все — и йогу, и Брахмачарью, и девять недель уже пройденных мучений к чертовой матери. Он был безвольным, хилым и бесконечно слабым перед Чонгуком. Он больше не пытается найти неубедительные причины, почему должен продолжать мнимое очищение, если с каждым днем тонет в разврате все сильнее. Он принял это, и принятие снежным комом рухнуло на голову, заставило что-то в воспаленном мозгу щелкнуть, запустить обратный отсчет перед непоправимым. Завтра все решится.***
Чимин заходит в зал как сомнамбула. Садится на пол по-турецки. Смотрит в экран телефона, разглядывает свое отражение и замечает, как дрожат собственные руки. Как на лбу собирается легкая испарина. Как в животе ноет от волнения, как все тело охватывает мандраж. Но он уже все решил. Он пойдет на крайности, сорвется с обрыва в погоне за своими желаниями, от которых теперь не откажется и под дулом пистолета, даже если в конце придется разбиться о камни. Когда на горизонте появляется Чонгук, Чимин уже заранее знает, что мужчина будет делать: сейчас он займет свое любимое место в дальнем углу зала, сядет в позу лотоса и станет терпеливо ждать начала занятия. Он делал так всегда. Всегда, но не сегодня. Чонгук идет прямо на Чимина. Его уверенный взгляд непривычно опущен в пол. Он медленно опускается на свободный коврик слева от Чимина, кусая губы. Они не смотрят друг на друга. Притворяются спокойными, равнодушными, но оба чувствуют, как натянутый между ними воздух горячеет с каждой секундой. Чимин знает, что его напускного безразличия надолго не хватит. Его ведет от едва уловимой близости с Чонгуком. Кожу болезненно жжет. Он выполняет все упражнения на автомате, не концентрируясь, потому что мысли заняты лишь одним: желанным телом всего в метре от него. Хватит. Тянуть дальше бессмысленно. Он поворачивается к запыхавшемуся от асан Чонгуку и смотрит в упор. Тот, будто почувствовав на себе тяжелый взгляд, впервые смело смотрит в ответ, не прячась, жадно наблюдая, как юркий язык Чимина смачивает пухлые губы перед тем, как выдать грешное: — Трахнешь меня? Чонгук замирает. Шумно сглатывает. В его потемневших глазах вспыхивает огонь. Та бесконечно долгая минута, пока дрожащий Чимин ждет реакции на безумство, которое изверг его грязный рот, кажется вечностью. — Пойдем, — едва слышно отвечает хриплый голос. Мужчина поднимается и, не оборачиваясь, быстрым шагом выходит из зала, наплевав на еще не закончившуюся тренировку. Чимин, растерянный и взбудораженный, так и остается сидеть на полу, нервно переминая пальцы. Пытается отдышаться, успокоиться. Бесполезно. Он подрывается с места и выбегает в коридор.***
Bathroom — Montell Fish
Чонгук ждет его в раздевалке. Он стоит облокотившись о стену и задумчиво кусает губы. Руки сложены на крепкой груди. Невидящий взгляд направлен куда-то в пол, и только звук хлопнувшей двери заставляет мужчину поднять глаза на вошедшего. Чимин все еще не верит, что та пошлость, поселившаяся в его мозгу несколько недель назад, ядовитой червоточиной разросшаяся по всему телу и заразившая каждую клеточку организма похотью, наконец-то вырвалась наружу. Он весь дрожит. По его телу пробегают мелкие разряды, когда Чонгук смотрит так: жадно и грязно. Его взгляд горит чем-то опасным, диким, испепеляющим дотла. Его грудь тяжело вздымается. Он словно пантера, готовящаяся прыгнуть на свою добычу. Он разорвет Чимина в клочья, напьется его теплой крови, вкусит его плоть. И Чимин этого хочет. Хочет больше всего на свете. Делает шумный вдох, проводит ладонью по груди вверх к шее, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, и на выдохе шепчет: — Я… — рука безвольно падает вниз. — Я… Чонгук не дает договорить. Срывается с места к своей добыче, в два шага преодолевая ненавистное расстояние между ними. Хватает за тонкую шею. Накрывает полные губы своими, напряженными. И стонет. Отчаянно, исступленно. В этот самый момент Чимин перестает существовать. В тот самый миг, когда Чонгук, которого он безумно хотел долгие четыре недели, оказывается рядом. Когда живот сводит тягучим сладким спазмом, когда ноги немеют. Когда сердце бьется настолько часто, что, кажется, вот-вот остановится от долгожданной близости. Чонгук пожирает его. Влажным языком мужчина скользит по пухлым губам, прикусывает их, дразнит, проникает в горячий рот, игриво очерчивает зубы. Чимин стонет тоже. С надрывом, из самой глубины грудной клетки. Он лихорадочно хватается за широкие предплечья, увитые татуировками, вонзает ногти в разрисованную кожу. Отвечает на поцелуй с отчаянным рвением, словно это единственно важное, что осталось у него в жизни. Он теряется в своих ощущениях. В тепле чужого рта, в прикосновениях шершавых ладоней, обжигающих его шею. В самом Чонгуке. Это все похоже на сон. Чимин наконец-то вкусил свой запретный плод и теперь от этого пьянеет. Никогда еще он не чувствовал столько желания в другом человеке: Чонгук будто обезумел. Сорвалась его маска спокойствия, с грохотом разбилась о кафельный пол раздевалки. Обнажила всю жажду, весь голод, выплеснувшийся в один дикий танец сплетенных языков. В жаркий поцелуй, в котором тонут оба. В котором делят одно дыхание на двоих. В котором вместе погибают. Руки Чонгука скользят вниз по дрожащему телу. Опускаются на талию, сжимают мягкие бока, притягивают ближе. Еще ближе. И еще. Хочется касаться везде. В легких заканчивается кислород. Чимин цепляется пальцами за его плечи, царапает ноготками сквозь ткань. Чонгук понимает без слов. Сам чувствует, как грудь обжигает огнем. Он с громким чмоком отстраняется от истерзанных губ и в следующую же секунду жадно припадает ртом к раскаленной коже чиминовой шеи. Горячо. — Чонгук-ах… — Чимин почти плачет. Он так долго давил в себе желания, что сейчас не думает, что говорит. Только плавится от жара прижатого к нему тела. Мужчина на мгновение замирает, отрывается от обласканного горла и поднимает на парня помутневший взгляд: — Да, Чимин? — тихо спрашивает хриплый голос. Чимин каменеет. Рот распахивается в изумлении. Даже дрожь в теле будто на мгновение стихает. В удивленных глазах горит немой вопрос. — Откуда ты… — Давай не здесь, — Чонгук целует его еще раз и выпускает из тесного кольца рук. — Пойдем. Широкая ладонь властно сжимает маленькую, от волнения влажную. Он зовет Чимина за собой, ведет прочь из студии. И Чимин не сопротивляется.***
Даже ночные огни Сеула сегодня светят не так ярко. Их затмевает адское пламя желания, горящее в двух парах глаз, обращенных друг к другу. — Ты живешь здесь? — шепчет Чимин, когда они останавливаются возле возвышающегося напротив их йога-студии небоскреба. — Да, — Чон крепче сжимает чужую ладонь, будто боится, что его спутник может исчезнуть. — Никогда еще я не был так рад, что студия находится прямо напротив моего дома. Они заходят в здание молча. Чонгук не отпускает Чимина ни на секунду. Ведет его к лифту и, как только тяжелые двери закрываются, впечатывает податливое тело в холодную металлическую стену. Их губы снова встречаются. Они целуются все так же жадно, горячо и дико. Кусаются, сталкиваются зубами, языками. Высасывают друг из друга душу. Все до последней капли, до последнего вздоха. Чимин слышит, как бешено бьется его сердце, и чувствует, как в прижатой к нему груди в таком же ритме заходится чужое. Даже когда звуковой сигнал оповещает о прибытии на нужный этаж, они не отрываются друг от друга. Просто не могут. Не отпуская рук, не раскрывая глаз, бредут по темному холлу, в котором эхом разносится их влажные звуки поцелуев. Плевать, что их могут увидеть. Они оба беспросветно пьяны своим возбуждением. Чонгук ударяется спиной о бронированную дверь квартиры. Еще сильнее впивается в губы Чимина, еще глубже запускает язык в тепло рта, отчаянно отвечающего на все движения. Одной рукой сжимает тонкую талию, другой достает из кармана ключ и, не глядя, пытается вставить в замочную скважину. Под недовольный стон повисшего на нем Чимина отрывается от его распухших губ, наконец проворачивает в замке ключ и с силой давит на дверную ручку. Та поддается, и они, все так же не отдаляясь ни на миллиметр, с грохотом падают на пол распахнувшейся квартиры. Звуки наслаждения, смешанного с болью от удара, растворяются в новом поцелуе. В мокром, небрежном, прожигающем до самых костей. И когда Чимин понимает, что сейчас всей тяжестью своего тела вдавливает Чонгука в паркет, что татуированные руки все еще блуждают по его взмокшей спине, что их бедра прижаты к друг другу, захлебывается в новой волне возбуждения. В паху ноет от желания, член твердеет. Чимин стонет мужчине в рот, а тот утробно стонет в ответ. Все грани стираются. Мозг безнадежно отравлен похотью. Чимин с силой прикусывает нижнюю губу Чонгука и медленно, дразня, проводит по ней языком. Игриво поддевает колечко пирсинга, оставляет новые укусы, зализывает их, снова целует. Он чувствует, как Чонгук под ним начинает ерзать в нетерпении, как учащается его и без того сбившееся дыхание, как усиливается его каменная хватка на талии. — Господи, Чимин, — хрипит Чон ему в рот. Чимин отстраняется от зацелованных губ, завороженно наблюдая, как разрывается ниточка их общей слюны, и резко выравнивается, оказываясь сидящим на Чонгуке верхом. Хватает его за запястья и под судорожный вздох пригвождает руки мужчины к полу, прямо над головой. Нависает сверху, всматривается в черные радужки глаз. В них танцуют черти. — Ты скажешь мне, — он наклоняется ниже, горячим дыханием опаляя залитое румянцем лицо, — откуда знаешь мое имя? — А ты мое откуда? — Чонгук делает слабую, очевидно не серьезную попытку вырваться из хватки, чтобы вернуть изнывающие руки на желанное тело. Чимин молчит. Не хочет признаваться первым. Чонгук пользуется его замешательством: — Думаю, мы можем поговорить об этом позже, — на его лице появляется озорная улыбка. Он легким движением высвобождает руки из замка и притягивает ахнувшего Чимина обратно к себе. — Я очень тебя хочу. Чимин, опьяненный словами, которые отчаянно мечтал услышать, обвивает руками мощную шею и жарко шепчет в ответ: — И я тебя. Чонгук улыбается в поцелуй. Он тоже об этом мечтал.Altitude — Montell Fish
Дальше все как в тумане. Разгоряченный Чимин, такой же разгоряченный Чонгук. Длинный коридор, в котором они, теряясь в ощущениях, судорожно срывают с друг друга одежду. Когда последний мешающий кусок ткани улетает куда-то в сторону, Чонгук подхватывает Чимина под ягодицы и вносит в ванную комнату, неожиданно осторожно опуская на кафельный пол. Тот, едва ощутив под ногами твердую поверхность, прижимается спиной к стене душевой кабины. Чонгук отзеркаливает его позу и прислоняется к противоположной. Короткая минута передышки, когда они, такие обезумевшие от собственной страсти, жадно изучают друг друга. Чимин беззастенчиво рассматривает мужчину: его широкие плечи, подскакивающие то вверх, то вниз в нетерпении; его аппетитные грудные мышцы, на которых от возбуждения выступила влага. Взгляд скользит ниже, от кубиков пресса к поясу Аполлона, на котором виднеется соблазнительная дорожка коротких волос, и останавливается на выбритом паху. И тогда Чимин кончается как человек. Грудь простреливает неистовым желанием, живот сводит томительным спазмом. Он пожирает затуманенными глазами крупный, полностью твердый, увитый венами член Чонгука, и чувствует, как от этого пульсирует его собственный. Во рту скапливается слюна. Чимин поплывшим взглядом возвращается к лицу Чонгука. Тот так и стоит не шелохнувшись, лишь напряженно сжимая челюсти. Его брови сведены к переносице, его глаза, искрящиеся желанием, блуждают по стройному телу напротив. Чимин видит в этих черных радужках отражение своих собственных: голодных и безумных. Две темноты сливаются воедино. Чонгук не выдерживает первым. Подлетает к Чимину и вжимает его в себя, резко и властно. Ладони опускаются на округлые ягодицы и с силой сдавливают их, оставляя отпечатки. Хриплый стон наслаждения разносится по душевой. Губы находят губы. Чимин горит. Дрожащими руками оглаживает чужую шею, вплетает пальцы в черные волосы. Чонгук, отвечая на касания, сжимает мягкие полушария еще сильнее, заставляя Чимина жалобно хныкать прямо ему в рот. Они покачиваются в такт рваному поцелую, и два каменных возбуждения, зажатые между раскаленных тел, неумолимо трутся друг о друга, посылая по коже электрические разряды. Стон за стоном, всхлип за всхлипом, они приближаются к пропасти. Чон припадает губами к шее Чимина, легко кусая пульсирующую венку, а затем удивленно ахает, когда тот вдруг выскальзывает из его рук и опускается на колени. Чимин выглядит так грешно: растрепанные пряди липнут к взмокшему лбу, щеки пылают алым, юркий язык облизывает распухшие от бесконечных поцелуев губы. И эти искушенные глаза, смотрящие снизу вверх с таким призывом, с таким нескрываемым вожделением. Мужчина смотрит на аккуратный, полностью твердый член Чимина, гордо возвышающийся между его пухлых ляжек, и рвано выдыхает, когда его ног вдруг касаются теплые ладони. Чимин ведет по мощным бедрам медленно, сдавливая руками мышцы. Дразнит. Наслаждается прерывистыми вздохами, доносящимися сверху, когда оставляет языком на коже влажные дорожки в опасной близости от члена. А потом он позволяет себе то, грязное и пошлое, что снилось ему не одну ночь, что доводило до безумия: утыкается лицом в пах Чонгука и жадно вдыхает. Еще один надломленный стон в унисон. Чимин ведет кончиком носа по возбужденной длине и блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь запахом мужчины. Оставляет невесомый поцелуй на выпирающей венке и уже собирается коснуться губами багровой головки, как вдруг его с рыком подхватывают под мышки и толкают лицом к стене. Тело вздрагивает от соприкосновения с холодной поверхностью. Чонгук обхватывает Чимина поперек живота и прижимается грудью к его спине. Зарывается носом в ложбинку между шеей и плечом, оставляет беспорядочные поцелуи вперемешку с укусами, пока его твердый член дразняще упирается меж круглых ягодиц. — Чонгук, Чонгук, Чонгук, — как в бреду хрипит Чимин, цепляясь пальцами за стену и выставляя зад навстречу чужому возбуждению. Большие ладони опускаются на покачивающиеся бедра и вдруг останавливают их лихорадочные толчки. — Чимин, — низкий голос звучит неожиданно серьезно. — Чимин, как далеко ты готов зайти? Чимин ничего не слышит. Его тело полностью отдалось порыву, утонуло в желании. Слова для него сейчас — всего лишь бессвязный набор звуков. — Чимин, — горячее дыхание щекочет ухо. — Я… — делает еще одну попытку толкнуться бедрами назад, но его пресекают усилившейся хваткой. — Я… — Ты хочешь… — Я просто хочу тебя в себе, — перебивает он, бросая дикий взгляд из-за плеча. — Хочу твой член в себе. Эти грязные откровения, не омраченные ни граммом смущенности, это податливое тело, тающее в руках, уносят Чонгука в другое измерение. Туда, где все мысли заняты только Чимином, его сладкими стонами и необходимостью доставить ему как можно больше удовольствия. — Ты не представляешь, как я этого хочу, — рычит Чон, и, будто в подтверждение собственных слов, наконец позволяет чужим бедрам податься назад и в тот же момент толкается им навстречу, проезжаясь горячим членом между ягодиц. Голова заполнена тягучим дурманом. Чимин млеет от Чонгука, вновь и вновь трется задницей об его истекающий смазкой ствол, уже только от этого приближаясь к разрядке, пока в один момент не натыкается на пустоту. Руки соскальзывают с бедер. — Я схожу за смазкой, — объясняет низкий голос. — Включи пока воду. Чимин остается наедине со своим возбуждением. Непослушными пальцами нажимает на кнопку и вздрагивает от обрушившейся сверху воды. Жаркие струи обжигают кожу. Бегут по телу, опаляя спину и грудь, стекают от впалого живота к паху. Чимин смотрит вниз, провожая капли глазами, и всхлипывает: его член, такой горячий, такой влажный, сейчас отчаянно требует прикосновений. С раскрасневшейся головки падает горошинка предэякулята. Чонгук оповещает о своем возвращении легким поцелуем между лопаток. Чимин расплывается в довольной улыбке, пока его спину ласкают горячие губы. По венам разливается жар. Глаза закатываются в наслаждении. — Подай мне гель, — шелестит Чонгук где-то на уровне поясницы. Чимин, не раскрывая глаз, нащупывает нужную бутылочку, сметая половину содержимого стеклянной полки, и слепо тычет ею в сторону. Раздается щелчок открывающейся крышки, и на плечи выливается порция ароматной жидкости, которую тут же принимаются размазывать шершавые ладони. Чонгук любовно оглаживает дрожащее перед ним тело, взбивая пышную пену из мыла. Целует за ушком, под ребром, в ямке Венеры. И чем ниже он опускается, тем громче становятся задушенные вздохи Чимина, судорожно цепляющегося за скользкую стену. Высокий вскрик. Чимин зажимает себе рот рукой, когда чувствует укус на своей ягодице. Чонгук впивается в нежную плоть зубами, всасывает кожу и с пошлым чмоком выпускает изо рта, тут же зализывая расцветающий след. Потом кусает снова, но уже другую половинку, на этот раз оставляя сверху влажный поцелуй. Затем еще один. И еще. А потом губы исчезают, и вместо них появляются горячие руки, сжимающие упругие полушария до синяков. Большой палец скользит по расщелине и упирается в тугое колечко мышц. Надавливает, дразнит, но внутрь не проникает. Чимин скулит и двигает бедрами назад в попытках получить большее. Чонгук сводит его с ума, вода стекает по лицу, кожа горит. Он теряется в густом паре ванной комнаты и своем наслаждении. — Чонгук, — новый толчок тазом. — Чонгук, пожалуйста… Этот голос с неприкрытой мольбой, с такой отчаянной просьбой, пробуждает в Чоне что-то доселе ему неизвестное. Выпускает наружу дикое, животное начало. Срывает все тормоза. Он с грудным рыком раздвигает в стороны чужие ягодицы. Любуется видом такого раскрытого перед ним парня, смотрит, как сжимается в нетерпении его дырочка, и в следующую секунду жадно припадает к ней губами. Чимин больше не различает, какие грязные звуки издает его рот: он хрипит, стонет, плачет. Сердце бешеными толчками разносит по телу удовольствие. Кровь стучит в висках. Член болезненно пульсирует. Очередной вскрик, очередное движение бедрами навстречу лицу, зарытому меж аппетитных половинок. Язык Чонгука кружит над анусом, скользит по нему то вверх, то вниз, на пробу толкается в горячее нутро, снова мажет по раскрасневшемуся от ласк колечку. По его подбородку стекает слюна. Чимин поднимает тяжелые веки и пьяно смотрит на мужчину из-за плеча. Тот стреляет глазами в ответ, начиная еще интенсивнее вылизывать сжимающийся проход: теперь у его развратного представления есть зритель. Чимин захлебывается стоном. Голова обессилено падает на вспотевшую грудь. Где-то вдалеке, словно сквозь толщу воды, он снова слышит щелчок открывающейся бутылочки. Вздрагивает, ощущая сначала пустоту вокруг своей дырочки, а затем прохладу от выливающейся на нее смазки. — Блять, ты даже тут красивый, — на выдохе шепчет мужчина. Его охрипший голос дрожит от возбуждения. — Я хочу тебя съесть. Всего. Если бы не сильные руки, удерживающие Чимина на месте, он бы уже давно рухнул на пол. Разбился на кусочки, как фарфоровая ваза. Удушающий воздух ванной комнаты застревает в легких. Чонгука так много, и так мучительно мало одновременно. Палец с силой надавливает на влажный проход, Чимин закусывает губу до крови. В его жар погружается всего одна фаланга, но этого становится достаточно, чтобы из груди вырвался вскрик. Слабые руки слепо ищут опоры перед собой, пока чужой палец, не встречая сопротивления, проталкивается глубже, и, наконец, входит до конца. Чонгук мурлычет себе под нос неразборчивые слова похвалы, успокаивающе гладит задыхающегося Чимина по бедрам, оставляет мокрые поцелуи то на одной, то на другой ягодице. — Такой молодец, — короткий поцелуй прямо над дырочкой. — Такой мягкий, такой открытый для меня… Палец начинает двигаться внутри раскаленного тела. Нежно оглаживает горячие стенки, затем с силой давит. Выходит, оставляя погруженным лишь кончик, и снова толкается до упора. Чимин больше не стонет. Нет сил. Его рот широко распахнут в немом крике наслаждения, ладони соскальзывают со стены. Еще, еще, нужно еще. И Чон, будто услышав эту беззвучную, отчаянную мольбу, вводит в податливый анус второй палец, проникая сразу в самую его глубину. — Чонгук-ах, — скулит Чимин, двигая бедрами навстречу сладким касаниям. Вскоре его доводят до исступления уже тремя пальцами. Мужчина нещадно таранит разработанный проход, растягивая его, подготавливая для себя. Плавные движения срываются на дикие и беспорядочные. Подушечки то и дело задевают простату, но не задерживаются на ней. Пошлые хлюпающие звуки заполняют пространство. Безумно, мокро, грязно. Ноги Чимина непроизвольно разъезжаются шире. Дрожащей рукой он тянется к своему болезненно возбужденному члену, подскакивающему к животу в такт толчков, но его останавливают мертвой хваткой на запястье. Он выгибается в пояснице и просит, сам не зная о чем: — Чонгук! Чонгук, пожал… Слова так и остаются недосказанными, вместо них с губ слетает пронзительный крик: Чон все-таки останавливается на чувствительном месте. Низ живота пронизывает томительным спазмом, член выпускает обильную порцию смазки. Длинные пальцы безжалостно терзают комок нервов, толкая содрогающееся тело к самой грани. По щекам текут слезы. — Давай, — не своим голосом приказывает мужчина: — Кончай. Он опускает свободную руку на чужое возбуждение и закатывает глаза, ощутив в ладони приятную тяжесть горячей плоти. Всего одно движение вверх от поджавшихся яичек к головке, и Чимин падает в пропасть. Оргазм, самый яркий и самый мощный за всю его жизнь, обрушивается сверху, оглушает, захлестывает с головой, как цунами. Натянутое струной тело пронзает судорога. В глазах темнеет. Колени подкашиваются, искусанные губы дрожат, пока член мощными толчками выпускает белесые струи спермы. Чонгук размазывает по пульсирующей длине следы сокрушительного удовольствия. Все, до последней капли. И тогда Чимин, обессиленный и изможденный, соскальзывает с пальцев и валится назад, в объятия мужчины. Тот ловит его и обвивает руками. Прижимает грудью к своей груди, оставляет на раскаленной коже беспорядочные поцелуи, шепчет на ушко: — Ты так сжимался на моих пальцах, что я сам чуть не кончил.Hotel — Montell Fish
Чимин приходит в себя уже в спальне. Его принесли сюда на руках и аккуратно положили в кровать, пока он, нежась в послеоргазменной неге, видел звезды. Он поднимает тяжелые веки, осматривается по сторонам и понимает, что лежит головой на крепком бедре. Усталость вмиг улетучивается, зрение становится ясным. Это все был не сон. И прямо сейчас ему в щеку упирается чужой стояк: горячий, влажный, с покрасневшей головкой, блестящей от смазки. В животе снова сладко тянет. — Как ты? — шепчет Чонгук сверху. — Очень, очень хорошо, — отвечает Чимин, переворачиваясь на живот и облизывая в предвкушении губы. Он обхватывает рукой твердый ствол и восторженно выдыхает: его короткие пальчики даже не могут до конца сомкнуться вокруг возбуждения мужчины, настолько он большой. — Это самый красивый член, который я видел, — мурлычет Чимин, и его взгляд темнеет, когда от развратных комплиментов плоть в ладони дергается. Он наклоняется ближе, опаляя дыханием изнывающую головку, и легко на нее дует — сверху раздается едва слышимый стон. — Так хочу тебя попробовать, — шепчет над самым кончиком и высовывает язык, собирая им соленые капельки под стон Чонгука. Язык кружит над истекающим членом, скользит в дырочку уретры, задевает чувствительную уздечку. Вскоре ему на смену приходят пухлые губы, жадно припавшие к головке. Чимин блаженно стонет, посасывая ее, и Чонгук стонет с ним в унисон, вскидывая бедра над постелью и нетерпеливо толкаясь в чужое горло, проникая сразу наполовину. По подбородку стекает слюна, челюсть неприятно сводит, но Чимину все равно: самый горячий мужчина на свете сейчас так отчаянно трахает его рот, и от этого в паху снова разливается томительное тепло. Он очень хочет, чтобы Чонгук отпустил себя, чтобы горячей спермой выстрелил ему в глотку: прямо как в его мокрых снах. Но Чон решает по-другому. Вдруг подхватывает Чимина под мышки и валит спиной на простыни, подминая под себя: — Ты так стонешь с моим членом у себя во рту, — он нависает сверху, прожигая голодным взглядом румяное лицо, — что я долго не выдержу. Губы врезаются в губы. Чонгук впивается в Чимина, вылизывает его, кусает. Оставляет короткий поцелуй на подбородке, на острой челюсти и спускается ниже, вгрызаясь в шею. Затем в ключицу. Ведет мокрые дорожки вниз по коже, пока не останавливается на груди. Припадает ртом к соску, посасывает его, задевает зубами, целует, а потом переключается на другой, так же жадно терзая. Чимин дрожит всем телом. Он снова на грани рассудка. Сердце заходится в бешеном ритме, кровь кипит, в паху ноет. Желание, вспыхнувшее с новой силой, сводит с ума. — У тебя уже стоит, — усмехается мужчина, выцеловывая низ чиминового живота. От прикосновений его губ под кожей разгорается пожар. — Трахни меня, — как в бреду скулит Чимин, сминая руками простыни. Сквозь звон в ушах он слышит шелест обертки презерватива. На промежность выливается смазка. Из груди вылетает всхлип, когда в его жар врываются сразу тремя пальцами. Он дергается, пытаясь одновременно и увернуться от убийственного удовольствия, и насадиться посильнее. А потом пальцы исчезают. Растянутая дырочка сжимается вокруг пустоты. Чимин извивается на постели, жалобно хныча, пока не чувствует, как в его проход упирается каменный член. Он замирает, и Чонгук, сдавливая его бедра, толкается вперед, проникая в горячее тело сначала крупной головкой, а затем и всей длиной. Чимин кричит. От распирающего огня, от сладкой боли, пронзающей мышцы. Чон задушено стонет от окружающей его тесноты. Он не двигается, дает привыкнуть к своим размерам. Тяжело дышит, ждет. Медленно отстраняется, оставляя внутри только кончик, а потом резко входит до упора, звонко шлепаясь о ягодицы. Чимин трясется, хватаясь за пустоту. Чонгук наклоняется вперед, закидывая его ноги себе на талию, а руки на шею. Новый толчок. Глубокий, сжигающий дотла. Мужчина находит распахнутые в немом крике губы и накрывает их поцелуем. Вбивается в дрожащее под ним тело плавно, с оттяжкой, а потом, отдавшись наслаждению, срывается на бешеный темп. Чимин цепляется за широкие плечи, царапает ногтями кожу. Мычит в чужой рот, пока его втрахивают в матрас с неистовой силой. Он отрывается от губ и жадно глотает раскаленный воздух, пытаясь отдышаться, отстраниться, сбежать от нестерпимого удовольствия. Его уничтожают. Стирают в порошок. Стоны переходят в рыдания. — Блять, какой же ты… — рычит на ухо мужчина, прикусывая мочку, прижимаясь грудью к его груди. Чимина насаживают на толстый член, как безвольную куклу. Ноги соскальзывают с мощных боков. Руки едва держат. Сил хватает только на то, чтобы вгрызться в чужое плечо и надсадно скулить, сжимаясь вокруг каменного возбуждения. Его собственный член, зажатый между прилипшими к друг другу животами, пульсирует в приближающемся экстазе. — Еще, еще! — плачет он, когда крупная головка проезжается по простате. — Сделай так еще! И Чонгук делает. Таранит его сладкое место, ударяет по нервам, и Чимин, закричав особенно громко, кончает, содрогаясь всем телом. Его подбрасывает на кровати, из глаз сыплются искры, конечности немеют. Он тонет в омуте оргазма. Все вокруг перестает существовать. Последнее, что он успевает почувствовать перед тем, как улететь в нирвану — это то, как в его растраханной дырочке дергается член Чонгука. Мужчина низко стонет, в последний раз толкаясь в горячее нутро. Его брови заламываются в дикой гримасе удовольствия, челюсть напряженно дрожит, и он, кончив с беззвучным криком, обессиленно валится на Чимина. Они так и лежат друг на друге, утопая в пьянящем тепле и полумраке комнаты, насквозь пропахшей сексом. Член Чонгука все еще пульсирует внутри Чимина, и тот приглушенно хнычет, предаваясь развратным мечтаниям о том, как по его стеночкам могла бы сейчас стекать горячая сперма, не будь на мужчине презерватива. Чон слепо тычется губами в его шею, щекоча дыханием кожу. Трется носом, втягивает запах разомлевшего Чимина, обнимающего его за плечи. — Тебе, наверное, тяжело, — мужчина приходит в себя, вдруг осознав, что всем весом вдавливает хрупкое тело в кровать. Он приподнимается на руках, собираясь выскользнуть из жаркой тесноты, но его останавливают короткие пальчики, мертвой хваткой вцепившиеся в спину. — Стой! — кричит шепотом Чимин. В голосе неожиданно сквозит смущение: — Можешь… Можешь остаться внутри еще ненадолго? Чонгук смотрит в блестящие глаза, наполненные кротким стеснением, и не может сдержать улыбки. Обвивает руками Чимина и меняет их местами: теперь он сам лежит спиной на простынях, прижимая к груди изнеженного парня. Губы сплетаются в поцелуе, медленном и ленивом. В нем нет больше той дикой страсти, но есть сладость, тепло и одно дыхание на двоих.***
The Morning — The Weeknd
— Доброе утро, — улыбается Чонгук, убирая с чужого лба невидимую прядь волос. — Доброе, — Чимин улыбается в ответ. Он любуется мужчиной: в робких лучах утреннего солнца, едва пробивающихся сквозь плотные шторы спальни, тот выглядит еще красивее. Крепкая грудь мерно вздымается, а лицо, расслабленное и умиротворенное, смотрит так нежно. — Ты такой красивый, — завороженно шепчет Чимин, всматриваясь в карие глаза. — Ты даже не представляешь, насколько красивый ты, — отвечает Чонгук, притягивая его к себе ближе на шелковых простынях. Он оставляет короткий поцелуй на припухшей ото сна щеке, на алых губах, истерзанных им самим же. Его голос, низкий и слегка охрипший, исполнен заботы: — Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем когда-либо. И это чистая правда. Впервые за девять недель он получил такое желанное освобождение, разбившись на части в руках своей влажной мечты. А потом его заново собрали по кусочкам прямо в теплой постели. Отмыли от следов ночного удовольствия влажным полотенцем, аккуратно, чтобы не разбудить, а после укрыли одеялом. — Хочешь кофе? — шелестит Чон ему в шею. — Угу, — мычит Чимин, блаженно прикрывая глаза. — Можешь взять чистую одежду и полотенце в шкафу, — мужчина многозначительно приподнимает бровь, сползая с кровати: — Где душ — знаешь. Я буду на кухне. Чимин провожает глазами мускулистый силуэт и разочарованно вздыхает: упругие ягодицы и крепкие бедра скрыты под пижамными штанами.***
Просторная кухня. Ароматный кофе. Чонгук, сидящий напротив с голым торсом и влажными после душа волосами, с расцветающим следом чужих зубов на плече и мягкой улыбкой. Чимин, утопающий в его безразмерной футболке. Это все похоже на сон. Сладкий и нереальный. — Думаю, теперь мы можем поговорить, — мягко начинает мужчина. — Откуда ты знаешь мое имя? — выпаливает Чимин, первым переходя в нападение. — Спросил у администратора в студии. А ты мое откуда? Чимин давится кофе. Горячий напиток капает на одежду. Пальцы с силой сжимают тонкий фарфор, готовый вот-вот треснуть от давления. — У администратора? Зачем? — Ты не ответил, — Чон услужливо подает салфетки. — Давай задавать вопросы по очереди. — Я увидел о тебе статью в интернете, — выдыхает Чимин, оттирая футболку. Коричневое пятно расползается по ткани еще сильнее. Бесполезная бумажка летит в сторону. — Так зачем ты спросил мое имя у администратора? — Ты мне понравился. Очень. И я хотел узнать о тебе побольше. — Почему тогда ты просто со мной не познакомился? — он поднимает на мужчину распахнутые в изумлении глаза. — Мне нельзя было с тобой сближаться. — Нельзя? Почему? Это из-за твоей работы? Чонгук, заливаясь звонким смехом, откидывается на спинку стула. Складывает руки на груди и вдруг театрально хмурит брови: — Чимин, ты вообще знаешь, в какую группу ходишь на йогу? — Для продвинутых, — вкрадчиво отвечает тот, чувствуя неладное. — Это понятно. А больше ничего не знаешь? — видя в растерянном взгляде искреннее непонимание, Чонгук объясняет: — Чимин, на занятиях в этой группе выполняют специальный комплекс асан. Он направлен на расслабление тела и разума людей, соблюдающих Брахмачарью. — Ты хочешь сказать… — Да, я тоже держу целибат. Как и ты, как и все остальные люди в нашей группе. Вернее, держал, и у меня это неплохо получалось, пока я не увидел тебя. Чимин замирает. Сердце ухает в желудок. Бьется там слабо, как раненый мотылек, пропуская удары. В животе начинает сплетаться узел волнения и возбуждения. — Раз ты видел статью, то знаешь, что я — боксер, — продолжает мужчина. — За шесть недель до важного боя я отказываюсь от секса и мастурбации, занимаюсь йогой. Это помогает накопить энергию, чтобы потом выжать из себя максимум на ринге. Так делают многие боксеры, из известных — Мухаммед Али и Майк Тайсон, — он делает шумный глоток кофе. — Я практикую это уже пять лет, и еще ни разу не срывался, потому что на время целибата исключаю из своей жизни все раздражители и соблазны. Но потом я переехал, сменил студию йоги, встретил тебя. И уже на первом совместном занятии мне стало понятно, что в этот раз воздержание будет очень сложным. В воздухе повисает молчание. В звенящей тишине кухни Чимин отчетливо слышит удары собственного сердца, бешено бьющегося в груди. Слышит звон чашки, слишком резко поставленной на стол, и тяжелый вздох напротив, предзнаменовавший бурю. — Еще никого и никогда не хотел так сильно, как тебя, — выпаливает вдруг Чонгук, сползая на стуле и прикрывая ладонями лицо. — Я думал, что сойду с ума. Видеть тебя почти каждый день, наблюдать за тобой… Ты — чертов змей-искуситель. Твои губы, твои глаза, твои бедра. Твои блядские леггинсы, облегающие самую прекрасную задницу, которую я когда-либо видел. Чимин, ты… — он зарывается пальцами в волосы и выдыхает: — Ты вообще замечал, что стонешь, когда делаешь аштангу? Чимин не замечал. Жил девять недель в собственном коконе, где было место только страданиям и мыслям о горячем незнакомце с йоги. Где были отчаянные попытки отвлечься, где была бесконечная борьба с собой и нестерпимое желание прикоснуться к изнывающему члену, твердеющему от малейших воспоминаний о мужчине. И даже сейчас, сидя с ним на кухне, в паху снова разливается сладкое тепло от осознания, что Чонгук все это время чувствовал то же самое. — Я знал, что если подойду к тебе, то моему целибату придет конец, — Чонгук кусает нижнюю губу, цепляясь зубами за колечко. — Я нашел твой инстаграм. Я… Я каждый вечер листал твои фотографии. И каждый гребаный вечер засыпал со стояком и просыпался с ним же. Ты даже не представляешь, Чимин, что я делал с тобой у себя во снах. Эти откровения действуют на Чимина губительно. Он задыхается в потоке грязных слов, которые даже не мечтал услышать. — Я больше не мог терпеть. Какая польза от целибата, если из-за него я превратился в комок нервов, только и мечтающий трахнуть красивого парня с йоги? И тогда я решил плюнуть на все. Подойти к тебе, начать разговор, — Чон перестает терзать пирсинг и вдруг широко улыбается. — Но ты меня опередил. Два потемневших взгляда встречаются. Вспыхивают огнем, искрятся, взрываются яркими фейерверками. Два тела, разделенные шириной кухонного стола, неумолимо тянутся друг к другу. — Я чувствовал себя точно так же. Я, — Чимин наклоняется вперед, практически ложась грудью на деревянную столешницу, и выдыхает, — тоже все это время мечтал, чтобы ты меня трахнул. И ты тоже снился мне каждую ночь. Ты и твой член. Чонгук не отрывает от него глаз. От лукавых карих радужек, блестящих озорством, от пухлых губ, изогнутых в улыбке. От острого плечика, выглядывающего из-под его любимой домашней футболки. Он смотрит долго, жадно, но насмотреться не может. — Придешь ко мне на бой? — мужчина привстает со стула, чтобы оказаться ближе. Ближе, еще ближе. — Приду, — шепчет Чимин ему на ухо, посылая по коже мурашки: — А после… Его мягко обхватывают за подбородок и разворачивают так, чтобы снова заглянуть в глаза. И снова в них утонуть. — А после у нас будет свидание. Хочу тебя узнать. По-настоящему.